Радушные Держащая купол 2 Глава четвертая

Пахом сидел на крыльце. У него сна не было ни в одном глазу, и все тело напряжено. Оба одновременно кивнули друг другу, молча здороваясь. Она глянула в сторону бани.
 
– Подкидывайте еще. – Приказала гридням, что подтаскивали и укладывали в банном дровянике колотые поленья.

– Кабы не вспыхнула, хозяйка. Засомневался один из них, – Уж, итак, с вечера топим.

– Не вспыхнет, браток. Делай, что велено.
 
Она взяла приготовленные с вечера травы, вошла в баню и стала расстилать их на полоках. Зверобой, череду, любисток, полынь, чертополох. Запарила в ушате можжевеловые ветки. Сняла с крюка другие веники и положила сухими в другой ушат. Потом снова сходила в сарай, где сушились травы и принесла два мешка, набитых сухим разнотравьем. Разложила по полу и полоку.

– Бью челом дедам да богам.
Вы боги родные, трисветлые
Силы вещие заветные,
Помогите! здраву сотворите.
Черные чары расстворите,
Живу возродите!

Она снова и снова читала заговор, раскачиваясь всем телом, то взад, то вперед, то вправо, то влево. Вытягиваясь и извиваясь всем телом, словно змея.
Ее руки в воздухе творили неведомые Пахому и гридням, наблюдавшим за ней знаки. Войдя в нужное для обряда состояние, подняла голову вверх и, закурлыкала журавлиным гласом раз, другой.

Откуда-то издалека послышался ответ. Ей вторили журавли.

– Несите его - тихо велела ведунья. Продолжая движения своего тела, пока Пахом и гридни выносили из избы и вносили в баню князя. Она молча показала рукой, как уложить больного, строго взглянула на Пахома и махнула ему головой, чтобы забрал всех и шел со двора. Тот громко велел всем убраться и тащиться к реке удить рыбу и раков.

Во дворе осталась лишь Чеслава. Девушка сидела на крыльце бани на случай, коли что принести нужно будет. Но и ей было велено уйти, как и прочим, как только приготовит настои трав, что уже насыпала в деревянные ведра и поставила у печи старого дома, где гридни вскипятили воду.

– Как запаришь, неси сюда, а после сходи – ка лучше в село, принеси мне огарков руды от кузнеца Марлика. Ласково проговорила ей Полонея. Потом снова повернулась к Твердиславу. Положила ему на лоб ладонь, сглотнула.

– Ш-ш-Ш – прохрипела она – Я с тобой. Ты – центр божеского присутствия. Она наклонилась над мужчиной, лежащим на полоке бани, устеленном травами и поцеловала его в лоб. – Да помогут нам силы небесные и земные, да пребудет с нами могущество первозданного творящего хаоса!

Она продолжила петь заговор, вплетая в него все новые слова и призывы. Он сначала пытался все слышать, но слов, изрекаемых ею, становилось все больше и все больше не знакомых. Речь заговора все лилась и лилась, а ворожея выплескивала на князя чаны с горячими, травными отварами, да хлестала его вениками. Снова и снова хлестала. То можжевеловым, то дубовым.

Тело его разгорячилось от жара, он задыхался от дыма, запаленных трав. Она вышла из бани и принесла одно из ведер, запаренных Чеславой. Зачерпнула из ковшом горько пахнущую жижу, добавила холодной воды, подняла голову мужчины.

– Пей. Он захлебывался от горечи и мощного потока, попадающего в горло напитка. Едва лишь закончился один ковш, она вливала в него новый, пока тот не начал изрыгать из своего нутра все, что в нем было.

Та лишь успела подставить ему берестяной, крепко склеенный короб. Черная похожая на деготь жижа выливалась из князя, все больше и больше. Рвотные спазмы содрогали все его тело.

Он чуть было не выскользнул из рук Полонеи, но та крепче вцепилась в него. Когда рвотные позывы успокоились, она снова и снова продолжала поить его горьким вонючим зельем. И все начиналось вновь, пока выходящая из глотки князя вода не стала прозрачной. В жарко натопленной бане, он лежал холодный, будто ледышка, его бил озноб. Кожа покрылась синюшными разводами.

– Сейчас миленький, сейчас родненький – приговаривала ворожея, – будет чуть легче. – Сейчас, сейчас. Она окатила его теплой водой, в которой размешала сиреневый порошок. – Сейчас, соколик мой, сейчас. – Она продолжала обливать его, делая воду горячее.

Озноб отступил, а синюшные разводы на коже стали бледнеть. Снова поддала на камни воды и паром заволокло все пространство бани.

Оставив князя лежать на полоке, она потянулась к окошку, что было забрано заглушкой из маленьких слюдяных квадратиков. Потянула раму на себя и в баню, сквозь оконце полился дневной свет.

И снова хлестала его, снова давала питье, из другого ведра, но не менее противное и горькое. И снова потоки дегтярно – черной жижи изливались из его нутра, словно вся чернь земли скопилась лишь в одном этом человеке. Опять его бил озноб, опять проступали то синюшные, то черные пятна на его коже, под которой словно двигались огромные черви.

До меркнущего сознания мужчины доносился утробный голос, словно слова произносил не человек, а сама земля гудела через все его тело:

– На веки вечные тебя освобождаю,
Силой божьей, силой светлой пречистой я тебя очищаю, огнем выжигаю,
Огонь жжет и палит, тебе не вредит,
От ярости врагов, от чужих оков,
От того, что кругами водит, душу святую от света воротит,
От чар погостных, от духов злостных,
Что болью пронзает, жизнь отнимает,
От порч и проклятий, ритуалов- заклятий, 
Светлых да темных, от навных да теневых, 
От зеркальных да всяких других,
От того что сокрыто, от просмотра укрыто,
От того что слухом не слыхать, что глазом не видать,
Что по ветру летит, от того, что разит и водою скользит,
От того, что солью солИтся, злобой людскою ярится,
От чужой злобЫ, от черной ворожбЫ,
От того, что с сущами да мертвяками потянулось
И злою бедой к тебе обернулось,
От того, что по зеркалам, от того, что по камням,
От того что через солнце и через луну,
Через землю, и через ночную мглу,
От того, что через след или предмет,
От ворогов явных, недругов тайных,
Что через огонь, что нитью прядено,
Иглою шито, узлами закрыто,
Наузами плетено, знаками тайными создано, ставлено, сделано
От того, что словами черными гибельными речено,
От подбросов, от подкладов, от крадникОв,
От зла открытого, и под видом добра сокрытого,
От добровольно к себе принятого, да в тело впущенного,
Матушка Земля прими все в себя.
Прими и очисти, сделай Твердислава чистым.
Быть по сему, по слову моему.
Быть добру в твоем Светлом Роду! Заклято!

Она вышла из бани в грязной мокрой рубахе. Велела сидевшей на крыльце Чеславе, ослушавшись ее, звать Пахома.

Но того звать не пришлось. Лишь прозвучал приказ Полонеи, как тот ворвался в калитку и метнулся к ней.

– Пахом. – Она терла перстами воспаленные глаза. – Пусть хлопцы доделают навес на месте старого дома.

– Так шумно же будет. – удивился мужчина.

– Не волнуйся, он сейчас ничего не слышит. – Доделайте навес. Чеслава покажет, где взять глину и дранку. Как покроете навес, как возьмите в травном сарае веревки и натяните вокруг для занавесок.

– А он? Он кивнул на вход в баню.

– А его я сейчас обмою дымами очищу, и после уложите тут на солнышке нагого. А как солнышко зайдет, то под навес, что к тому времени сварганят твои ребятки.
Она снова вернулась в баню. Глянула на лежащего в беспамятстве Твердислава, подняла его голову и влила в рот чистой холодной воды. Потом осторожно вытащила из – под него грязные травы, сначала из – под головы, плечей, грудины, а потом из – под чресел, бедер и ног. Тщательно мыла его и полок потоками теплой воды, не оставляя следов ни отчего.

Черную, мерзко пахнущую жижу вынесла на двор.
 
Чеслава подскочила, дабы помочь, но подруга так на нее зыркнула, что та, стушевавшись, снова уселась на козью шкуру. Полонея, как была в измаранной рубахе, не обращая внимания на смотревших на нее гридней пошла в лес, где вчера велела выкопать ямы и бросила смрадную жижу вместе с ведром в одну из них. Она прислонилась к осинке, погладила ее ствол.

– Ты прости, сестрица осинка, ты прости, что травим тебя, ни в чем не повинную, но лишь под тобой то и упрятывать можно такое.

Судороги и рвотные позывы сотрясли все ее тело. Она присела на землю. И прислонившись к рядом растущему дубу стала глубоко дышать. Ее еще несколько раз ее передернуло, но после она встала и на едва гнущихся ногах снова подошла к осине.

Сотворила из пространства огненный шар и пустила в яму. Смрадные массы забурлили и исчезли без следа. Полонея забросала яму отвалом земли, что лежал тут же, еще раз погладила дерево и побрела ко двору.

Войдя в баню, она омыла руки, потрогала Твердислава, прислушалась к его едва различимому дыханию и кивнув своим мыслям, скинула измаранную рубаху.

После того, как ведунья омылась сама горячей водой, а потом окатилась холодной ей слегка полегчало. Она как была, нагая запалила туго скрученные и обернутые берестой травные палочки и стала водить над Твердиславом, вычерчивая дымами в воздухе черты. Снова дала ему воды, поддержав голову.

Обтерлась льняной утиркой, надела чистую рубаху и позвала хлопцев. Пахом первым заскочил в баню и бросил на князя встревоженный взгляд.

– Выносите, тихо сказала она. Князя подхватили и понесли на заранее сдвинутые лавки, на которых лежал туго набитый сеном тюфяк, покрытый толстым шерстяным ковром, поверх которого постлали тонкие льняные холсты. Чеслава уставилась на обнаженного мужчину.

– Ты чего уставилась, то? – Построжила ее подруга, – Мужика голого не видала, что ли?

 – Не видала. – огрызнулась девушка.

– Ну, так скоро тебя замуж спровадим и гляди на своего Твердяту, хоть заглядись. Лицо Чеславы вспыхнуло ярким румянцем, и та скрылась в избе.

Полонея вернулась в баню, начисто выскоблила и омыла в ней все. Подбросила в печь дров и, устроив в ложе из камней дымящую охапку травы вышла.