Сортавала. Детство и отрочестве. Часть 3

 

МОЙ ОТЧИМ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ ВАСИЛЬЕВ

Когда папа умер, мама осталась с нами двумя на руках вместе со своей зарплатой в 70 рублей в месяц. Чтобы дать вам представление о том, можно ли было достойно прожить матери-одиночке с двумя детьми на эти деньги, скажу, что бутылка водки тогда, мерило мерил жизни, краеугольный финансовый камень, стоила 2 рубля 87 копеек. Мама, работавшая делопроизводителем в железнодорожной санитарно-эпидемио-логической станции, ютившейся в небольшом деревянном здании рядом с вокзалом – с другого конца там была милиция, составила не то, чтобы выгодную партию своему начальнику, но, видимо, вполне подошла Александру Васильевичу Васильеву. Он работал санитарным врачом и прошел, как он любил повторять «две войны».

Под первой имелась в виду финская «зимняя» война.
Зимней войной (talvi sotа) с нашей русской стороны её никто не называл, все говорили «финская» иногда говорили «кампания» вместо войны, и все были уверены в том, что именно Финляндия напала на Советский Союз. На худой конец поддерживали версию о том, что коварные финны не согласились отодвинуть границу от Питера в обмен на ооооочень выгодные и соблазнительные территориальные предложения со стороны щедрого и великого соседа. Под второй, конечно, понималась отечественная или мировая номер два. Каким образом дядя Саша осел в Сортавала и с каких мест был изначально, я не знаю. Возможно, что из Ленинграда или области.

Что вспоминается, это то, что был дядя Саша совсем неплохим «парнем» для меня, и старался подружиться со мной, что ему быстро удалось, потому что такой щедрости со стороны взрослых я доселе не видел. Однажды он дал мне, шестилетнему пацану, ключ от лодки, прицепленной на тункальской речушке, и я допёр эти два громадных для моего возраста и веса весла до берега.

Потом отцепил лодку, и грёб на ней по той же самой речке, очень быстро научившись управляться, грести и «табанить». Видимо, первые уроки этой совсем не академической гребли он мне и дал.

Помню очень хорошо первые в моей жизни «заработанные» деньги.

Я переправил на той же самой лодке на другой берег, надо полагать на танцы, двух парней, которым иначе пришлось бы сделать крюк в полкилометра примерно.

Было это примерно вот этом месте. Где сейчас мост, построенный в начале 2010-х, а сам снимок сделан мной в июле 2018. Мост или переходные мостки в этом месте были всегда, но только в период больших денег от Газпрома была построена такая солидная пешая переправа, по которой и на мотоцикле можно проехать.

А до этого переходы в Тункала из парка были очень разными.

В тот раз, когда я сработал «лодочником», парни дали мне то ли 10 то ли 20 копеек, которые я, забавляясь и подбрасывая монетку вверх, потерял в песке. Сильно не переживал, так как, повторюсь, цены деньгам не знал особенно и не знаю сейчас. Они как-то всегда у меня водились.


Дядя Саша часто ездил в командировки, и после них спал днём, всегда на спине, часто храпел, что было сигналом того, что можно было смело подойти, стащить из пачки папиросину или сигаретку, а бывало и не одну. Может быть, он и догадывался, что я это делаю, да мог и видеть краем глаза, но никогда ничего не говорил и на месте преступления меня не застигал. Я быстро нашёл и ключ от верхнего ящика комода, где хранились, например, капсюли типа «жевело мощный» и порох дымный и бездымный. Как-то раз я переборщил немного и взял заметную порцию чего-то, что обнаружилось постфактум. Дядя Саша мог только ругаться, жаловаться матери, бить меня он, как сам признавался «права не имел», так что всё с рук сходило. Да я, надо сказать, и не злоупотреблял больше его доверием после того, как попался.

Конечно, я был счастлив, что мама с ним сошлась, хоть и ничего не понимал в их взрослых отношениях, откуда он, этот «дядя Саша», взялся и зачем, да и надо мне это было?

На этих двух фотографиях изображен, по сути, весь коллектив сортавальской железнодорожной санэпидстанции. Я запомнил только Анну Калугину, на левом фото она крайняя слева, да Людмилу Каланину (левая на правой фотографии). Водитель справа на первом фото был нанят вместо кривоногого татарина-соседа, о котором я говорил в первой части. Фамилию его я долго помнил, но забыл. Может быть всплывет.

Очень хорошо помню как в возрасте пяти или шести лет я ездил на той самой лодке, с острой кормой, похожей на пирогу, с Васильевым на лодке. Наш путь лежал из озера Хюмпелянярви через Хелюльское озеро, под «горбатым» или «красным» мостом, по каналу «Гитлера» и по тункальской речушке и обратно.

О лодке надо сказать особо. Она была один к одному как те, что на этом финском фото, снятом ло войны.
Я сейчас уверен в том, что наша лодка была финской, потому что новые лодки строились в основном с «обрезными» кормами.
И к нас тоже была такая, купленная Васильевым практически перед самым нашим переездом на новую квартиру.
А та лодка, которая мне запомнилась, на ней я прогрёб, наверное, сотни если не тысячи километотров, была с круглой дыркой над этой самой кормой. Весь путь занимал часа три в одну только сторону и проделали мы его раза три, наверное, всего.

Один раз, я запомнил, с нами путешествовал чемодан, надо полагать, с личными вещами Васильева, но запомнилось это путешествие не чемоданом, конечно. Васильев брал с собой пару спиннингов и распускал «дорожку» с большими, сантиметров в десять длиной «колеблющимися» блёснами. Были ещё блесны «вертящиеся», но они были на окуня больше нацелены, а колеблющиеся, как известно, предназначались для щук. И щуки не медлили ловиться, хотя и не спешили.

Когда рыба «хватала», то катушка «звёздочка» (фото), поставленная на тормоз, жутко трещала, иногда тот же звук вызывался «зацепом» за тростник, дно или корягу. Когда это был не зацеп, а «поклёвка», дело происходило так – Васильев тащил, я подставлял «подсачник» – рыба плюхалась в него, иногда уже даже и слетев с блесны. За дорогу две-три-четыре рыбины по килограмму или чуть больше вылавливались.

Схема нашего маршрута 1960-х гг. Сейчас этот путь совершить невозможно. Канал "Гитлера" давно зарос.

Дело происходило так – Васильев тащил, я подставлял «подсачник» – рыба плюхалась в него, иногда уже даже и слетев с блесны. За дорогу две-три-четыре рыбины по килограмму или чуть больше вылавливались.

Когда я стал серьезно заниматься фотографией, то Васильева практически не снимал. Только один раз, в 1983 году сделал серию его и мамы фоток во время традиционной пьянки в честь моего приезда

Над головой мамы видна труба от титана, который топился дровами. Дрова можно было хранить в подвале, который часто заливался водой и пройти к подвалу можно было только в сапогах. Одной топки хватало, чтобы помыться в ванне и под душем одному человеку. Когда поставили электрический титан в 2010м году или раньше, то этот дровяной мама не стала снимать. Я в нём потом после её смерти много чего пожёг из ненужных бумаг. 

ПРО РЫБАЛКУ НА ТИХОЙ РЕЧКЕ КИТЕЕ

Один раз, и это тоже врезалось в мою подростковую память, которая проследовала в моей голове вот уже и за пятый десяток (уже за шестой – январь 2017), мы пригребли на той же лодке  опять же, таща «дорожки», к устью речки «Тихой» – речка наверняка имела название на финском, но называли её так – она и вправду была тихой, довольно глубокой, но с небыстрым течением.

Текла она наверняка из Финляндии, и выше по течению от озера Хюмпелянярви (Волховского), находился посёлок Туокслахти с кирпичной гидроэлектростанцией и с омутом рядом с ней, но туда мы не ходили, потому что это был «чужой» населенный пункт, где очень легко можно было нарваться на враждебность местного населения, причём присутствие взрослого вряд ли помогло бы, поэтому Васильев избегал ненужных проблем.

Низовья же реки были «ничьи» – никаких поселений в устье её не было. Часам к одиннадцати вечера мы перегородили сеткой устье реки, что, все это знали, было запрещено правилами рыболовства, но придавало особый шарм этому мероприятию. Через некоторое время увидели рыбака, который грёб вверх против течения, и тянул за собой «дорожку» неотвратимо приближаясь к месту, где стояла сетка. Было ясно, что он её зацепит.

Васильев стал бегать по берегу и кричать: «Вытащи дорожку, у меня «донки» стоят, зацепишь!»  Мужик, естественно, недоумевал, отвечая, что объедет донки, которые, вестимо, на дне, то есть с какой стати вынимать дорожку? Васильев быстро нашёлся: «У меня там перемёт стоит!» Чем дело кончилось я, конечно, не помню. Вроде мужик послушался – нас было трое – какой-то ещё приятель Васильева подгрёб к нам и остановился у нашего костра, поэтому мужик не рискнул связываться.

Запомнилось мне это, может быть, ещё и потому, что у меня выпал очередной (молочный) зуб и из пустого места шла кровь, создававшая сгустки в виде шариков, которые свёртывались, но, поскольку я ничем кровь не останавливал, а Васильеву это было пофигу, я сплёвывал очередной сгусток – рана обнажалась снова – и так всю ночь я плевался кровью, и только под утро кровотечение остановилось.

Утром же мы выбрали сетку, и улов весь уместился в котелок – что было не так уж и плохо.

Потом на этом же самом месте я выловил немало судаков на «донки» и даже один раз ночевал в палатке, взятой мною напрокат в сортавальском Доме быта с «девушкой», скорее всего это было которую вроде звали, а хрен её помнит, как звали.

Фамилию помню, Может и Таня. С девушкой я, конечно, так ничего и не сделал, кроме того, что лежали мы, обнявшись, целовались, само собой. Тогда я ещё не знал в деталях, что в таких случаях делается, хотя, думается, что «девушка» могла бы уже вполне направить мои действия, она была развита не по возрасту, и грудь её мне казалась невероятных размеров.

Но проблема, отчасти, была ещё и  в том, что палатка была «на четверых» и с нами была пара - её старшая сестра и будущий жених этой сестры. В 2013 году я встретил в Сортавала, у "Пентагона", когда мы гуляли с мамой, эту старшую сестру.  Она ударилась в православие, была вся в чёрном, хотя и выглядела хорошо и не была толстой. В разговоре повела речь о каких-то чёрных дырах, которые делают в небе спутники, поэтому разговор я далее не поддержал. Поспешил распрощаться.

Ловля судаков на донку представляла собой интересное по сути дела мероприятие – на конец её на крючок насаживалась часть плотвицы или подьязика или «салажины», такой длинной рыбёшки, которая в других местах называется «уклейкой» – приманка разрубалась части на три – крючок зацеплялся со спины и полностью прятался в мясе приманки. Судак (иллюстрация), как было всем известно, брал приманку со дна, как и все крупные рыбины – поэтому на том же конце в ответвлении лески было грузило из свинца, отлитого в чайной ложке с дыркой на конце – и судак, в отличие от леща, который, правда, ловился на червя и которого надо было подсекать, потому что он жевал червя только губами, заглатывал приманку в желудок целиком, поэтому не нужно было опасаться, что рыбина сорвётся.

Ловилась мной эта рыба, кормившаяся преимущественно ночью, хотя изредка она ловилась и на спиннинг днём, с регулярностью один раз в час, а поскольку донок стояло штук шесть, то пять судаков обычно изымались на берег за сеанс ловли прямо за леску, причём крючок приходилось вырывать из внутренностей, выворачивая их наружу – иногда даже это было невозможно сделать и крючок отрезался и оставался внутри рыбины, вынимался только при потрошении: на его место потом привязывался новый.

Сезон ловли судаков приходился на белые ночи – то есть с июня по начало августа – можно было ловить и в августе, но видно уже было плохо – приходилось в это время привязывать что-то белое типа листка бумаги к верху веточки, на которую в расщепленную верхушку вставлялась леска 0,5 – 0,6 миллиметра.

Помню, тогда я показал этот способ ловли Коле Соколову, мужу моей тётки Тамары. Мы с ним отправились на ночную рыбалку на Тихую речку. На снимке 1980х гг. Коля Соколов в шхерах Ладоги, куда мы ездили из Хийденсельги, где жил сосед по Тункала, участковый милиционер Бобылев. Коля вырос на Волге, где рыбу тоже наверняка ловили на донки.

Но помню впечатление от  безошибочности расписания клёва на него было произведено большое. Судак ловился регулярно раз в час из расчёта, что у нас стояло пять донок. За белую июньскую и июльскую ночь мы выуживали минимум пять судачков. Некоторые из них были и по полтора килограмма рыбинами. В августе ловить тоже было можно, но ночь становилась темнее, а комары злее. Пару-тройку судачков всё же вытягивали. Не было, пожалуй, случая, чтобы приезжали без улова. Когда совсем рассветало, то есть часа в четыре утра, озеро было тихим и гладким, как зеркало, на пути домой ещё «кидали» по тростникам спиннинг, вылавливали пару-тройку щук и окуней и приезжали домой часов в 6–7 «усталые, но довольные». Часто я пускался на эти мероприятия совсем один.
 
Комары во время сидения над донками были безжалостные и неуязвимые ни для каких мазей, да и мазей особенных в продаже не было в то время, поэтому приезжали опухшие или расчёсанные в кровь – но это были мелочи по сравнению с рыбацкой удачей. Зато как сладко было потом лечь спать и проспать до полудня или до обеда, зная, что на обед ждёт свежая уха или «жарёха» из наловленной рыбы, а часто и то и другое. Таким вот добытчиком я был, начиная лет с 9-10 наверное.

Впоследствии я тоже ловил на дорожку, но предпочитал этому способу ловли «бросание» блесны спиннинга и довольно хорошо научился распознавать места вероятного обитания рыбы. Даже ловил в Ладоге приличных судаков на спиннинг к недоумению Женьки Сидорова (это уже было на старших курсах моего студенчества). Как вы видите на этих снимках, один из которых я раскрасил в Фотошопе, сделанном на базе отдыха “Камышинка” от Ремстройуправления в Ниемелянхови в 1982 году. Женька недоумевал, почему он делал всё так как я, но за его блесну никакая сволочь не цеплялась! Так что смело можно сказать, что Александру Васильевичу Васильеву я и обязан приобщению к настоящей, в противовес невзаправдашней, назовём её «сачковой» рыбалке, о которой я рассказывал раньше. Ставили мы с ним и сети, и «ботали» в них рыбу из камышей, пытаясь загнать её в сети. Впрочем, последнее особым успехом не увенчивалось. Ботание проводилось с помощью шеста, на конце которого крепился полуконус, сделанный как правило из старого оцинкованного ведра. Всё вместе называлось боталом. Я попытался найти фото ботала в сети в конце сентября 2024 года, но не нашёл. Может быть нарисую потом. Наверное, ботание было эффективно в том случае, когда рыба нерестилась и скапливалась в одном месте. Один раз кто-то мне рассказывал, как он ловил плотву во время нереста на пляже "Солнечный" и подъехали мужики на моторной лодке. Поставили в отдалении сети и стали ботать мотором, объезжая поставленные сети по кругу. Через несколько минут они были полны рыбы. Парни были довольны, потому что те мужики отсыпали им рыбки куда больше, чем они могли бы наловить на удочку за весь оставшийся день.

========

ПРО РЫБАЛКУ НА НАШЕМ ОЗЕРЕ

Однажды весной я был приобщён Женькой Макаровым к искусству охоты с острогой на нерестившихся щук. Когда лёд только отмёрз от берега, обычно в начале мая, щука начинала метать икру – для того, чтобы её мальки вылупились раньше других и ко времени, когда другие породы рыб отнерестятся и появятся мальки, и чтобы маленькие щурята находили достаточно пищи в виде этих мальков других рыб. Так распорядилась природа и была в этом очень даже и стройная логика. Щука, когда нерестится, то обычно «матка» – здоровенная рыбина в несколько килограммов, «ходит», вымётывая икру, на мелководье кругами, а вокруг неё ходят с десяток «отцов», поливающих «молокой», то есть спермой, высаженную ей икру. Обычно это её плавники торчат над водой, тогда как мелкие самцы копошатся сбоку и их почти не видно. Надо было подобраться в болотных сапогах на разумное расстояние, метра в три, чтобы не спугнуть «гнездо», и метнуть острогу в середину «матки». Что я один только раз и сделал. Но сделал не совсем ловко и попал в хвост рыбины, прибив его ко дну.

Обычно щука убивается вследствие точного манёвра, но, поскольку я попал в позвонок её хвоста, она не умерла, а бурлила воду вокруг себя наверное в течение минут тридцати, и я не знал, что с ней делать – пытался схватить её, одновременно прижимая острогу ко дну, но это не сильно удавалось, бил её сапогом, не попадал, но не помню уж, что в результате её доконало, только рыбина затихла, наверное уже после минут сорока, проведенного в такой схватке. С собой у меня в нагрудном кармане была шариковая ручка шести цветов, я зацепил щуку за жабры прищепкой этой ручки, прищепка тут же сломалась, но я успел схватить её под жабры и так вот – с острогой в хвосте и держа за голову, потащил к берегу, до которого было метров двадцать всего. На берегу пытался переломить ей хребет, что было невозможно – животина казалась огромной, да такой и была для меня. То ли я размозжил ей в конце концов голову каблуком болотного сапога, то ли убил как ещё, но она перестала брыкаться, и я, стараясь держаться канавы (способ ловли был, знамо дело, запрещённым), потащил рыбину домой. На снимке ниже, сделанном мной в 2007 году - та самая канава, которая конечно была намного глубже. Было мне лет 10 и росточка не так уже и много, поэтому, когда я всё-таки приволок это чудовище домой, которое, будучи взвешенным на безмене, оказалось весом в 3 кило 700 граммов (!), удивлению родных не было предела и создало мне репутацию настоящего рыбака.

На следующий год, когда я снова собрался совершить «рецидив», острогу у меня отобрал живший на берегу мужик. Потом ему отрезало поездом ногу – надо же так было напиться, чтобы попасть под поезд, который ходил едва ли раз в час. В нашей семье его иначе никто и не вспоминал, как «тот мужик, что отобрал у меня острогу».

Потом его мать, кстати, поселилась в соседней с мамой квартире на Маяковского, и один раз он с собутыльниками и будучи уже с отрезанной ногой, на протезе, выпивал и шумел в этой квартире, а Васильев вызывал, или грозится вызвать милицию – но это было уже, когда я был в старших классах. Однажды, уже после того, как Васильев это сделал, может быть, я даже приехал из Петрозаводска, хронология здесь не очень важна, этот одноногий с приятелем позвонили в дверь. Я был один в квартире, видел их в глазок, но почему-то открыл им дверь. От них сильно пахло алкоголем, но ещё не перегаром, видно они только что заглотили по стакану или больше. Одноногий спросил, дома ли Васильев, я сказал, что нет. Тогда он с вызовом заявил, чтобы я ему передал, что они будут пить и шуметь, сколько им вздумается, потому что они «в своей квартире и право имеют». Я, разумеется, сказал, что передам, перечить им было опасно, они явно были настроены на конфликт. Когда рассказал дяде Саше об этом эпизоде после того, как он вернулся домой, он расхорохорился, что ещё раз вызовет милицию. Но я не знаю, закончилось ли это чем-то другим, кроме как этой угрозой.

Ещё я помню этого мужика, ещё на двух ногах, когда они отобрали у нас (не у всех) поджиги в лесу по пути на Глинку. Дело было, наверное, весной, мы шли из посёлка втроём или вчетвером к месту, где у нас был сооружён днем или двумя раньше шалаш. Зачем он нам нужен был, я понятия не имел, но помню, что мы притащили прошлогоднего туда сена с «вешалов», таких тоже типа шалашей, на которых сено сушили перед тем, как собрать его в большие стога. Но по пути к шалашу мы подожгли старую прошлогоднюю траву, которая в то время уже высохла. Мы были уже в шалаше, стали, наверное, заряжать поджиги, как тогда было принято, серой, которая сдиралась со спичечных головок. За этим увлекательным и творческим занятием мы совершенно не заметили, да и не могли заметить, потому что были внутри, как два мужика, главным из которых был будущий одноногий, подошли к шалашу. Заводила выстрелил из принесенного им с собой, насколько я помню, одноствольного, ружья вверх и заорал: «Петька, Ванька, окружай!». Потом он забрался в шалаш и отобрал поджигу у кого не помню, но помню, что не у меня, может быть у Ваньки Яницкого. А Женька Макаров заснул свою быстренько под сено и сохранил её таким образом. Конечно, мужика можно было привлечь за самоуправство, нападение с огнестрельным оружием на несовершеннолетних и т. п. Уверен, что злостное хулиганство, а это до пяти лет лагерей, но тогда ни у кого из нас даже мысли не возникло обратиться в милицию. Не принято было тогда таким образом решать конфликты.

По поводу рыбалки совсем недавно, в ноябре 2023 года, отчётливо всплыл ещё один эпизод. Сейчас уже трудно сказать, где я брал сети для ловли рыбы, но эпизод ловли густеры и язей по весне помню хорошо.

Густера – это в принципе та же рыба, что и подлещик, только последний, вроде, вырастает в леща, а первая так и остаётся размером с чайное блюдце примерно. Ну, максимум в полтора таких блюдца. По весне и по осени она сбивается в густые стаи, давшие ей русское название. На латыни она зовётся Blicca bjoerkna. На что-то скандинавское, впрочем, это больше похоже. Так вот как-то раз, только оттаяли “забереги”, а основная масса озера была подо льдом, серым, набухшим от прошедших уже дождей, но тем не менее ещё не двигавшемся под ветром, я поставил сети в открывшейся воде. Наудачу, не рассчитывая на какой-нибудь улов. Сети простояли ночь и, когда я поутру приехал их проверить, то увидел, что почти все поплавки утонули, и по всей длине сети расходятся круги от попавшейся в них рыбы. Я, наверное, сейчас уже не вспомнить, просто выбрал всю сетку в лодку. В ней блестели и копошились с полсотни рыбин, наверное. Отнеся всё домой, поставил на другой день снова на то же место. Попалось ещё с десяток рыбин такой же породы, а потом уже ничего стоящего не попадалось. Всё же ячея в сетке была довольно крупной – сантиметров в пять, так что мелочь проходила сквозь её. К тому же дело это было чреватым, так как мог начаться ледоход в любое время суток. Сильный ветер мог погнать массу льда к берегу и сети смело бы льдинами. Они были бы порваны в клочья и ни на что больше не годились бы, даже если бы я их вообще нашёл.

Второй раз мне повезло с весенней рыбалкой, и я точно помню, что уже ловил на другую сеть. Капроновую, коричневого цвета, с очень тонкими нитями и тоже крупной чешуёй.
Эту сетку я запомнил ещё и потому, что в качестве грузила использовал не кольца, что было очень распространено, а набивал лично песком с мелкими камешками узкие трубки из ткани, длиной по метру-полтора и связывал их между собой. Трубки диаметром сантиметра в два шила из мешковины мама на машинке Зингер Марии Осиповны.

Тогда как кольца часто путались, то такой груз, как песок и камешки в этой “колбасе” из бросовой ткани позволяли сетке ставиться легко и быстро. Мне, наверное, было уже лет 13 или 14, но это было не позже восьмого класса, так как мой друг Женя Кривошей – Тхуре ещё учился со мной и был приглашён на проверку сетей. Тогда в них попало с пяток язей (Leuciscus idus). Довольно крупных. Четыре я забрал себе, а одну рыбину, может и самую крупную, подарил ему. Он ушёл от меня вполне довольный.

Я написал, что не помню, откуда появлялись сети и это правда. Было время, когда, найдя набор отцовских челноков для плетения сетей, я довольно быстро научился их плести сам. Но на это дело надо было покупать массу ниток, что не было даром, плюс процесс плетения оказался довольно трудоёмким и монотонным. Может быть, метров пять я и сплёл, но не помню, пошло ли дело дальше. Ведь всё, что ты уже сплёл, а это должно быть хотя бы метр в высоту и метров десять в длину, нужно было привязать к двум веревкам – снизу и сверху, навесить поплавки из бересты (фото), которую нужно было резать в лесу, потом класть в кипящую воду, чтобы они скручивались и т.д. С грузилами возни было не меньше – нужна была проволока для колец, её нужно было гнуть на тонком бревне, соединения заклеивать изолентой, а всё это следовало покупать. Ну или воровать, что было делом непростым и рисковым.
С воровством сетей был связан один неприятный эпизод. Хулиганы из железнодорожного посёлка, о которых я говорил в первой части, как-то раз украли сети у деда Манина. О нём я расскажу ниже, но вначале надо пояснить, кто был этот дед. Как его звали по имени я давно забыл, но это абсолютно неважно, потому что так и говорили про него: “Дед Манин”. Все знали, что он ставит сети практически всегда в одном и том же месте, на глубине метров двух, двух с половиной, чтобы поплавков не было видно. Один раз мы ныряли небольшой компанией с нашей лодки и видели эти сети в глубине, но нам дела до этих рыболовных ухищрений не было никакого.

Но из чердака дома Маниных, или со второго этажа озеро хорошо просматривалось, а ковылять деду до лодки было минут 10.

Поэтому он очень быстро приплыл к нам и сказал, чтобы мы бы лучше ныряли вот там и показал он рукой на расстояние подальше от его сетей, которые мы уже обозначили для себя. Так мы и сделали, от греха подальше. Хотя, какой там грех, он бы ничего против нас сделать не мог, но у нас в крови уже было уважение к старшим и послать этого деда куда подальше мы просто не могли.

Да, ещё одной странной чертой дед Манин был известен всему посёлку. Для того, чтобы заваривать чай, он ездил с бидончиком в город, на улицу Маяковского, в дом, который был построен напротив того места, где потом возведут дом мамы и Васильева. Видимо там получил квартиру его сын Лев, машинист паровоза, а потом и тепловоза. Всем казаляся очень странным этот закидон деда. Предпочитать воду из-под крана, наверняка хлорированную, воде из колодца или родника, который находился от его дома метрах в 200, было очень странным. Хотя автобус довозил практически от одного порога до другого, это всё-таки стоило 10 копеек в оба конца. Правда и машинисты были у нас в округе самыми высокооплачиваемыми людьми, так что деду с его пенсией да сыном из этой когорты такие траты были нипочём.

Теперь сам эпизод. Хулиганами были три парня с улицы Пушкина. Я помню только, что у одного была фамилия Лобанов. У них были “поджиги” и даже “автоматы”, стрелявшие мелкашкой. Их авторитет был непререкаем и я, когда уже стал ходить на танцы, вначале в клуб ж/д, видел и слышал, как они пригрозили кому-то, что если ещё раз он пригласит танцевать эту девчонку, то ему будет плохо, и парень беспрекословно повиновался. Впрочем, они были старше меня, и мне особенно их опасаться нечего было.

Эти парни ночью украли сеть у деда Манина и предложили купить её Женьке Макарову. То ли пять рублей просили за неё, то ли три. Женька стал торговаться и хотел купить только за рубль. Тогда один из этих хулиганов рассердился, схватил топор и перерубил сложенную на манер колбасы сеть посредине. После чего сказал Женьке, чтобы тот забирал её даром.

Он и забрал. И отдал мне, разумеется, не сказав, что сворована она у Манина. Даже, вроде, сказал, что в Ладоге они её свистнули. Я развесил сеть на крыльце нашего дома и стал пытаться связывать порваные куски капроновыми нитками. Ванька Яницкий застал меня за этим занятием, спросил, где я взял сеть, я сказал, что дал её мне Макаров, и Ванька ушёл.

Зато очень скоро пришёл дед Манин и опознал свою сеть. Разумеется, я всё рассказал, как было, упомянул о том, что дополнительные сведения можно получить у Женьки, на глазах которого снасть рубили. Дед, ворча, уволок свою сеть, наверняка восстановил её, там работы хоть и много было, но всё поддавалось “лечению”.

                =======================

КВАРТИРА НА СОВХОЗНОМ ШОССЕ, ДОМ 5

Дяде Саше как-то быстро дали «квартиру» на Совхозном шоссе.

Полагаю, что и сошлись они с матерью тогда, когда появились определенные виды на эту квартиру.

Конечно тогда, в моём шестилетнем осознании происходящего, я не сильно задавался вопросами типа почему такая громадная по всем меркам квартира была выделена ему, который и не расписан даже был с моей мамой.

Они так и прожили всю жизнь в гражданском браке, по-моему. На моём снимке показан дом в июле 2012 года. Думаю, что тут самое время рассказать о том, как в сентябре – октябре 1962 года, когда я пошёл в школу, мы стали жить в этом доме, и как именно Васильев получил эту квартиру, по воспоминаниям мамы «полигон, где я играл в футбол».
Но вначале ещё несколько слов об отчиме. Сам Александр Васильевич Васильев, как я уже говорил выше, прошёл финскую и отечественную, закончил её то ли в Австрии, то ли в Венгрии. Он был военным фельдшером, имел доступ к спирту и помаленьку пристрастился. Да и сталинские 100 граммов тоже выдавались. Но законченным алкоголиком он не стал. Не могу, однако, сказать, что знал меру, как очень многие мужики её не ведали. Если уж водка была куплена, то ее непременно надо было допить, даже если ее было больше, чем влезло, хотя и меньше, чем хотелось. Напивался он с собутыльниками, бывало, и в стельку, всегда вне дома.

Думаю, что всё начиналось в ресторан-сарае на вокзале. Это случалось с ним в аванс и получку, как и со всеми мужчинами и некоторыми женщинами посёлка и города. Правда до дома как-то добирался и без сопровождения.

А вот перед самым домом мог и уснуть. Пару раз, когда я уже был побольше ростом, мне случалось приводить его домой. С другой стороны, мог и пару недель в рот водки не брать, если не наступало какого праздника. А их было в СССР много. На праздниках, впрочем, он никогда не напивался, видимо потому, что была обильная закуска и пили всё-таки долго, часами.

На почве этого, свойственного, наверное, 90% окружающих мужиков пристрастия, он развёлся, жил в каком – то железнодорожном общежитии после развода. Мама говорила, что у него был сын, но он никогда о нём не упоминал. Выпивал Васильев в том числе и с неким Фомичёвым, начальником НГЧ. Это такая, типа жилищной, контора. За выпивкой начальник и проговорился, что освобождается общежитие машинистов. А мама как раз сошлась с ним, он, как я говорил, был её начальником – замом главврача железнодорожной санэпидстанции.

В результате его прописывают в это освобождающееся общежитие, и мы переезжаем все впятером: мама, Варя, я, Мария Осиповна Кекконен (о ней будет отдельный рассказ), и он сам.

Как мне рассказывал Юра Курбатов в 2013 году, здание его было, в числе других 5 домов, детдомом, в том числе и для детей всяких репрессированных Сталиным народов типа чеченцев.

Мама со смехом рассказывала, как «написали в отделение (Октябрьской ж/д), а там был такой, фамилия Кац, который наложил резолюцию: «Разрешаю прописать. И вот нас прописывают. Меня, ну и вас вместе, он прописывает – четыре. Потом Мария Осиповна пришла к нам». В этом доме мы прожили до 1974 года, то есть из него я поступал в институт в 1973.
Один раз, по окончании первого курса, дело было летом 1974, до переезда в благоустроенную квартиру на Маяковского, приводил в дом Серёжу Свойского и Наташу Ильину, которая приезжала к нему в гости.
Даже вместе ходили за молоком к "бабе Фене", жившей в конце посёлка Совхозное шоссе по пути к "купалке" на Первой скалке. Я помню, с каким нескрываемым интересом, смешанным с пренебрежительной брезгливостью, смотрела та Наташа, жившая с сестрой и мамой в четырёхкомнатной квартире на главном проспекте столицы, на нашу совсем не современную кухню с плитой и чугунными кольцами на ней. Васильев планировал, если мы не получим благоустроенной квартиры, сделать здесь паровое отопление и летний водопровод. Но квартиру мы получили. Из разговоров взрослых я тогда понял, что до того, как подписали ордер на наше вселение, в этой половине дома, где, между прочим, жили еще три семьи, о которых пойдёт, конечно, речь, было общежитие для машинистов паровозов. Тепловозы в ту эпоху, то есть в начале 1960-х, ещё в наших краях не ходили, и пошли лет через десять, если я не ошибаюсь.

Женька Макаров, как старший и более умудренный опытом, так ответил на мой вопрос по поводу установки новых шпал и посадки железнодорожного полотна на гравийную подушку: «Должно быть в скором времени тепловозы пойдут…» Знал, собака наверняка, что пойдут, впрочем. О Женьке Макарове, покойничке (мама сообщила, что он утонул по пьяни, когда я уже был в Канаде), речь ещё пойдёт. И уже шла. Так вот, это было общежитие машинистов Сортавальского локомотивного депо, от которых, кроме разбитых форточек, окна, по счастью, были все целы, осталась только сковородка из огнеупорного стекла, которая служила нам верой и правдой, может быть даже и после переезда на Маяковского, то есть в «город».  Громадную комнату этого общежития дядя Саша перегородил надвое вдоль, с дверью посредине, и эта стена делила частично печку – большая часть печки оставалась в «столовой», где спали мы с сестрой, а меньшая, примерно одна четвертая, если не пятая объёма, обогревала спальню мамы и дяди Саши.

В августе 2004 года мы с сестрой Варей, я тогда приехал в Россию из Канады после шестилетнего перерыва, пошли бродить по окрестностям и подошли к нашему дому.

Сфотографировались на его фоне. На крыльце нарисовалась хозяйка. Я воспользовался случаем и рассказал ей о том, что мы здесь жили. Она оказалась дружелюбной и пригласила в дом. Позволила сделать несколько снимков, в их числе печку, которая уже была переложена и сильно различалась в облике от той, что была в нашу бытность. 

Судя по всему, её переложили, может быть, достаточно умело, местные мастера печных дел. В тот короткий визит, что нанесли мы с Варей в августе 2004, мы не спросили, когда случилась перекладка, только я сфотографировал печь с разрешения хозяйки.

На оригинальной финской печи, квадратной в основании и круглой от очага до потолка и отделанной толстой пластинчатой жестью, надо полагать, я не силён в «печеизваянии», имелся в моё время ещё и выступ шириной в сантиметров 20 примерно на высоте, на которой на снимке стоят часы.
Я любил забираться на него с книжкой, попка у меня была маленькая и прекрасно умещалась на этом выступе, только ноги свисали и скоро начинали затекать, так что минут через 20 самое большое я слезал с печки, успев, впрочем, прогреть своё скромное седалище. Печка обогревала две комнаты, как я уже говорил. Я научился со временем хорошо её топить и знал, когда нужно “закрывать трубу”. Когда исчезнут синенькие огоньки пламени (чреватые угарным газом) и останутся только красные уголья.

Насчёт угарного газа. Мне довелось испытать отравление им на своём детском организме. Было это на квартире у Курбатовых. Мы тогда слушали какую-то передачу по радио. Дело было зимой, и печка в комнате была только-только натоплена, и труба закрыта. С синенькими огоньками, надо полагать. Хорошо ещё, что её закрыли, когда передача подходила к концу и угарный газ, а он не имел запаха, мы поглощали лишь несколько минут. Я спустился по лестнице этого единственного в посёлке каменного дома, вышел на улицу и собрался идти домой. Голова сильно закружилась, и я упал на снег тут же у крыльца. Помню, что в чувство меня приводил кто-то, дав понюхать нашатыря. Однако свежий зимний воздух быстро всё выветрил, и я даже дома никому не сказал про этот случай.

В тот раз, в августе 2004 года, я сделал десятка два разных фотографий на свою новую и первую в жизни цифровую камеру Хьюлетт-Паккард. Увидел изменения в облике дома далеко не в лучшую сторону. Например, было заколочено и закрыто вагонкой окно рядом с крыльцом, что на фото справа, на освещённой стороне. Зато прорезаны два окна, смотрящие на погреб, которых при нас не было. Неприятно поразила куча шлака прямо перед погребом.

Тогда хозяйка, как я сказал, была очень любезна к нам с сестрой и провела «в покои». Большой арки, под которой проходят в другую комнату, у нас не было.

Была плотно закрывающаяся  дверь с защёлкой, и две кровати мамы и отчима, сначала, вроде, составленные рядом, а потом разделённые тумбочкой, комод с бельём и платяной шкаф, где кроме одежды хранилось отцовское ружьё, из которого мне довелось стрелять один раз, отчим показал как, а потом мама его загнала кому-то после его смерти.

Всё это и составляло убранство родительской спальни.

Потом оно плавно переедет на Маяковского и простоит с весны апреля 1974 года до октября 2017, когда я, наконец, продам мамину квартиру и поставлю условие, чтобы новые жильцы взяли всё с мебелью и избавлялись от того, что им не нужно. 

Они купили мамину квартиру за госсубсидию. Сделка была выгодной, тысяч на 400 выгоднее тех денег, что я получил бы, если бы её покупали без субсидии. Поэтому 20 000 рублей за то, чтобы не возиться с перевозом моей мебели куда-то, пусть и на свалку, я легко заплатил.

Новым собственникам ушли стенки, стол, холодильник, титан в ванной и прочее убранство. Но это всё относится к другому периоду моей жизни.

Было бы неверно думать, что от того визита у меня, не помню, как у Вари, если мы и обсуждали потом нашу прогулку на Совхозное, остались только хорошие впечатления. Как это очень, увы, часто бывало в СССР, да и никуда не делось в России, внутри дома, квартиры, своей собственности, порядок навести люди могут.

А за порогом может твориться дикий ужас. Вот в том же 2004 году мы снялись на фоне нашего дома. Да, понятно, дом ветшает, и не в традициях русских людей что-то предпринимать для поддержания в минимальной пристойности внешнего вида хозпостроек: следят всё больше за внутренним «убранством».

Но, чёрт возьми, навалить такую кучу шлака перед самым домом? К чему, зачем, что это даёт, какой продиктовано необходимостью, кроме лени? Утеплять погреб таким образом? Глупо.

Понятно, что хозяева переделали печки в бывшей «кухне» и сделали нечто вроде центрального отопления, топящегося углём, мы им тоже топили в поздний период жизни там и, если бы не получили квартиру в городе, то отчим тоже бы сделал «паровое» с углём, но вываливать весь шлак перед домом?

Соорудить между двумя деревьями гараж, на снимке его угол виднеется справа, чтобы только был как можно ближе к дому и плевать, как это всё вместе выглядит?

Такого б...ства не было в мои молодые годы и, тем более “у финна”.

Сараи всегда строились в отдалении, не мозолили глаза.

Там же места навалом повсюду!

Да уж, tempora mutandis так сказать, причём далеко не в лучшую сторону.

Тогда фотографировал я в спешке (неудобно было грузить хозяйку своим присутствием) и упустил возможность посмотреть, стоит ли тот дуб, ветка которого виднелась очень хорошо из окна, и ветка, надо заметить, была особенная – толщиной в две-три человеческих руки. Она отходила от основного ствола параллельно земле и простиралась метров на десять, ну на семь, чтобы не соврать, над тропинкой, ведущей вниз к «линии» – мы никогда не уточняли типа «к железнодорожной линии», потому что другой линии не было, и эта эллиптическая речевая конструкция вполне выполняла свою задачу.

Под этим окном на снимке, что слева – а второе точно такое же было в спальне мамы и дяди Саши – не могу же я сказать «родителей», потому что «родительница» – то только одна, размещались две кровати: моя и сестры, а посреди, прямо под окном, стоял письменный стол. Сбоку размещался диван, где в сильные морозы спала Мария Осиповна Кекконен. Не упомню сейчас совсем, как мы умудрялись делить тот стол с сестрой, готовили ли уроки по расписанию, или ещё как приспособились, но одно ясно, потом, когда сестра поступила на учёбу в Ленинградский САНГИГ (Санитарно – гигиенический институт), произносился как «сангик», стол со всеми потрохами отошёл мне. Но стол был делом десятым. Главное, что меня интересовало в летние утра в те безмятежные годы, когда мне было эдак от 7 до 15 лет, так это погода и перспективы на рыбалку. Встав рано утром летом, в каникулы, когда в школу идти было не надо, я подходил к окну, видел, что день солнечный, хватал краюху хлеба, снасти, червей, ключ от лодки и топал через железнодорожную линию среди картофельных полей к пирсу. Пирса, собственно, там никакого не было, но «у финна» был прорыт канал и по краям положены большие камни. Метров 30 можно было идти по ним, когда их не скрывала вода.

В своё время я написал в Живом журнале отдельный пост про наш дом и его историю. Если его поместить в контекст воспоминаний о детстве, то почти вся информация либо уже была дана в первой и второй главах, либо будет сообщена в третьей. Поэтому пост я проредил, оставив только подлинно исторические моменты. Заголовок поста был такой

Рассказ о прошлом нашего дома.

Я знал, что дом был старый ещё до того, как мы вселились. Но что он был ТАКОЙ древний я узнал лишь недавно. Причём сведения об этом пришли никогда не догадаетесь откуда. Из Финляндии. Вот уже с полгода примерно, если не больше, я вхож в общедоступную группу “Картинки и рассказы из Сортавала“. Группа ведется финскими администраторами, есть там и наш сортавальский брат и сестра. Но в подавляющем большинстве там вышивают потомки тех, кто жил в домах, занятых нашими предками после перемирия 1940 года, то есть на очень короткое время, с марта до августа.

С марта 2023 года сайт не обновляется, но хорошо хоть не был совсем закрыт и все написанное до этого там сохраняется.

Так вот, в том посте я писал о взорванном в 1940-м году советскими войсками мосте, о том, как финны его в 1942-43 гг восстановили, и как мы всю жизнь думали, что подорвали мост злые проклятые белофинны.

Написал о том, как мои бабушка с дедушкой приехали из Петрозаводска с тремя детьми в 1945 году, когда все лакомые финские благоустроенные квартиры были разобраны, ведь первый народец-то ломанулся ещё с весны и лета 1944. Упомянул о том, что финны оставили всё нетронутым, вплоть до кухонной утвари. Даже в некоторых домах висели праздничные костюмы, аккуратно порезанные по спине рядом со швом. Так мне рассказывали несколько человек в детстве. Это сильно возмущало понаехавших: не могли, мол, жадюги, нетронутым всё оставить! Плохие чухонцы, чо.

Так вот, когда я писал про этот второй наш дом, первый был в Тункала, это отдельная история, я знал, что в нём сразу после войны был сначала детский сад, а потом детдом. Но меня занял вопрос, а кто же были финские хозяева дома и сколько их было. В большинстве случаев дом строился на семью, конечно, как и подобает на Западе. Но в нашем доме было слишком много отдельных входов для одной семьи. Словом, решил я в этой группе спросить, а вдруг кто-то знает? И ведь знали! Человека три имели предков, связанных с нашим домом! Сразу же выяснилось, что дом не был частным, а назывался “Детским домом” (Lasten koti). У кого-то из уже пожилых, конечно, финнов в группе, мама или бабушка, медсестра и выпускница курсов при доме сестер милосердия (Diakonissa laitos), в мою бытность городской больницы, где мне, подростку, оттяпали аппендикс, работала тут. Нашлись какие-то места, по которым в детстве бегали родители этих финнов и мы, мальчишками, только бегали мы в разное время и в разных странах.

Но настоящим открытием была вот эта статья в сортавальской газете "Ладога". От 7 октября 1907 года. То есть со времен, когда Финляндия ещё была частью России! И наш дом уже стоял. Более того, он действительно раньше принадлежал одному владельцу, семейству Сикиё, о котором ничего не известно. Конечно, если шерстить все газеты “Ладога” того времени, имеющиеся сейчас в свободном доступе, то можно нарыть что-нибудь про ту семейку. Но оно мне надо? К тому же набрано-то всё готическим шрифтом и фиг поймёшь порой, где какая буква. Не без труда, но и не особенно напрягаясь, всё-таки я финский не забыл совсем и чувствую, где какая буква должна быть, я разобрал, что там было написано.

Sortavalan lastenkoti muutti kesаkuun alussa kaupupungin lаheisuudessа olevaan Sikiоn (Tikiоn) taloon. Tааllа jaa paraitaa 13 pienolaista hoidon ja yllаpidon. Nаistа on nuorin 6 kk. vanha 5 lasta on 1-2 vanhoja ja 7 lasta on 3 – 12 v vanhoja.

Monta on kuitenkin vielа koditonta, hoidon tarpeessa olevan pienolaista jotta ikаvаllа odottavat pааsyа lastenkotiin.

Niille, jotta tahtoisivat avustaa yhа useamman lapsen mastaan ottoa lastenkotiin, varsinkin maanviljelаille, jotta tatonsa ja aittansa ovat saneet maan antimilla tаyttаа, pyydаmme ystаvаllisesti ilmoittaa ettа lastenkodissa vastaan otetaan kiitollisuudella kaikenlaisia maan toutteita, kuten potaattia, juuritasvesa n.m. kuten myos maatteita.

Iloista antajata Jumala rakastaa.

Lastenkodin johtokunta.

После чего я забил статью в переводчик и получил на английском текст.

Sortavala children’s home moved in early June to the house where Siki; family lived near the city. In there 13 little ones get care and maintenance services.
The youngest of them is 6 months old. 5 children are 1-2 years old, and 7 children are 3-12 years old.
However, many are still homeless, in need of care, so little children are eagerly awaiting access to the orphanage.
For those who would like to more assist children in the orphanage, especially the farmers, so that their houses and barns have been filled with earthly things (harvest), we kindly request that the orphanage will gratefully receive all kinds of earthly products such as potatoes, rootworm, etc. as well as spices. Happy loving God loves Happy donor. Board of Children’s Home.

Я только спросил финнов из группы, что за “корневые черви” (rootworm) там фигурируют. Оказалось корнеплоды.

А на русском я статейку привёл в божеский вид:

СОРТАВАЛЬСКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ

В начале июня дом переехал в здание, где жила семья Сикиё, недалеко от города. Там 13 малышей получают уход и заботу за ними. Самому младшему из них 6 месяцев. Там находятся 5 детей в возрасте 1-2 лет и 7 детей 3-12 лет.

Однако многие по-прежнему бездомны и нуждаются в уходе, поэтому маленькие дети с нетерпением ожидают доступа в приют.

Мы обращаемся к тем, кто может и хотел бы помочь обитателям этого детдома и другим детям, особенно к фермерам, дома и сараи которых обычно полны дарами урожая.

Заявляем, что детский дом с благодарностью примет любые из сельхозпродуктов типа картофеля, корнеплодов и трав-специй (типа, например, укропа – прим. перев.) С любящим и дающим Богом.

Руководство детского дома.

В 2016 году мы с Сашей Изотовым проезжали, возвращаясь с его дачного участка, в его машине мимо моего бывшего дома. Остановиться я не просил. Что-то не захотелось. На нашей спортивной площадке построили уже домину-новодел, да и перед нашим домом слева лежали какие-то бетонные перекрытия. Может перестроят всё или очередной уродливый сарай соорудят прямо перед ним. Или гараж. Прошлого не воротишь. Сколько еще простоит этот дом неизвестно. Я помню только, что в нём мне было очень хорошо.

СНОВА ОЗЕРО ХЮМПЕЛЯНЯРВИ И ЕГО КАРТА


Канал для лодок существовал и в мае 2007 года, когда я сделал этот снимок. Правда лодка, кажется, имеется только одна, из дюраля (так мы называли дюралюминий).

Как правило, на рыбалку я брал спиннинг и поплавковую удочку. Червей я либо копал заранее, чаще всего в навозе “у Башкирова”, который жил в доме, соседнем с колодцем по другую сторону шоссе, либо брал в ведерке, стоявшем в чулане или в помещении, где был керогаз. Черви были накопаны Васильевым, возможно, когда сажали картошку, вскапывали огород и т. п. Неважно откуда они брались. Важно, чем они питались. А употребляли они в пищу, наряду с землей, в которой находились, то, что Васильев называл чаюхой. То есть спитые остатки заваренного и выпитого чая. Их требовалось немного, одну или две заварки на всё ведёрко, и черви прекрасно жили несколько месяцев на такой пище. Побросав с утреца, пока озеро было спокойным и гладким как зеркало, спиннинг и чаще, чем нет, поймав пару щучек, я грёб туда, где было защищенное от ветра место. Если ветер дул со стороны посёлка, то вставал у кромки тростников, привязав уключины весел тростниками. Или вставал на якорь, которым служил порой и кирпич. Якорек тоже был, но это была скорее "кошка". То есть маленький якорь из проволоки с тяжелой сердцевиной. Им можно было цеплять сети, поставленные на глубине. Если дуло с противоположного берега, то был смысл прогрести туда и встать у скалы, где у меня было три-четыре любимых места и где хорошо ловилась плотва. Противоположный берег озера практически не годился для ловли щук, так как камышей там было мало и было очень глубоко. За исключением так называемого "колхозного озерка". На современной карте там расположен "финский хуторок". Это был, скорее, залив того же озера. Никто из нас не знал финского названия его. Там можно было поймать что-то и на спиннинг. Но мы старались туда не заезжать, так как там на берегу стояла пара-тройка домов, относившихся к поселку Туокслахти. А с этим посёлком у парней с Совхозного традиционно были "тёрки", последствия которых могли непонятно каким образом сказаться на заплывшем на чужую территорию. Кстати, таких колхозных озерков было два. На современных картах второе озеро, Хотинлахти, вторая часть которого говорит по-фински, что это "залив", показывается, как отделенное от Хюмпелянярви. Не знаю, как сейчас, а в наше время в это озеро легко можно было проехать под мостом через железную дорогу на весельной лодке. В крайнем случае по малой воде можно было протащить лодку руками. Чтобы протока под мостом пересыхала начисто, такого я не помню совсем.

Озеро Хюмпелянярви, оно же Волковское, по имени самого известного браконьера Волкова, который жил прямо на берегу и облавливал мережами и сетками всю губу у дома, было в моём полном распоряжении, потому что в ранний час мало кто выезжал на него. Но я про озеро уже не раз говорил и, наверное, говорить буду.

В 1980-е годы, когда я приезжал из Петрозаводска, то редко ходил с фотоаппаратом на озеро. Осталось всего несколько снимков примерно с того места, где стоял подожженный нами и сгоревший до основания финский дом.

Тогда же, в 1980-е, Вовка Калинников давал нам с Мариной лодку напрокат, и мы плавали на ней по озеру моего детства. Марина сняла слайд, где я купаюсь у скалы на другом берегу озера Хюмпелянярви.

В 2000-е и 2010-е годы я ходил на Совхозное несколько раз и всякий раз снимал озеро. Два раза мы ездили с Сашей Изотовым на его участок и я тоже делал немало снимков.

Во времена нашего детства карты озера у нас не было. Никто из нас на самолёте не летал, и мы не могли составить представления о том, как выглядит наше озеро на карте. Но когда мне было лет 12-13, мы раздобыли таки эту карту. В ходе чуть ли не детективной истории. Мало кто знает, что в СССР нельзя было простолюдину получить более-менее подробную географическую карту местности. Шпиономания, царившая повсюду, этому препятствовала. Карты были, наверное, у геологов, лесников, рыбнадзоров (я это точно знаю из общения с Вайсманом), военных конечно. Но мы, был такой этап в моем подростковом возрасте, сдавали ШИШКИ. Шо за чёрт, спросит внимательный читатель. Какие такие шишки? А простые. Сосновые. Я не знаю, кто пронюхал, что в сортавальском лесхозе принимают по весне сосновые шишки с тем, очевидно, чтобы их разлущить, достать семена и посадить в питомнике, а затем расселить по лесу. Не помню я и цены, по которой шишки принимались, но раз мы этим занялись, то нам точно это было выгодно. Мы не получали копейки, а вознаграждались рублями. Пока потерпите, а я подведу вас к добытию карты озера Хюмпелянярви. Важно, КАК мы добывали эти плоды сосен. Мы по идее должны были их срывать с растущих веток, добираясь до них с помощью лестниц, я уж не знаю каких, деревянную мы с собой за километр от дома в лес не потащили бы. Веревочных, надо полагать. Но мы были проще. Забирались на небольшую высоту дерева, меньше чем до середины и пилили первый от земли сук развесистого дерева. С той стороны, которая от себя, чтобы не рухнуть с ним на землю, покрытую в марте слоем снега. С одной такой ветки, порой достаточно толстой, собиралось до полведра шишек. Потом рубилась следующая, так же обиралась и, собрав пару мешков шишек, то есть столько, сколько мы вдвоём или втроём могли унести, мы их оставляли дома у Женьки Макарова. Потом Федя Курбатов с этим Женькой везли мешки на автобусе в лесхоз, находившийся на пути маршрута автобуса номер четыре. Возвращались с пустыми мешками и с какими-то деньгами, которые делились между добытчиками.

То есть мне, который не ездил с ними, тоже перепадал рубль-другой, и я хорошо помню, что на эти деньги один раз купил маленький металлический пульвелизатор, в который можно было  закачивать одеколон или духи, а потом им прыскать, надавливая на бока. Купил в станционном киоске. Зачем купил, не имею понятия.
Теперь мы вплотную подошли к карте озера. Как расказывал Федя Курбатов, Женька Макаров с приемщиком шишек пошли в соседнее помещение, где стояли весы, чтобы взвесить шишки. А Федя стал осматриваться вокруг, оставшись в кабинете, и узрел на стене карту местности. Довольно большую. Он сразу же смекнул, что видит родное озеро, взял со стола лежавший там по счастью лист "кальки" размером с машинописную страницу и обвёл контуры озера. Так мы получили шпионским макаром, план озера Волковского. А потом уже, по домам, сделали себе копии и дали волю фантазии, называя никогда доселе не поименованные места - загубины, скалы и луды. Конечно, никто из приехавших в 1940-е годы и после, финских названий не знал, поэтому все эти заливы не назывались в народе никак. Когда требовалось сказать, где, к примеру, ловится щука, то давались объяснения типа «загубина перед горелой скалой» или «там, где фундамент финского хутора».
Хюмпеля, вроде, было в нашу эпоху отмечено на дорожных указателях при выезде сразу за старой городской свалкой, а новой мы и не знали, но все называли этот посёлок «ММС» - (Машинно-мелиоративная станция), которая когда-то была тут расположена. Железнодорожный мост назывался красным или горбатым. Пока финский горб ему не спилили. Вот тут есть фильм 2023 года про озеро. Без каких – либо комментариев, много панорам. Вначале похоже на пос. Совхозное шоссе, потом похоже на дачный посёлок, где у Томы была дача. Потом я спросил у автора, с какой стороны подходили к озеру. Автор ответил, что со стороны Хюмпеля.

                ===========


ПРО КУПАНИЕ В НАШЕМ ОЗЕРЕ

Но мы с вами вернемся в тот пункт моего рассказа, где мы с Варей посещаем наш дом. Про дубы можно походя заметить, что эти деревья достигают такого сильного и ветвистого развития в Карелии только в Северном Приладожье и южнее: где-то проходит незримая граница, о которой наверняка знают выделенные под это дело особенные учёные-биологи, но совершенно ясно, что в Петрозаводске это не есть дубы, а очень даже пародия на них. Они тонки стволами и не развесисты. В Сортавале же дубы полноценны, как и на Валааме, который есть место уникальное вообще, и о котором конечно же, пойдёт еще речь, и не одна.

Нужно отдельно рассказать о купании, которое было важной часть жизни, как ни крути. Когда жили в Тункала, то проблем с тем, где купаться не было. Если почему-то не устраивало озеро Айранне, можно было всегда сходить “на суконку”. На озеро Кармаланярви, которое все звали Хелюльским.

На Совхозном выбор был не слишком широк. Озеро одно. Мест для купания было три. Причём два из них – рядом. Популярнее всего была Первая скалка.

На моём снимке 2012 года ребята идут по линии явно купаться, как ходили мы.
Только вот я не знаю, есть ли сейчас свободный доступ к воде.

Дальше шло уже настоящее поле, которое порой и засеивалось каким-нибудь горохом, хотя чаще просто косили сено на нём.

Относилось оно к Сортавальскому совхозу-техникуму.

Скалка состояла из большой плиты серого гранита, полого спускавшейся к озеру. Рядом была совсем маленькая скала из гладкого коричневого гранита. Она нагревалась лучше большой, так как была обращена ровно на солнце, но на ней могли загорать едва ли три человека. На большой, более шершавой скале могли разместиться с десяток. На эту большую скалу, относительно ровную на поверхности, видимо приглаженную ледником много тысяч лет назад и спускавшуюся под углом градусов в 30 по отношению к уровню воды, которая хорошо нагревалась в солнечный день, хорошо было лечь, выйдя из воды. Но основная масса народа расстилала свои одеяла для загорания наверху, на части поля, естественно огороженного кустами. Интересно, что, если мы ходили купаться вечером жаркого, да и просто тёплого солнечного дня, то скала часам в 8 вечера была ещё теплой. Хотя воздух уже успевал остыть и без костра зуб не попадал на зуб, когда вылезешь из воды. Она тоже тёплая была, нагревалась за день.

Сам я плавал неважно, хотя научился рано. Поскольку дно, песчаное, вначале шло полого, до кромки камышей, а потом резко следовала яма глубиной, может быть метров в пять, то надо было дальше плыть. Я отплывал от силы метров на 20 от кромки тростника, потом приплывал назад.

Эта карта озера – современная, возможно от Гугла. На ней отмечена какая-то «вторая скалка» в районе Хюмпеля (ММС). В предисловии к ролику на Ютьюб говорится чуть ли не о восьми скалках в той стороне. Мы насчиты-вали максимум пять. В каждой избушке были свои погремушки. 

Но многие мои сверстники, а ведь это купание продолжалось около 10 лет, то есть сезонов, пока мы жили и росли, отваживались плыть метров за 100 или 200 от этого места. Журналист местной газеты Красное знамя Юрий Дрыгин, например, доплывал и до противоположного берега, там отдыхал и возвращался. Я думаю, расстояние было с полкилометра до другого берега, так что километр он проплывал. Других от такого героизма удерживало поверье, что может “свести судорога” и тогда, если ты не взял и не воткнул в плавки булавку, чтобы ради такого случая её отстегнуть и уколоть в сведенную судорогой ногу, то тебе хана. Пойдёшь на дно. На дно никто идти не хотел.

Дрыгин был одним из сыновей бабки (ну нам казалось, что она была бабкой, хотя ей, может быть, лет 50 было, а то и меньше). У всех троих были разные фамилии, один, вроде, был Сашка Воронин. Мужа у бабки никогда не наблюдалось. Потом он переберется в Петрозаводск и станет работать где-то близко к “Комсомольцу”, хотя я ничего от него никогда не читал. Просто запомнил, что однажды, Валера Верхоглядов, с которым мы подружимся в период строительства дач в Орзеге, расскажет, как подарил Дрыгину бутылку Gordon Dry Gin и преподнёс её ему со словами, что бутылка специальная и на ней написано “Гордый Дрыгин”. Дрыгин упомянут в сети только один раз, вот тут. Не знаю, жив ли он или нет. В 1991 году вышла его книга.

Другим заметным купальщиком был Коля Кужелев. Он далеко не плавал, во всяком случае я не помню этого. Но то, что я хорошо запомнил – его туловище. Он от природы был наделен хорошей генетикой, может быть и занимался с отягощениями, только помню, что когда он оставался в одних плавках, то ни одна дама не могла отвести от него взгляда. Мощная литая грудь, накачанные руки. Про ноги не помню. Мы, мальчишки, тоже смотрели, открыв рты и мечтали стать такими, впрочем, понимая, что вряд ли получится. В 2018 году примерно я разговорился с одной местной жительницей Сортавалы и вспомнил о Коле. Она сказала – дядь Коля? Жив, здоров, живёт там-то. Я тут же забыл где. 

Ещё был эпизод, когда я приплыл на лодке отчима Васильевна, на первую скалку, чтобы искупаться и позагорать. Это было моей серьёзной ошибкой. Как только я вытащил лодку на полкорпуса на берег рядом со скалкой, в неё тут же набилось с полдюжины хулиганов с Пушкинской и Маяковской, которым слова поперек не скажешь, они поехали, гребя вёслами, в сторону открытого озера, лодка хватила воды, стала тонуть. Книжка – пособие по английскому, по которой я готовился к поступлению только уже, не помню, в Горький или Петрозаводск, то есть в какое лето это было, 1972 или 1973 года, намокла. Они просто бросили мою лодчонку, которая, конечно, будучи деревянной, не утонула, вёсла поплыли отдельно. Я каким-то образом её словил, подвёл к берегу и долго черпал воду, после чего уплыл от греха подальше и больше такого промаха не совершал.

Вторая скалка была метрах в тридцати от первой, по тропинке через лесок. Там было дно похуже, довольно глинистое, я думаю, что на первую песок был “финном” привезен, а туда – нет. Имелось ямы три на дне, старый тростник мог лежать в этих ямах, и сторона была не солнечная, к тому же высокие кусты, а может и деревья, загораживали солнечный свет. Зато там почти никогда не было купальщиков. Формально имелись и третья и четвёртая и даже пятая скалки, но это были просто камни за камышами. Тогда как для первых двух дно финны явно обработали так, что тростник там не рос даже после 15–20 лет, считая с 1944, когда они оставили этот регион. Наверняка прошлись земснарядом, как они сделали это там, где мы цепляли наши лодки.

Иногда желание пойти купаться возникало спонтанно уже вечером, особенно после футбола. Воздух уже остывал, но вода была тёплой. Из неё не хотелось вылезать. Решением проблемы был бы костёр, но сложность состояла в том, что дров в округе физически не было, потому что костры жгли и днём и весь валежник был давно собран. Как и сухой тростник подобран начисто. Но вроде что-то находили, помню только, что костёр почти всегда устраивался.

Там же на первой скалке я научился у старших парней курить. Вначале, естественно, не затягиваясь. Это чистые враки, когда ты в кино видишь, как кто-то закуривает в первый раз и сразу поперхнётся, вдыхая дым в горло. Нет, дым первых сигарет набирался только в рот и тут же выпускался. Вот когда ты пробовал затягиваться, сначала потихоньку пропуская толику дыма в лёгкие, потом всё больше, когда ощущал головокружение и лёгкое опьянение от этого дыма, тогда ты и начинал рисковать приобщиться к этой дурной привычке. Со мной этого так и не произошло. Я начал курить лет в 13, мог скуривать до пачки в день, воровал сигареты и папиросы у отчима пока он спал или отсутствовал, курил в институте потом, особенно после выпивки, смолил в армии, где трудно было удержаться, так как курили практически все вокруг. Но зависимости от никотина так и не испытал.

                =================

ГОСТИ НАШЕГО ДОМА И ПЬЯНКИ

Наша с сестрой спальня легко преображалась в гостиную по приходе гостей на пьянку, которая случалась примерно раз в месяц, если не чаще, на праздники, дни рождения. Интересно, что телевизор и у нас стоял в том же самом месте, что у новых хозяев.

Тут самое время рассказать про эти пьянки. Состав участников, насколько я помню, оставался практически неизменным. Приходила тётя Тома, когда бабушка Феня была здоровой, то привозили её, но почему-то помнится, что это было редко. Всегда присутствовали Ткачуки. То есть Паня и Иван плюс их сын Андрей. Иногда приглашались Калугины, мамина коллега Анна с мужем Гришкой. Она умерла лет на 10 раньше матери от цирроза печени, вызванного ежедневным употреблением бутылки водки в течение многих лет. Её муж умер примерно в то же время и с тем же, наверное, диагнозом.
Их могила стоит совершенно запущенной на “новом” кладбище у совхоза “Большевик”. Что стало с сыном Серёжкой и дочерью старше его на несколько лет, имя которой я забыл, если вообще помнил когда-то, я не ведаю. Может и сгинули оба.

Вспомнил про Серёжку ещё один момент. Однажды Анна, его мать, спросила меня, не мог ли я помочь ему обуздать школьного хулигана Аскольда, который не давал парню прохода. Тогда ещё никто, в том числе и я сам, не знал заморского слова «буллинг», но явление доминантности старших над младшими или сильных над слабыми, в просторечии «дедовство, дедовщина» было хорошо известно. Вот я написал про старших и сильных, а получалось так, что «дедами» могли быть и младшие и физически слабые. Как тот же Аскольд. Он был замухрышкой, но никто в школе не мог ему слова поперек сказать. Потому что имел старшего брата-спортсмена по фамилии Куваев, у которого, в свою очередь, тоже, как все знали, есть какое-то мощное покровительство. Один раз Аскольд даже спрятался перед уроком в стенном шкафу нашего класса, где хранились всякие швабры, метлы и ведра с тряпками для уборки. Он там мяукал, что-то бурчал, и, поскольку шкаф имел отверстие сверху, то его голова появлялась сверху в ходе урока. Учительница обратилась к классу, где самый низкорослый парень был на голову выше этого Аскольда, типа, давайте уж, выведите хулигана под руки. Никто даже не пошевелился. Все боялись репрессий. Поэтому я тогда просто тоже как-то отвертелся от просьбы Анны Калугиной и совсем не собирался обострять отношения с Аскольдом ради ее сына. Кстати, Аскольда я потом встречал раза два на своем жизненном пути и мы с ним о чём-то говорили. Первый раз дело было в автобусе, когда я ехал в выходные от стройотряда на автобусе из Сортавала в Ляскеля. Он знал местных хулиганов и подсказал мне, какими именами оперировать в случае возникновения конфликтной ситуации. Её, слава богу не возникло.

Застолье продолжалось несколько часов, минимум три, я думаю.

И, насколько помню, на столах всегда было пожрать от пуза. Коронным блюдом была тушёная с мясом картошка. Всегда на столе были всякие салаты, без оливье, конечно, не обходилось, но бывал и салат “мимоза” и “селедка под шубой”, а может и всё вместе.

Всё время был зеленый горошек, солёные огурцы, помидоры, не в сезон они были маринованные из банок, какая – то копчёная колбаса, или рыба.

Морс клюквенный или брусничный стоял в графинчиках, сок детям покупался, я иногда требовал вишневого и мне покупалась трёхлитровая банка. Я не помню, с какого возраста стали наливать мне “винца”, но, думаю, лет с 10–12. Позже, чем во Франции, конечно, где детям в то время давали разбавленное вино чуть ли не с 4 лет, но тоже годилось.

Я полагаю, что выпивалось на душу взрослого побольше половины бутылки водки, может быть и бутылка. Но никто никогда не пьянел сильно. Возможно, в силу обильной и жирной закуски. Квартира была большой, часто и танцевали. Под проигрыватель. Сначала под пластинки в 78 оборотов, потом в 33 1/2.

Что играло на этих пластинках? Я запомнил, например, песню с дорожки какого-то кинофильма, где пелось: “Никто нигде не ждёт меня авара я”. А в следующем куплете было уже: “бродяга я”. Потом-то я выяснил, что фильм так и назывался «Бродяга» и главную роль в нём исполнял Радж Капур. В Ютьюбе много роликов с заглавной песней.

Кроме этого, были такие номера, как кубинская (естественно, я этого не знал) песня “Сибоней”. Она, как и всё сейчас, тоже имеется в сети.

Запомнилась ещё песня, несколько строчек из которой и сейчас могу напеть по памяти. Она начиналась с “Мама, йо керо” и припев был “А чукета” – так мне слышалось. Потом оказалось, что она Чупета, но не суть.  Бразильская классика аж 1940-х годов, часто звучащая в исполнении Кармен Миранды.

Конечно, были и другие пластинки типа “Поле, русское поле”, много Магомаева, всё, как в других семьях, всё, что продавалось в магазинах и производилось фирмой “Мелодия”. Неаполитанская песня про влюбленного солдата тоже имелась, вспоминается.

                ================


ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ЛИНИЯ

Линия, то есть железная дорога Петрозаводск-Ленинград (через Суоярви и Сортавала), была важной частью нашей жизни, потому что все эти десять лет можно было очень легко и точно, часов у нас ни у кого не было, мерить время по двум пассажирским поездам, шедшим в разных направлениях, на Ленинград и на Петрозаводск. Петрозаводский поезд отходил рано, часов в восемь утра, а в Питер шёл позднее, наверное, в одиннадцать.

А где-то в одиннадцать вечера мимо проходил и пригородный поезд. Он шёл до Сортавала с пересадками в Приозерске или Кузнечном, докуда шла электричка, этого я уже не помню.

Мы, как я вспоминаю, воспользовались им только раз, не знаю почему, может на регулярный поезд, уходивший из Питера в полночь ровно, с Финляндского вокзала с паровозом Ленина за стеклом, не было билетов. Как бы то ни было, я хорошо помню, что именно в тот раз Володька Онохов, с которым я потом буду работать в вагонном депо, он жил тогда в единственном в нашем посёлке каменном доме, попросил машиниста тормознуть “у семафора” (вначале был семафор, потом, даже когда его сменили на светофор, название осталось), и мы сошли прямо перед домом.

Счастью меня девяти-десятилетнего не было предела, так как тащиться с чемоданами от станции было несравненно хуже, даже при том, что автобусы тогда ходили каждые 50 минут как часы. Последний был в 23:50, я помню, словно это было вчера.

По этой линии мы ходили на «красный» мост. Одно время, помню, увлекались рогатками, и по пути на мост били изоляторы, к которым крепились электропровода. Потом даже железная дорога вывешивала грозные объявления типа: «Не бей изоляторы, это может привести к крушению поездов!» Нам было до фени, но потом волна рогаток проходила, разбитые изоляторы менялись и больше им ничего не грозило.

Хорошо помню, что однажды мы почему-то оказались в районе моста со Славкой Оноховым просто так, без рыбалки или какой-то цели. Просто гуляли, наверное.  Было уже время после белых ночей, конец августа или сентябрь, сумерки или даже просто полная темнота. Домов поблизости не было, а железная дорога не освещалась. Уже направились домой, как из темноты выступил, как нам показалось, незнакомый мужчина. Я, помню, сильно испугался, но Славка быстро понял, что знает встреченного и назвал его по имени. Он держал в руках «букет». Почему-то из одних листьев. Когда выяснилось, что подросток Славу знает, он показал нам этот букет. Внутри был довольно длинный и острый финский нож.

Пару раз, когда делали отсыпание гравием ж/д полотна для будущего запуска тепловозов, а может быть тепловозы уже были запущены, но так или иначе товарные поезда, шедшие в сторону Туокслахти, замедляли ход где-то сразу после красного моста. Поэтому мы садились в пустые вагоны товарняка на станции и ехали до места замедления хода, а потом спрыгивали. Мне хватило, может быть и одного раза, потому что было просто страшно. Ход хоть и замедлялся, но не так уж сильно. Прыгать надо было по ходу поезда, улетали далеко и существовал риск напороться на срезанные кусты или острые камни. Ну его нафиг, сказал я себе после первого же опыта. Ванька Яницкий с его каким-то двоюродным братом повторили этот опыт раз пять, наверное.

Клали под колёса поезда петарды, патроны, собранные на стрельбище и начиненные дома порохом. Засыпав его в патрон, загибали плоскогубцами другой конец. Раздавался громкий хлопок, машинист в тревоге выглядывал из окна, соображал, тормозить ли локомотив, может быть, сбавлял ход, но не останавливался. У него же расписание было…

Клали на рельсы копейки, которые расплющивались и приобретали овальную форму с острыми краями. Зачем это делалось, ума не приложу.

А Женька Макаров рассказывал, как они с Бурцевым, его приятелем, раздобыли где-то кору, внешне напоминающую полноценное бревно. И положили её на рельсы перед приближающимся поездом. В тот раз машинист струхнул и произвел экстренное торможение. Вроде потом их таскали в ж/д милицию по этому поводу.