Радушные Держащая купол 2 Глава девятая

Четыре дня и ночи проспал Твердислав на мягких звериных шкурах, коими был застлан камень. Она поила его отварами. Вместе с Чеславой снова и снова меняли его пелены, смоченные соком и отваром окопника. Натирали его другими снадобьями. Снова и снова она сидела у его изголовья и пела. Но теперь ее песни были другими. Ее ласковый, тихий голос звучал похожий то колыбельную матери, то на пылкую песнь любящей женщины, зовущей своего избранника из небытия. Слов у этих песен не было и Полонея убедила себя, что никто не догадается о ее чувствах и смыслах, что вкладывала она через сердце в свой голос.

На утро пятого, дня, когда солнце поднялось и встало в зените он открыл свои ясные серые очи и встретившись с нежным взором своей спасительницы улыбнулся. Они долго смотрели друг на друга. Воздух вокруг них стал густым и словно медовые искорки поблескивали в пространстве вокруг них.

– У нас все получилось – тихо сказала она. – Дело за малым, соколик мой. Боги нам помогли, и ты сдюжил. Не поверишь, даже прабабка моя, покойница тебе помогала. Ты сдюжил, сокол мой ясный.

– Как помогала то? Она подумала, подбирая слова как бы ему так рассказать. Но тот сам ей помог. – Ну, да. Я запамятовал. Твои чаровные проделки. Твоя прабабка тоже была ведуньей?  Спросил Твердислав.

– Да. Моя прабабка Ярвела, та еще ведунья была. Такое в Полоцке творила, что и сама потом диву давалась… И стараниями…. Пустилась в воспоминания о родичке Полонея. Но вдруг спохватилась и резко вскочила с камня.

– Что с твоими руками? В ужасе спросил Твердислав, обратив внимание на полоски полотна, что оборачивали выше локтей руки Полонеи.

– Да. Все пройдет. Ожглась малость.

– Малость? Ее слова не укладывались в то, что он видел.

– Да у тебя же все руки в повязках! Воскликнул он. Она пожала плечами.

– Ну, всякое бывает, когда чарами орудуешь. Вот такая у меня служба. У тебя воевать, у меня исцелять.

– И калечиться самой.

– И так тоже. Она изо всех сил старалась снять значимость с того, что произошло с ее руками. А также все думала, не мог ли Твердислав сопоставить ее прабабку Ярвелу и Радицу. Знал ли о той? Лезть в голову ему лишними чарами было нынче чрезвычайно опасно, особенно учитывая, что сама поставила тому заслон, дабы к его мыслям и состояниям никто не пробрался, памятуя злосчастный оберег мужчины с маленькой головой и непропорционально большими на той голове чертами лица.

– Прости – тихо сказал он.

– Может быть, и прощу. Но только, когда встанешь, развернешь плечи свои богатырские и пойдешь поступью бравой. Я тебе все прощу, Твердислав.

– Таки и все, красавица? Даже то, что ….. Он замолчал и смотрел на нее с состраданием.– Ты исхудала. Ох и шибко ты исхудала, Полонеюша. От него не укрылось, что крепкое, сбитое тело его спасительницы осунулось, щеки впали, в вырезе рубахи выпирали туго обтянутые кожей ключицы. – Сколь же сил ты отдала мне, Полонеюшка? Она замешкалась и подумала:

«Что там мои силы, любимый ты мой князь. Мой батюшка голову свою сложил за тебя. Батюшку не воротишь. А силы….. Силы у меня вдоволь, хоть ковшом черпай. Вся сила мироздания Всевышнего моя будет, коль потребуется». Она прокашлялась, убирая ком в горле. И напустила на себя веселый вид.

– Ведомо мне, князь, что ты нынче шибко изголодался по каше из молотого овса – она хитро улыбалась. – Да, с медом. Он поморщился.

– Я, красавица, шибко изголодался по куску жаренного скворчащего жиром мяса, по рыбной похлебке, сдобренной доброй порцией икры и духмяных трав, и по куску горячего хрустящего хлебушка. Он с таким жаром это сказал, что у собеседницы даже слюнки потекли. Она засмеялась.

– Охальник ты. А еще князь. Будет тебе и мясо, и рыба, и хлебушек. Она прибрала сор, что лежал рядом. – Но покамест, каша из молотого овса, приправленная медом и толченной скорлупой. Он поморщился.

– Скорлупой?

– Скорлупой, соколик.

– А скорлупа, то мне на  что? Удивился Твердислав.

– Ай! После поведаю. А то и вовсе ты заболтал меня. Пахом! Громко позвала она. – Вон князь то ваш проснулся. – Несите его в баню.

– В баню? Удивился мужчина. – А как же трапеза? Я голоден, словно чудище заморское и ль медведь со спячки. Полонея покачала головой.

– Верно, приметил, соколик ты. Чудище заморское будет трапезничать вдругорядь. Наперед баня, голубчик. Твердислав наигранно поморщился и принял смиренный вид.
– Что ж, красавица, раз отдался я в руки твои, то воля твоя, мучь, что есть силы, смиренно приму все ужасы по волеизъявлению твоему.

– С божией помощью кончились уж все ужасы, Твердислав Родомыслович и кошмары позади твои. Нынче своею державной волей, следует тебе окрепнуть и взяться за дела твои. Пахом, наблюдавший за разговором, счастливо улыбался. Тревога за друга, господина и побратима попустила. Знал он, что дел еще невпроворот, но все ж легче.

– В баню его, Пахомушка! В баню.  Полонея направилась в сторону постройки, где сушились и хранились травы.

– Все, что пожелаешь, радость ты наша, лебедушка белая, царевна мудрости немеряной, прелестница превеликая, чаровница – чародейка. Любое твое веление, блажь - прихоть, причуду исполню с превеликим ликованием, я смиренный холоп твой. Мал и незначителен я перед величием твоих деяний и заслуг, словно ужик тощенький, в лучах славу твоей обогревшийся…. Полонея повернулась к нему, раскрасневшаяся и довольная успехом своего предприятия над Твердиславом.

– Давай, глумись, ерпыль убогий, глядишь и оберну тебя ужиком тощеньким и снесут тебя аисты за тридевять земель, и не узришь ты, дремучий как князь твой во всей своей силе на мечах булатных с ворогами окаянными биться станет.

– Чего это я ерпыль, Поленеюшка. Я красавец в полноте своего росту богатырского.

– А то? Смеялась Полонея. – И противоречить не стану. Она скрылась за дверью травохранильницы.

В бане она развернула пелены, пропитанные окопником, и внимательно осмотрела его тело Твердислава.

– Десницу подними. Попросила она. Тот удивленно уставился на нее. – Ты…. Он не договорил. И указующий перст на его щуйце медленно пошевелился. – Десницу, князь. Десницу, говорю, подними. Он затаив дыхание чуть оторвал от полока десницу. – Полонея! Воскликнул он. – Я…. Я двигаю. Он стал медленно двигать то одним то другим перстом, улыбаясь как ребенок. – У меня получается! Он напрягся, желая поднять шуйцу, но это ему не удалось.

– Не торопись, Твердислав. Не торопись. Он медленно, преодолевая слабость поднес десницу к лицу. Он хохотнул. Но усилие было слишком сильным, и рука упала в несуразном положении словно сломленная. – Говорю же, не торопись! Она повысила голос, поправляя руку, и укладывая ее ровно на полоке. – А ноги? Она смотрела на его ноги. И пальцы на его ногах, медленно, осторожно один за другим стали двигаться. Это было не то слабое подергивая, что раньше. Он явственные шевеления пальцами.

– Полонея! Гляди! – Радость переполняла его.

– Толи еще будет! На расцеловала его в обе щеки. – Ну держись, князь! И девушка стала массировать все его тело, натирая мазью. Она разминала и крутила его члены, похлопывала и поглаживала, а окатив из ушата теплой водой велеела. – Ногу терперь подними. Тот поднял правую ногу, радуясь словно дитя. – Другую. Усилие. Но нет левая нога не поднималась. – Шуйцу – приказала Полонея. – Нет, стало быть. Заключила она, глядя на неимоверные усилия Твердислава. – Тихо, тихо… ш…ш-ш-ш-ш. Не перетруживай.
 
Лечейка повернула его лицом вниз на духмяную охапку свежего сена, стала водить рукой над спиной, не прикасаясь к телу. В нескольких местах пальцы чувствовали холод, приглядевшись она углядела синюшные пятна. Приложив к пятнам пальцы, стала разминать одно из пятен. Мужчину сотрясло судорогой. Переместила пальцы на другое синюшное пятно и ее пальцы произвели то же воздействие, что и ранее. Лишь судорога в теле закончилась, как она вернулась к первому месту. – Голову подними. Тот с усилие оторвал голову от охапки сена. – Поверни вправо. Повернул, продолжая держать на весу. – Опускай.

– О, боги! Неужели?

– Да, Твердислав. Я же говорила. У нас все получилось! Еще чуть-чуть и ты…… Она снова перевернула его на спину.

– Пахом! Закричала она. – Иди сюда! Иди сюда, братец! Пахом, взволнованный, вбежал в баню. Князь как мальчишка, показывал ему медленные, слабые, но верные движения своими конечностями.

– Слава богам! Брат! Ты… Слезы выступили на глазах мужчины.

– Правая сторона покамест не действует, но…. дадим природе иль божьей воле время и пространство для … Несите его кормить, братец, к печи под навес – попросила Полонея, улыбаясь. – Больше не нужно. Лежи теперь смирно.

– Но я ж могу….и можно…. Заартачился мужчина.

– Можешь и можно, но не нужно. Не нужно перетруждать члены. Утро вечера мудрёнее. Он словно расстроился. – Что не в меру, то во вред будет. Наша цель, как-никак на ноги тебя поднять, а не только ручками ножками пошевелить и утратить все достижения.

– Ладно, ладно. Буду делать все, как велишь.

– Будь уж добр. Пахом, не дожидаясь пока придут гридни, взял друга на руки и понес под навес.

Полонея тоже пошла под навес, где в печи в чугунке томилась каша для князя. Положив несколько ложек каши, она посыпала ее толченной в порошок яичной скорлупой и размешала, добавила мед и снова размешала.

И снова, как Твердислав немного утолил голод, она принялась мять его тело, растягивать в разные стороны, согревать в печи горячей, но без огня, вымешивая его словно тесто и запекая обернутого в пелены из сена, опаивая его крепким настоем крапивы, сныти на воде в коей вываривались яйца.

Ближе к вечеру вернулись с охоты гридни. На волокуше, привязанной к коню, лежал огромный зубр. Его тушу разделали под присмотром Чеславы. Кости порубили и вместе с жилами и хрящами поставили варить в большом котле. Эта похлебка из жил и костей будет вариться две ночи и день. Потом от нее отделят круто вываренный густой сок. Он даст гибкость князю, вкупе с яичной скорлупой укрепит кости и даст живость и подвижность суставам. А хрупкие же от долгого пребывания на огне кости зубра будут истолчены, прокалены на огне. Этот порошок, смешанный с травным настоем, даст телу князя мощную силу дикого зверя, которая уже дремала в его теле, познавшем мощь чудовища, в которого оборачивала его Полонея.

Полонея нарезала мелкими кусочками еще горячую печень, посыпала ее солью, сухими пряными травами и Твердислав голодный, словно зверь с охотой съел истекающее свежей кровью еще теплое мясо.

– Сейчас бы еще жареной свининки, мечтательно сказал он, откидывая голову на подушку.

– Свинки, нынче предложить не могу, Твердислав Родомыслович. – Поизвели всех свиней на пожертвы твоим избавителям.

– Пахом мне сказывал, что ты отдала свиней волкам. Не переживай, все восполним тебе, хозяйка. Разору твоему двору не будет. – Уверил ее князь. – Завтра же…

– Конечно, не будет. Перебила его Полонея. – Ты ж мне золота обещался отсыпать в три раза против моего веса. Полонея засмеялась. – Только вон вес я с тобой поистратила.

– И получишь. Поставь меня на ноги и получишь все, что обещал. Ее смех прервался.

– Нет уж то, соколик, ты решил, что за злато я принялась тебе лечить? – Взгляд ее глаз стал острым, она недобро глядела в очи лежавшего перед ней мужчины.

– Ну, я….

– Нет, родимый. За злато я б так мучиться не в жисть бы не стала. Того злата, что у меня самой имеется, да того, что по легкому, коли приспичит вдруг приумножить мне на пять жизней вдосталь будет. Она опустила голову и стала растирать в ступке травы.

– Разве, чем обидел я тебя, Полонеюшка. Опять ты за свое. 

На ложе князя прыгнул рыжий Рут. Ему тоже достался добрый шмат свежей зубровой печенки.

– Чего снова приперся, морда наглая? Кот недовольно глянул на мужчину, поворочался, устраиваясь на покрывале и, опершись спиной на князя, стал нализывать свое подхвостое достоинство. – Эй ты, спамец, совсем, я гляжу страх потерял. Другого места не нашел, дабы вылизать свое хозяйство. Кот внимательно поглядел на говорившего и, не долго думая, взгромоздился сверху на его ноги, попытался устроится, поудобнее, чтобы продолжить свое чистое дело, но не найдя удобного для этого положения, снова нагло взглянув на лежащего, развалился пузом к верху и громко замурлыкал. – Ну ты только погляди на него. Весело проговорил Твердислав. – Никакого почтения. Я князь ведь. Слышишь ты, рыжий шельмец. Рут, совершенно не устыженный, и похоже не впечатленный ни чином, ни величием, возмущенного человека, снова покрутился и ничтоже сумняшеся улегся на живот мужчины, уставившись желтыми глазами на него. Потом Рут снова замурлыкал, но на этот раз тихо тихо, навевая на утомленного человека сонную истому. – Вот же плут. Решил меня усыпить.  Рядом сидевший Пахом и крепивший к древкам стрел каленые наконечники рассмеялся.

– Не всеми тебе, брат заправлять. Покажет он тебе, кто в этом дворе хозяин. Вдруг правая рука князя непроизвольно поднялась, потянулась к коту, и тот стал, его гладить. Вначале он и сам не понимал, что делает. Он просто гладил мурчащее животное, наслаждаясь теплом его тела и ощущением в руке. Пахом поднял взор на своего побратима, и вперился в его руку, что гладила кота.

Боясь спугнуть Твердислава и с трудом веря своим глазам, мужчина просто смотрел. Его лицо озарила блаженная улыбка. Потом Твердислав опомнился, когда в голове проскользнула наполненная благодатью мысль, что сколь мало требуется для человеческого счастья - лишь иметь возможность пользоваться собственной рукой. Его ладонь замерла в воздухе, он повернул ее раскрытой пятерней к себе к себе и стал разглядывать.

– Пахом. – тихо сказал князь. – Побратим. Гляди! Его слова стали громче. – Боги присветлые. Он без труда поднял обе руки и уже разглядывал их обе, словно впервые видел.

– Ладные у тебя руки, князь. Заметил побратим.

– А то…Похвастался Твердислав.
Вернувшаяся Полонея, замерла рядом, держа в руках исходящий паром, густой навар из рыбьей чешуи и костей. Все трое переглянулись и молча улыбались. Рут поднялся на ноги и стал топтаться на животе лежащего. Потоптавшись, он перешел на грудь мужчины и потершись о его щеку, переместился к изголовью и лег справа от головы.

Полонея молча передала Твердиславу чашу с рыбьим наваром и кивком головы велела выпить. Пахом помог тому устроиться повыше, и он впервые за много месяцев взял в руку чашу.

Столько времени его, словно младенца кормили и поили другие руки. Столько времени он чувствовал себя безысходно беспомощным, что казалось. Нет. Не казалось. Он был безысходно беспомощным. Он был обреченным. А теперь безотрадность, безнадежность, обида, боль, злость и страх уступили место ликованию. Напряжение, что стянуло все внутри растворилось, он вздохнул с невероятным облегчением и с торжеством поднес чашу к губам. – Ничего не пивал я слаще, хозяюшка. Душок, разумеется, не самый благовонный, но я готов все пить и есть их твоих рук.

– Ну, очевидно же. Она с нежностью глядела на него. – Тем паче, собственноручно.

– Ну, вот и ладушки. Порадовалась хозяйка.

– Вот тебе и ладушки. Подхватил Пахом.

– Допивай, помаленьку. И спать. Завтра много забот и сил тебе зело изрядно потребуется. Полонея с колотящимся от радости и гордости сердцем глядела на него.

– Спокойной ночи. – Добрых снов, тебе моя…. Твердислав осекся.

– Доброй ночи, лебедь белая. Тихо прошептал Пахом. Она наклонилась и ласково почесала Рута за ухом.

– Благодарю тебя, котейка. Красава! Мой солнечный красавчик. Пособник ты мой. Рут отозвался на ласку и несколько раз лизнул хозяйку, выгнул горделиво спину.



Полонея и Чеслава направились в баню. Чеслава обмыла нареченную сестру из ковшика, обтерла насухо мягким холстом и обрядила в чистую рубаху. Та села на лавку и дала подруге сменить повязки на руках. Развернув ладони подруги, девушка удивленно ахнула.

– Гляди! У тебя кожица новая нарастать стала. Гляди розовая вся, да гладенькая.

– Мажь, давай, больно. Полонея поморщилась от прикосновений. Чеслава достала плошку, намешала в ней того же снадобье, что и раньше. Аккуратно смазала нежную кожицу и плотно прилепила берестяные чешуйки. Когда Полонеина помощница завернула одну руку, та взяла у нее туго свернутую полотняную полоску. – Сама заверну. А ты давай, голубушка, собери на стол, что-нибудь, будь добра. Недавно снедала, а такое чувство, словно неделю маковой росинки во рту не было.

– Это мы мигом. Не мудрено, что ты взалкала. Такую работу проделала. Впору из-за стола неделю выходить. Добродушно откликнулась Чеслава. Она положила свернутые полоски тонкого беленного льна рядом с подругой и вышла из бани, прихватив с собой грязную одежду и сор. Полонея споро завернула вторую руку, встала, оправила рубаху, зажгла свечу взмахом ладони и с заговором стала очищать пространство бани:

–Гой, еси Семаргл батюшка, Гой еси Огнебородович жжешь и палишь ты в поле сух травье, оставляя опаленки, тьму да мглу жжешь да палишь, пощады не знаешь, вихри огненны закручиваешь, тлен выжигешь, силу твою призываю, помощь светлую закликаю. Дай силу огню палкому, светому да жаркому, выжги тлен и смрад, чужих наговоров яд, выжги все худое, навное, да больное, пеплом сизым по миру пусти, пепел тот земле возврати. Ни мне ни добру моему не вреди. Заклято.

Она установила горящую свечу в железную плошку, вышла из бани, оставляя открытой дверь пошла в избу, прямиком к себе в клеть. Лишь успела разложить ложе, как услышала, что за дверью светелки кто-то остановился.

– Заходи Пахом. Сказала Полонея зубами помогая себе заправить выбившуюся полоску ткани.

– С чего решила, что это я, Полонеюшка? Пахом улыбался, входя в клеть.

– Могу тебе сказать, что через стены зрю. А могу и по - другому ответить. – Он улыбнулся. – Не токмо тебя учили зверя выслеживать, да повадки его запоминать. Лесным жителям без таких вот умений не выжить, а мне уж подавно. Ремесло у меня такое. Чуять. Он сел на табурет, стоящий у окна

– Как твои руки? участливо спросил мужчина.

– Да заживают, чего им не зажить.

– Поскорее бы уж. Шрамы пусть боги исцелят твои.

– Благодарствую на добром слове. Баня то, как топиться?

– Топится. Воды натаскали. Все как велено сделали. Он встал. Чуть ниже уровня его взора предстало его взгляду дареное когда-то маленькой Радице ожерелье с павлинами, висящее вместе с другими украшениями. В изумлении мужчина уставился на украшение.

– Еще сена притащите в предбанник. А там я сама уж справлюсь. Приказала Полонея. В этот момент она повернулась спиной к Пахому. Доставала из шкафа серебряные пластины, испещренные резами.

– Что дальше то будешь с князем делать? Воин решил не придавать значения своей находке.

– Кости выращивать, укреплять. Снова с телом ладить учится будет.

– А что ж у него совсем костей нет? – удивился Пахом.

– Да, есть они, только как у младенца. Все хрящики. Вот выставлю, как Вышний ладил. А там и окрепнут они у него. Чеслава кликнула к столу.

– Да не волнуйся ты, Пахом. Все самое страшное позади. Теперь только и осталось, что довести дело до конца. И князь твой посильней прошлого будет. Таких еще дел наворотит.

– Уж и не знаю, как тебя благодарить, Полонеюшка. Ведь он мне родней брата родного. Он стер с лица капельки пота.

– А ты и не благодари. Что проку то от благодарностей мне твоих, Пахом. Вы вон привезите харч в село, да гридней пошли на подмогу. Детей сколь, слава богам народилось, а мужиков война унесла. Не справляются бабы. Не справляются. Вот и отправил бы помочь. Где избы поправить, иль колодцы, где сено, скошенное в хлева затащить, еще какую работу сладить. Все ж не без дела им тут сидеть. Да и князю почет, что о племени в заботе.

– А кто князя сторожить будет? Вдруг… Она рассмеялась.

– Да кто сюда сунется? Ты ж не в чистом поле его держишь. Тут чар защитных столько, что и мышь без спросу не прибежит. Отправляй, Пахом. А то они тут без дела слоняются. Впору от их молодецкой удали будет нужда сторожиться самим. Разнесут хозяйство мое скромное. Глядишь, кто из твоих ребятишек семьей обзаведется. Девицы то у нас ладные.

– Скажешь еще. Хозяйство у нее скромное. Заржал Пахом. – Скажи еще, что бедненькое.

– Ну, не бедненькое, чего уж богов – то гневить. Скромное. Много ль нам с Чеславой одним надобно. Да и то. Вернешь, ей Твердяту и замуж ее спровадим.

– А сама то ты, что замуж не идешь? Он внимательно смотрел на нее.

– А тебе на что, Пахом? Ее лицо сделалось жестким. – Будь я замужем, то стала бы заниматься тем, что делаю?

– Нет, наверное. Своих бы дел было полно. Только ты же женщина и….

– Ты не мысли обо мне, так как о других. Обычные женщины – это дело другое. А у меня стезя та, которой поведут меня Вышние. Будь у меня муж и дети, то в любой день пришлось бы сорваться с места и идти туда, где я должна быть. У всех свой удел и своя мера.

– Прости. Просто не понять мне тебя никак.

– А не надо меня понимать, Пахом. Не твоего ума то дело - меня понимать. Пойдем снедать. Чеслава на стол собрала.

Она встала и вышла из клети. Чеслава накрыла на стол, как всегда, постаралась не только наготовить вкусных яств, но и украсить, чтобы не только лишь животу быть сытно, но и глазу лепно. Села, обвела стол рукой, приглашая Пахома присоединиться к трапезе. Твердислав спал. Со двора слышно было, как гридни трапезничают, шутят и покрикивают друг на друга. По всему видать и их попустило напряжение, и тревога отошла, уступив место природному ходу вещей и живому человеческому взаимодействию. Полонея взяла еще горячий хлеб на кислом тесте и щедро намазала его маслом. Сверху таящего масла положила сыр и тонко нарезанный ломоть печеного с пряностями в печи мяса.

– Просьба у меня к тебе, Полонеюшка. Она вскинула на собеседника очи. – Коль не погнушаешься, взгляни, пощупай мне голову. После сечи на годов пять тому уж минуло вроде и отошел, но бывает так болит, что мочи нет, аж видеть перестаю. Она с удовольствием откусила хлеб, зачерпнула ложку щучьей икры и перевела на него взор. Пожевала.

– А чего щупать то твою голову. Я и так тебе скажу, Пахом. Слизывая с ложки икру, проговорила девушка. – Позвонок у тебя пережало от удара. Гематонкус, как греки глаголют.

– Что? Пахом скривился.

– Гематонкус – затек, нарост кровавый, коли проще.

– Ты уж будь добра быть попроще. А то тут все у тебя не просто.

– Где ж тут сложности, Пахомушка? Весело подтрунивала над озадаченным мужчиной Полонея. – Все тут для добрых людей ясно. Сугубо для тех, кто в чужие дела нос не сует. Со своим порядком не лезет.

– Можно, что сделать то?

– Да запросто. Вон с князем поутру твоим разберусь, и выправим после бани. С тобой и дел то на часок - другой. А пока Чеславе скажу, пусть отвар тебе подготовит. Пей его весь день. А как выправлю, она пиявочек тебе поставит.

– Не люблю я это кровавое дело. Он поморщился.

– Ой, ли. Может тебе обряд сотворить, чтобы выправить затек? Вон волков созовем, воронья накличем. Токмо свиньи все вышли. Отдариваться нечем. Она засмеялась и сделала глоток горячего настоя трав.

– Не… Поежился Пахом. – Волков и воронья…. Упаси боги. Как вспомню, шкура дыбом встает.

– А ты и не вспоминай, молодец. Предай забвению. Все прошло. Они молча принялись трапезничать. Вошла Чеслава, и пожелав доброй ночи юркнула к себе.