Анекдотический случай

Тяжело и как-то натужно раскололась ваза; будто не хотела падать, а упав — разбиваться. Несуразная, блёкло-зелёного в пузырьках стекла, лежала она шестью опасными обломками: сломалась, как ломается старая доска.
Вичин смотрел на неё, бывшую, никогда и никем не любимую, всё ещё двигая пальцами по комоду. Поддел легонько носком ботинка самый крупный её, горлышковый, обломок, тот завертелся.

— Можно и собрать, — подумал Вичин, — всего шесть частей, удобно, — и проследовал рукой далее по столешнице, сметая фарфоровую и бронзовую мелочь. Пастушка немецкой работы, колокольчик, взлохмаченное пресс-папье, которым пользовались дай бог в прошлую войну, промокая карте-постале с умильными рождественскими этюдами Елизаветы Бём: всё медленно падало, закатывалось в подмебельные глубины, и ещё какое-то время шевелилось там по прихоти своей неуравновешенной оси.

— И убирать не надо, вот славно! — думал Вичин, приступая к стенному лампиону. Тот не поддавался, не выходил из стены, и только висевшие на его изгибе нитки бус разом осыпались; Вичин оступился на круглых камешках и упал. Следом упал матовый плафон, и Вичин подхватил его зачем-то, спасая от падения, аккуратно поставил на комод, тяжко поднявшись, и тут же скинул в сердцах.
А ведь надписи на пресс-папье могли остаться, пришло ему в голову — но их не оказалось: только волокнистая бумага да налипшая на неё пыль, а теперь ещё и паутина…

   Для неё он выстроил эту тысячеаршинную квартиру с прозрачным куполом, и весь этот дом с тремя флигелями, на модной улице. — Но только сдавай приличным господам, только чтоб интересные люди, с которыми пообщаться… а почему не дачу, нам так было хорошо на Оредежи, помнишь: давай дачу, — и порхала под куполом, выделывая всякие па, в своём любимом бледно-зелёном платье.

— А вот выйти сейчас в окно! — раздумчиво гладил он латунный запор на фрамуге, — шестой этаж, брусчатка… Но нет: попаду ведь на маркизу магазина… как его Циммер… -графа, -баха, Циммерштуцена: никогда не мог запомнить! Попаду и съеду, всем на потеху, или хуже: отбросит меня этот полосатый требушет на проезжую часть. Господи!..
Подумалось о заголовках газет. “Мироед-промышленник Вичин вчера совершил кульбит”, “Известный своею чёрствостью владелец прядильных мануфактур попал в анекдотическое положение”, “Рабочие на фабриках Вичина уже почти вздохнули с облегченьем” …
Ему вспомнились дачные потехи с гамаком, и как из него, сине-белого, все выпадали, кто плашмя, кто враскорячку, а после, перепачканные и задыхающиеся, сидели на веранде, потирая ушибленные бока и смеялись, смеялись, пили чай…

   — Теперь тут можно курить, — решил Вичин, и долго стучал гильзой о портсигар, пока папироса не высыпалась. Достал вторую, усевшись на подоконник и всё посматривая на латунь оконного притвора.
— Теперь тут всё можно.

— Капустница ты моя, — звал он её, наблюдая кружение по паркетам, взлетающие крылья-руки и лёт тончайшего шифона. Меж дачными гамаками, колоннами балюстрады, у самого самовара всё летали они — скромно-зелёные, непредсказуемые в своём полёте, и когда она, в очередной раз кружась под куполом (— А здесь у нас будет зал, бал, зал, правда: здесь у нас будут балы, верно, ну, не стой же ты букой!) ; когда она в каком-то своём ассамбле вдруг опустилась на пол, разметав кругом себя ткань, раскрасневшись и посмотрев удивлённо вверх, он тоже подумал: — Ну ведь бабочка, право слово, капустница! — а она уже не поднялась, и тихий доктор снабдил его свидетельством: “Скончалась апоплексическим ударом… собственном доме… 27 лет… вероисповедания православного… такого-то дня…”.

Он летел вытянувшись, сдвинув ноги и сложив руки на животе, стиснув их, летел длинной недвижной куклой, думая:
— Вот сейчас, сейчас: ужасный удар о землю, головой, и тишина — вот сейчас! — думал спокойно, даже медленно.
Поверхность приняла его упруго, спустила по себе, и отбросила вперёд и вниз; он оказался стоящим на тротуаре, всё так же сжав, стиснув левое запястье правой рукой.
Никто не заметил его падения; обыкновенно людная Кирочная была пуста, и только мальчишка-разносчик оглядывался, силясь понять, что же шумело, не обращая внимания на появившегося рядом господина в чёрном костюме и без шляпы.
Оказался вывернут палец.
Мизинец противуестественно и дико торчал в сторону. Вичин порывисто выправил его, осталась боль в суставе.

Он оглянулся.
— Моя, моя мануфактура, — отметил он, глядя на полосатые маркизы Циммермана. Вспомнилась реклама: “Непревзойдённо прочная парусина от поставщика Д.Е.И.В.”. — И впрямь…
Он покачал головой и, развернувшись, потряхивая больною рукой, направился к парадной лестнице.