Радушные Держащая купол 2 Глава двенадцатая

Летнее солнце давно уже стояло в зените, когда Полонея вошла в клеть. Твердислав еще, дремавший, сразу открыл глаза.

– Светлого утра тебе, Радица. Он с нежностью глядел на девушку. Та уже умылась и поела, напоила гридней заговоренной водой, сходила в лес за новой охапкой трав. В руках у нее была плошка с земляникой. Ягодный дух разнесся по клети, наполнил пространство сладостью летней щедрости. Твердислав с наслаждением потянул носом. Девушка протянула ему плошку. Тот взял ее руками. И глядел на нее выжидательно, словно дитя, что ждет когда мать освободиться от своих дел и начнет давать ему еду. Но та, занятая своими делами, все не торопиться насытить терпеливое чадо.

– Покорми меня.

– И не опостылело ль тебе, соколик из чужих рук то есть?

– Опостылело. Подтвердил мужчина. – Но…. Это будет звучать заурядно, скажи я тебе. Что, мол из твоих рук я ел бы ел бы, красавица. И хотя это истинно, и из твоих рук…. Он замолчал. – Я бы держал твои руки всегда у своего сердца. В самой его глубине, чтобы но…. Он внимательно смотрел на нее. – Просто покорми, моя Радица. Она улыбнулась. Все смешалось к нему в ней. Чувства, воспоминания, ожидания, грезы. Она присела на постель рядом с ним и стала кормить сочными ягодами. Тот ел, словно дитя малое и улыбался. Это было так естественно, словно иначе и быть не могло. Так же как он кормил ее с младенческих пелен просто и ясно, отдавая родному существу то, в чем нуждался, но одновременно ….

– Помню. – сказал Твердислав. – Тебе лета четыре было. Гуляли мы по полю тобой. В тот год земляники уродила, что капель воды в вёдро. – Предавался мечтательно воспоминаниям Твердислав. Лицо его разгладилось, лоб распрямился, он выглядел словно тот самый мальчишка, о котором рассказывал. – Я собираю, значит землянику в кузовок, а ты тоже с кузовочком идешь рядом, но ягоды не собираешь, а сказы баешь, что Смирна- кормилица твоя тебе поведала. Щебечешь, словно птаха, сливаясь голосом с теми, что пели в округе. Потом замолкаешь и ждешь, когда я тебе ягодки в рот положу. Я кладу тебе ягодки в рот, смеюсь. А разом с тобой и птички замолкают, что на поле поют. Ты такая маленькая, щупленькая, что цыпленок пушистый. Прехорошенькая. Радица. Он взял ее ладонь и прижался к ней губами – Я не могу тебя потерять больше, Радица моя, ненаглядная, любушка. От их перекрещенных взглядов, словно воздух в клети сгустился и искорками пошел. Мужчина протянул другую руку, обнял ее за шею, притянув к себе вначале легко коснулся губами ее губ, а потом приник, словно к источнику самой жизни, целовал, будто пил и не мог напиться. Казалось, оторвись он сейчас от этой женщины для него, и свет померкнет, и жизнь закончится.

За окном громыхнуло. Сквозь открытую створку окна стал слышен звук мигом хлынувшего ливня. Твердислав отнял губы и глядел в близко близко находившиеся глаза своей женщины. – Ты моя, Радица. Моя. Вот как тогда…. Я знал, будто всем своим нутром, что ты моя. Все мое существо знало и соглашалось с тем, что та лялька, растущая цветочком чудным в покоях матушки моей моя. Только нынче я понял, как желал оградить тебя от всего мира, чтобы ничто даже дунуть на тебя не посмело. Тихо прошептал мужчина. – Столько женщин за все эти годы проскользнуло по моей жизни, но ты…. Может и проскользнуло столько, что среди них…. Он снова легко коснулся ее губ своими. – Может от того, что я… Он вздохнул. – Что я даже и не знал, что ищу одну тебя. Ту, что готов спасать от всего мира. Ту, что весь мир для меня. А вон, вишь, как вышло. Ты стала против всего мира за меня.

– Дождь. Тихо сказала девушка.

– Пусть он смоет всю мою вину перед тобой. Пусть он смоет все.

– Земляника рассыпалась. Еще более тише сказала она.

– Что?

– Земляника, говорю, рассыпалась. Повторила Полонея на выдохе после глубокого вдоха.

– Земляника? Он словно не понимал, что она сказала.

– Земляника. Подтвердила его женщина. При мысли, что это его женщина и эта женщина, не согласится с ним остаться, стать его навсегда….. Он знал, что она будет с ним. Его тело даже чувствовало, что случится именно так. Не сейчас, но потом… Это случиться. Его тело ликовало от того, словно уже знало …. Только он уже чувствовал боль в своем теле и груди от того, что она скоро ускользнет. Он словно осознал в эту минуту, что эта его женщина приложит все усилия чтобы он окреп, поможет ему с его разладившимися делами, но еще не обретя ее он уже чувствовал, что потерял ее. От чего это произойдет, он не знал.

– Не уходи. Мне мучительно без тебя. Тихо произнес мужчина.

– Я здесь. Еще более тихо прошептала женщина. Впервые в жизни в его голове проскользнула мысль, что лучше бы его не стало тогда, когда тот злополучный меч…. Но после нее пришла другая. Ради того, чтобы быть с ней хотя бы то время, что она им отпустит, он должен был пережить все, что пережил и переживет все, что….

–Может, все же ты останешься?

– Да. Она положила свою голову на его грудь. – Останусь. Пока я останусь.

– Пока….. Боль от предстоящей потери отступила и пришла надежда, что все может измениться. Вера в то, что она передумает уходить и останется с ним навсегда.
Ливень с раскатами грома продолжался до обеда. Полонея прилегла с ним рядом, обняла, разгладив складки рубахи на его груди, сдавлено вздохнула и обмерла. В голове возникла мысль о тех предчувствиях, что вскоре начнется что-то, уже сгущающееся, но пока даже для нее не ведомое. Эти чувства уже возникали в ней. И как она не силилась, понять не могла. Она могла лишь совершенно ясно осознать, что реши остаться с ним, то не Милица, ни все Петиво вместе взятые, и кто бы там за ними ни стоял не смогли бы ей помешать, что вместе они могут справиться со всем миром и одержать победу. И…Но, это нечто…. Поленея открыла глаза и повернула голову в стороны она.

– Что? Настороженно произнес Твердислав. На подоконнике сидела сойка – тотем Юхан Доаиву Айла. Она тяжело вздохнула, понимая, что это связано с ним и с тем, к чему он готовил ее и тех, кто был с ней на Сейдозере.

– Сойка . Прошептала Полонея и снова легла головой на его грудь.

– Сойка. Он улыбнулся. – Сойка это хорошо. Это к счастью и победе.

– Верно. Произнесла она лишь одними губами. «Что ж, почтенный Юхан Доаиву Айла,
великий царь Шахсувар и кто бы то ни было еще, я ведаю мой Рок, я его исполню. Но прежде…. Прежде я возьму от этого мужчины все, что смогу взять и отдам все то, что смогу отдать». Она подняла голову и поглядела в широко распахнутые глаза Твердислава.

– Пора.

– Пора? Переспросил он.

– Пора. Под звуки рога нам продолжать победный путь. Проговорила Полонея слова песни, что так любил ее отец и старый князь.

– Лежит нам светлая дорога и боги нас по ней ведут. Твердислав улыбнулся, продолжая слова песни их отцов.

– Пахом! Позвала Полонея, выйдя на крыльцо. Тот тут же показался.

– Я здесь! Он сидел в стороне от избы под грушей и начищал свою кольчугу.

– Князь кличет. Пахом быстро встал, накрыл свою работу мешковиной. Проходя мимо Полонеи, он вдруг схватил ее, прижал к себе, что есть мочи, крепко впечатал ей свои губы в макушку.

– Радица. Я помню тебя, маленькая Радица. Причудливая, требовательная, самовольная. И как ты рубаху мне обделала помню, как мальчишки надо мной потешались.

– Да, не уж ты обо мне сказываешь, Пахомушка? А я полагала, что я добрая, ласковая, послушная. Он засмеялся.

– Это с Твердиславом ты такой была. А всем остальным задавала жару. Он еще крепче обнял ее. Как славно, что ты это ты. Обожаю тебя, сестрица.

– Не обольщайся, братец. Я такую трепку задать могу, что… Он хотел поцеловать ее в щеку, но та увернулась и губы его скользнули по уху.

– Да уж. Тут ты знатная мастерица. Может и на мечах биться можешь, секирами.

– А, то! Усмехнулась она и вспомнила, что не за послушание ей Станицу вручили.

– Ох, и убьёт меня Твердислав, что княгиню свою обнимаю родненькую, а глядишь, и от тебя получу, ведьмища. Но пока ты не стала до конца княгиней, наобнимаю я тебя, сестрица, сколько на душу придется. А потом уж…

– Да обнимай, Пахом сколько влезет. Можешь всегда обнимать меня –сестрицу свою. Она потрепала его по голове и пятерней откинула волосы со лба. – Я никогда не буду твоей княгиней.

– От чего? Он, не опуская рук, отодвинул ее на расстояние, глядел изучающе, силясь понять, что у той на уме.

– Пахом! Чего? Да почему? Она рассмеялась, да как - то веселья в голосе не было.

– Иди уже к своему господину. Осерчает, голову с плеч снесет.

– Да разве ж можно? Пахом улыбался, что кот. – Я ж свой, родненький.

– Родненький, Пахомушка. Ох, какой родненький. Ступай уж…. Она погладила его по спине, когда тот повернулся идти к князю в клеть. Потом снова повернулся к ней.

– А на мечах, то…. Он кивнул головой. – Может, дашь испытать тебя. Чему там в скиту у Ведагоры тебя учили.

– А не забоишься, родненький? У Ведагоры то постольку, поскольку на мечах учили. А вот Перенег, да царевич Туранский….

– Перенег? Да, ладно. Удивился. Старец Перенег был в наших землях, а я ни сном ни духом? Это когда ж было?

– Когда на Руяне у него была.

– На Руяне? В храме Громовержца? Неужто он и девок обучает?

– А чем тебе девки то не нравятся, Пахом?

– Обижаешь, сестрица. Девок я люблю. Он похлопал себя по коловрату. – И весьма охочь я до девок, особенно рыженьких.

– Ой, охальник, ты Пахом.

– Ну, так, чего ж он и девок пестует?

– Верно.

– И не жаль ему умений и времени? Вот так девок учит, учит, а они замуж повыходят и вся наука им не впрок, такого знатного мастера.

– Ну, а с мужиками то, поди, тоже зря провозиться может. Учит их учит, а раз и в бою голову свою резвую сложат. Только нет его боле, Перенега волхва. Убили его лет двенадцать тому.

– Да не уж то, правда это? А мы и не знали.

– Да много, как я погляжу вы не знали. Задорное настроение Пахома вмиг испарилось, но он постарался напустить на себя веселый вид.

– Научишь? Чему тебя Перенег то учил?

– Да, с радостью. Хотя ты и сам.

– Верно, красавица моя ясноокая. Меня ж твой батька учил. А воевода наш еще тот был рубака знатный. Воспоминания об отце, больно коснулись сердца, но и гордость о том, что помнят его и словом добрым поминают словно крохотная птичка забилась теплом в груди.

– Ладно пойду. Доброго дня тебе, сестрица.

– Доброго дня. Отозвалась Полонея.

Мужчина вошел в клеть и внимательно глядел на своего князя.

– Пахом, братец, надобно Бустяту в Полоцк послать. Где он, кстати?

– В Жнивки я его с Позвоном отправил. Нужно на крепость глянуть, да расследование учинить.

– Что там? Поинтересовался князь.

– Леса строевого не досчитались, камня.

– Что так? Пахом присел и потер колени. – Да есть тут у меня мыслишки.

– Что снова проделки родичей жены моей?

– Нет, не их. Тут, кумекаю, свои подсобили.

– Ладно. Разберитесь, там и прищучьте, как следует, чтобы впредь неповадно было. Пахом кивнул. – И еще, Пахом. Пора бы тебе на днях и самому отправляться в Полоцк. Пора все разузнать и самому следить за воеводами и прочими. Оставайся там. Полонея… Радица сказывала, что через три седмицы. Он блаженно закрыл глаза.

– Через три седмицы, я и сам своим ходом вернуться смогу и за дела взяться.

– Слушаюсь, княже. Все исполню. Какие вольности даешь?

– Да все! Все, что и сам имею, коими владею. Он невесело усмехнулся. – Хотя…. Кто его ведает, чем я еще владею.

– Не дрейфь, брат. Успокоил его Пахом. – Где наша не пропадала?

– Да, нигде, Пахом. Твердислав заметно оживился. В клеть заглянула Полонея.

– Мужчины. Она оставила открытой дверь и чем-то гремела в горнице. - Ступайте под навес.

– Веришь ли, любушка моя ненаглядная. Крикнул Твердислав, ничуть не смущаясь так при Пахоме к ней обратиться. – Я на миг ведь и подумал встать да и идти. Тело на призыв так и присобралось. Она заливисто засмеялась.

– Ты, соколик мой, еще пардусом бегать будешь. Обожди, дай лишь себе чуть времени. Пахом ехидно заржал.

– Ох и набегаемся по девкам мы с тобой, дружище.

– Иди ты…Твердислав махнул на него рукой.

– Я вам побегаю по девкам, охальники. Все бегалки повыдергиваю.

– Радица. Я тут ни при чем. Это все Пахом. А я… Они весело смеялись, словно не
было всех этих лет, что разделяли их, будто, как и прежде они резвились детьми. Она встала, опершись спиной о стену, положила рука на гулко бьющееся в груди сердце и улыбалась. Все же как хорошо просто быть, чувствовать и проживать жизнь как обычный человек. Со всеми радостями и печалями, которые рождают живые чувства. Незаметно пришли воспоминания о Руяне и странствии к Сейдозеру.