Песнь ветра. Где корень и где крыло

«Дар не виновен в том, кто его носит. Но человек — в том, как носит».— Из уст Глаславы Ветроносной

В деревне Тиховодье, что терялась в холмах и осинниках, жил мальчик по имени Ладо. Глухая, как старая шкатулка с запретами, была та деревня — не пели в ней, не смеялись, и даже колодцы казались немыми. Мать Лада умерла весной, когда снег уже сошёл, но ещё лежал в сердце. Умерла внезапно, будто кто-то вырвал из неё душу. Люди в деревне только молча покачали головами: мол, всё от рода у них — проклятое. Отца Ладо не было — ушёл в болото и не вернулся. Говорили, как и прочие из того рода, что ворожили по-чёрному, шептали на хворь и кровь, ломали судьбы за пригоршню серебра.
С тех пор Ладо молчал.

Но по ночам к нему приходил ветер. Он не стучался в ставни, не пугал, не шептал зло. Он пел. И в песне той Ладо слышал не слова, а силу — будто кто-то звал его издалека, из-за давнего холма, за которым начинается не страх, а истина.
Он не говорил об этом. Он боялся. Потому что однажды в ту песню вплелся голос, очень похожий на голос его матери. И он понял: это зов дара. Того самого, что был у всех их — у его деда, тётки, у отца. Дара, что может видеть судьбы, и менять их. И губить.

«А если я не смогу устоять?.. А если я стану, как они?» — думал Ладо, зажимая уши, прячась под одеялом, будто укроется от ветра.

В одну из ночей он не выдержал и побежал прочь из избы, по полям, по кромке леса, туда, где ветер не был песней, а силой. Он бежал до тех пор, пока не упал, измотанный, в подлеске. И тогда она пришла.

Не из чащи — из воздуха.

Гласлава Ветроносная не шла и не ступала — она будто вышла из завитков ветра. Её волосы были сотканы из дыханий весны, голос — из памяти деревьев, а взгляд — из тысяч дорог.

— Ты слышишь, — сказала она, — а значит, ты зван.

— Я не хочу, — выдохнул Ладо. — Я боюсь. Я стану, как они. Я... тоже сгублю.

Гласлава присела рядом, её руки были лёгкие, но твёрдые, как вожжи судьбы.

— Слушай, дитя. «Корень — не цепь. А крыло — не приговор». Дар — не чёрный и не белый. Это как ветер: он может быть бурей, может быть дыханием любви. Всё зависит от того, чьё сердце его направит.

— Но я — из их рода.

— А сердце твоё — чьё? Их или твоё?

Ладо замолчал. И тогда она вложила ладонь ему на грудь, и он услышал. Не её голос, не зов ветра — а своё собственное пение. В нём не было ни злобы, ни страха, ни желания разрушать. Оно было тихим, как росток, что пробивается через камень.

— Это и есть твой голос. Твоя нить. Твой путь.Запомни, Ладо:

«Не всякий, чей корень во тьме, вырастает тенью. Иногда — деревом, что даёт плод света».

И Гласлава исчезла, как та песня, что запоминается на всю жизнь, но никогда не повторяется одинаково.

С тех пор Ладо жил иначе. Он не пытался заглушить зов, но и не спешил применять дар. Он учился слушать. Утром — ветер. В полдень — землю. Вечером — себя. И когда однажды в деревне заболела девушка, и никто не знал, как помочь, он впервые прошептал на воду. Но не как его предки — не во имя воли, а во имя надежды. И вода исцелила.

Так начался его путь — не отречения от дара, а преображения его. И каждый раз, когда приходил страх, он вспоминал слова Глаславы:

«Дар — не ярмо, если несёшь его с правдой».

И ветер отвечал ему не бурей, а тихой, родной песней.