Печать Ясыни Глава 2

Дом, в котором ждут не за тем, чтобы любить


Переезд из монастыря казался Анастасии сном. Предшествовавшее отправлению прощание с сестрами и послушницами, последний разговор с игуменьей Николаей, которая отдала ей два кошеля набитых золотыми монетами с вензелями князей Воротынских.

— Это привез человек Воротынских, спустя неделю как я стала здесь
настоятельницей. Имени своего он не назвал, но сказал, что если тебя все же постригут, я могу оставить эти деньги на нужды монастыря, а если ты отсюда уйдешь, то я должна буду отдать их тебе.

— Значит обо мне не забыли. Девушка протяжно и тяжело вздохнула. В этот момент она почувствовала, что вечно натянутая струна отверженной и ненужной сироты дрогнула и растворилась, в области солнечного сплетения. О ней кто-то заботился. О ней кто-то помнил просто так или потому что она была нужна кому- то просто так. И дело было не в монетах, которые прощупывались под кожей кошелей. Это было другое, куда более важное для нее. — Возьмите, матушка. Она протянула игуменье Николае один из них. — Сейчас, когда наш монастырь перевели в ранг второразрядных, доходы малы и вам они куда нужнее.

— Это два из трех кошелей. Не волнуйся. У меня еще остались средства на поддержание хозяйства.

— Но меня же выдадут замуж, и мне не нужны будут деньги. Тем более столько.

— Ох, девочка, не зарекайся. Вздохнула молодая женщина и погладила бывшую послушницу по голове. — Никто не знает, что ждет тебя замужем. И никто не ведает, когда могут понадобится средства.



Свято-Успенский Княгинин монастырь, с его звоном колоколов, строгостью уставов и запахом засушенных трав, остался позади. Повозка мягко покачивалась по осенней дороге, увозя её не в безвестность, а в место, которое звучало как надежда: поместье Глинки. Дом её деда — знаменитого Якова Брюса, царского советника, учёного, алхимика, мага — того, о ком в народе говорили почти с суеверным страхом.

О том, что ее прежде Петергофа отвезут туда, к ее деду ей сообщил старший унтер-офицер Мирон Кудряш, когда они вечером остановились на постоялом дворе. Там же он выдал бывшей послушнице сундук с туалетами, вызвавшими вначале восхищение, а следующим утром муки от впивающегося в тело корсета. Когда она была вынуждена пересесть из привычной повозки в карету с вензелями графа Брюса. Но ни корсет, ни громыхающая по ухабистой дороге карета не могли помешать ей наслаждаться видами, открывающимися ей из окна.


Как только экипаж свернул с главной дороги на аллею, ведущую к усадьбе, Анастасия почувствовала, как за спиной затихает мир монастырской тишины. Она поняла, что тот покой и ясность, какие были у нее там, теперь утрачены для нее навсегда. Перед ней раскрывалось новое пространство — вымеренное, выточенное словно по линейке, но дышащее странной, почти алхимической жизнью.

Усадьба Якова Брюса предстала как симметрично распланированный ансамбль в стиле барокко, где каждый элемент был выверен не только рукой архитектора, но, казалось, и разумом, стремящимся подчинить хаос природы порядку мысли. Парадный двор формировали три флигеля, охватывающие главный каменный дом, подобно стражам у трона. Арочный портал был рустован, словно грубая каменная кожа скрывала тайные двери знания. Оконные наличники первого этажа украшали маскароны — лица странные, внимательные, будто наблюдающие за каждым, кто входит в дом.

Второй этаж выделялся открытыми лоджиями со спаренными колоннами. А на самой крыше, будто пристроенное гнездо мыслей, высилась лёгкая деревянная башенка — обсерватория.

С противоположной стороны от дома раскинулся регулярный парк — его дорожки подчинялись строгой геометрии, как и судьбы тех, кто когда-либо переступал ворота Глинок. Здесь бликовал в пруду серебристый свет, отражая мраморные статуи и павильоны с колоннами, где цветы казались молчаливыми свидетелями прежних опытов и признаний.

На территории располагались и иные строения. Садовый павильон, кордегардия, скромное здание охраны, с недавней надстройкой второго этажа, казалась неприступной. А дальше, за аллеями, укрывались конюшни и длинное здание оранжерей.

Это место не было просто дворянским гнездом. Это была тишина, наполненная расчётами, воздух, пронизанный тенью великого замысла. И Анастасия, ступив на каменные плиты двора, впервые почувствовала, что она не гость, но часть чего-то большего — и, может быть, опасного.



Он встретил её сам — высокий, сдержанный, в глубоком синем кафтане. Его стать, была статью скалы. Сразу вспомнились рассказы о нем корнета Лаврентия Шереметьева. Молодой офицер с удовольствием рассказывал девушке в пути о придворной жизни, отвечал на все вопросы, с легким налетом превосходства. Брюс был потомком шотландских королей. Его глаза, цвета стали, изучающе остановились на ней. Анастасия попыталась выудить в себе тепло к нему — всё же, её кровник, её семья, единственный, кто остался. Затрепетавшее было сердечко пропустило удар, когда его рука на её плече стала ощущаться как грифель на стекле: холодная, аккуратная, чёткая. Не для ласки.

— В этом доме тебе будет покойно, Настя. Здесь ты будешь жить в истине, — сказал он, ведя её через своды каменных залов, в кабинет, где стены были увешаны книгами и инструментами, названий которых она не знала.

И поначалу ей и правда казалось: всё меняется. Он беседовал с ней, задавал вопросы, подкидывал загадки. По вечерам они пили чай из трав, и он рассказывал о звёздах, металлах, свойствах звука и свете, будто пытался зажечь в ней тот самый огонь, какой свойственен уму пытливому, жаждущему. Во время этих бесед в ней отступали грызущие болью вопросы: Почему? Почему он позволил при своей власти и богатстве убить отца, мать. Ведь мама была его дочерью. Почему он допустил, чтобы его единственная внучка росла в монастыре? Но когда он вот так просто разговаривал с ней, все отступало. Она- наивная душа, придумала множество причин для него, боясь спросить прямо. После таких бесед она неизменно засыпала, и сны её становились странными: полными голосов, огней и звенящего серебра. После пробуждения дед был недоволен. Он не пенял ей, но его вид и выражение лица говорили о крайней степени гнева. И Настя знала, что причина этого гнева — она. Но как бы не хотела, она не понимала, чего хочет от нее этот человек— ее дед.



Она едва приоткрыла створку двери, ведущую в астрономическую башню, когда в каменной тишине дома раздались шаги. В голосе деда звучала непривычная суровость — сдержанная и низкая, как гул перед бурей.

— Не лги мне, Стратов. Императрица не прислала тебя просто за докладом. Что она хочет?

— Сердечник Феникса, — ответил мужчина, и в его голосе была сталь.

Ответ гостя вызвал в груди тревогу и волнение.

Они прошли в кабинет. Анастасия прокралась к приоткрытой двери и прислушалась.

— Где я его возьму? Ведь ты сам мог забрать его у Федора, когда Петр Алексеевич послал тебя к нему.

— Мы ничего не нашли. Ты должен узнать у девчонки, где Федор прятал свои работы. Она не может не знать. Допрошенная мной прислуга все как один показали, что дочь часто присутствовала когда он работал и, что он повсюду брал ее с собой.

— Она не открывается, — раздражённо сказал Брюс. — Я пробовал мягко: беседы, травы, ритмы дыхания, ритуалы. Пробовал жёстче — только засыпает. Спит, будто проваливается в бездну. Но это точно кровь Колочара. В ней что-то спрятано. Надо больше времени.

— Императрица ждёт. Ей нужен этот артефакт. — посыльный протянул пергамент. — Срок — до Крещения. Иначе — монастырь. Или безмолвие. Анастасия подобралась к двери ближе, чтобы увидеть с кем говорит Брюс.

— У меня было мало времени, чтобы добраться до ее глубинной памяти. Возможно, Федор сделал что-то, чтобы дочь забыла все, что видела в его доме. Но я чувствую, что она сама ключ ко всему. Слишком много вопросов, требующих ответов.

— Не нужно задавать мне вопросов Яков Вилимович. Советую ответить на те, что заданы вам. А если у вас не получится пробудить в ней дар и память, пеняйте на себя.

— Но она нужна мне. С Фениксом и без. Она может послужить России!

— Для начала пусть послужит ее Императрице. Найди Сердечник Феникса, граф.

Бокал в руке собеседника Брюса хрустнул. На голубой туркменский ковер пролилось кровавое вино и осыпались осколки богемского хрусталя. Блеск стекла в кровавом месиве.

Вновь произнесенные эти два слова, пронзили Анастасию, как удар пикой. Она отпрянула — и именно в этот момент увидела руку незнакомца. Рука была смуглой, тонкой, с удлинёнными пальцами. На среднем пальце блестело кольцо: широкое, как печатка, из чёрного железа, окантованное витой золотой нитью. В центре камень — рубин, глубокий, как угли перед рассветом. Но было в нём что-то ещё. При взгляде на него внутри поднималась дрожь — будто глядела она не на камень, а на глаз, уставившийся из иного времени.

Внутри — резьба: тонкие линии, складывающиеся в знакомый ей символ. Символ, что вспыхивал в снах, но забывался к утру.

Голова её закружилась. Коридор вдруг пошатнулся. На негнущихся ногах она прошла в комнату рядом с кабинетом, прислонилась к закрытой двери и, прежде чем, тьма сомкнулась, она успела прошептать — сама себе:

— Это... он...


Она пришла в себя от звука резкого окрика лошади и отъезжающей от дома кареты. В голове стучало, пронзая болью, будто на ней был надет котелок, по которому нещадно тарахтели. К горлу подступала тошнота. Не в силах пошевелиться девушка прошептала:

— «Сердечник Феникса» Артефакт отца… её отца, которого убили люди Петра I…Она знает, что это и для чего.

Небольшая капсула, размером с детский кулак, сплетённая из металлов разных оттенков: чёрного, как обугленный агат, и красновато-золотого, как закатное солнце. Поверхность кажется живой: при свете она пульсирует тонкими отсветами, будто дышит. В центре — прозрачное окно, как из расплавленного стекла, и в нём — мерцающая живая капля, похожая на кровь, но огненная. Она колышется, будто подчиняется внутреннему ритму, и тот, кто долго на неё смотрит, слышит отголоски слов, не произнесённых, и голосов, уже ушедших из этого мира. По бокам капсулы — тончайшие гравировки, почти невидимые, но, если прикасаться пальцами, они согревают кожу лёгким теплом. Это знаки Колочаров — язык, которым творили, когда ещё мир был не разделён на магию и науку. С обратной стороны артефакта — шиповидный выступ, напоминающий костяной отросток. Его функция не очевидна, но именно через него артефакт «связывается» с владельцем — впивается в плоть, активируя глубинные резонансы крови.

Отец, когда завершил работу над ним, сказал:

— Сердечник не просто лечит. Он вспоминает, каким тело было когда-то, и возвращает его форму и силу, если плата — достаточна. А плата — всегда нечто живое: память, чувство, родство.

С того момента всё изменилось. Эйфория, которую она ещё хранила в уголках души, осыпалась, как тлеющий лист. Она знала: она не гостья. Она — инструмент. И если не заработает — станет обузой. Или трупом. Но она не покажет вида, что слышала это разговор. Она будет слушать. Учиться. Делать вид, что доверяет. И ждать. Ждать ответов на свои вопросы. Потому что внутри, под слоем страха и растерянности, в ней пробудилось древнее: нечто, что не нуждается в пробуждении. Оно само решит, когда явить себя.


Ночью сон пришёл без предупреждения — тяжёлый, вязкий, с запахом пепла.

Она шла по чёрной земле, усеянной осколками металла и углями, как по телу умершего. Перед ней — кузница, но не обычная. Из горна исходило сияние, не от жара, а от магии. Металл в нём пел. Над ним стоял её отец — высокий, с руками, почерневшими от пепла и крови. Его лицо было спокойно, но глаза... глаза горели болью.

Он ковал артефакт.

Сердечник Феникса.

Из живой руды и капли крови. Своей крови. Из огня, что не жжёт, а очищает. Она видела, как он вплетает в сердцевину память. Как вырезает на кольце руну, значение которой понимала — возвращение тела через огонь и свет. Как потом кровь капает на металл.

И тут сцена рванулась. Отец был связан в застенке. Кровь на губах. Кто-то спрашивал: «Где артефакт?» — а он молчал. Молчал даже когда железо касалось его груди. Молчал, пока сердце не остановилось.

А за дверью — девочка. Она. Анастасия. Её крики никто не слышал.

Во сне она дрожала, и из груди вырывался звук — не голос, не крик, а огонь. Он выходил из неё, струился по венам, по коже, вытекал через пальцы. Мир вокруг озарился багряным светом. На ладони у неё — вспыхнул знак.

Круг. Птица. Пепел. Возрождение.

Она проснулась в темноте комнаты. В ушах стучало. Пальцы пылали. И откуда-то внутри звучал голос — не её, но из неё:

Ты — Колочар. Память в тебе. Кровь в тебе. Искра зажжена.