Почему я презираю поравалителей

Положительный пост о России.

Это не вопрос. Это констатация моего отношения к ним. А на вопрос бы я ответил коротко: «ибо достойны презрения».

99% этой публики – жалкие и ничтожные отщепенцы.

Напоминают мне супругов, которых бросила бывшая и мечут в её стороны, как им кажется, громы и молнии. Большинству ещё и кажется, что как громы, так и молнии – праведные.

На самом деле они просто набрали в рот говна и плюют им туда, куда по каким-то причинам им ход заказан. В сортах их причин разбираться не будем, ибо это есть та же субстанция, каковую они  набрали в рот, прежде чем плюнуть.
Самое противное, что они не различают страну, людей, и правительство (нелюдей). Они не знают, что Россия меняется, что она разная, и тем и хороша, что рядом с совершенно офигительным жлобством можно встретить, и я встречал не раз, совершенно упоительную доброту и открытость.
Если бы я писал о каждом таком случае, то есть и о жлобстве и о доброжелательности, то это был бы не пост, а том третий «Войны и мира» с преступлением и ухрущением строптивой одновременно.
Лично я езжу в Россию каждый год. Бывает и дважды в год. Трижды пока не было. У меня был вынужденный 6-летний перерыв, когда я не мог туда ездить по простой причине нехватки денег.
Ну и развод, и смена места жительства, причём кардинальное, с англоязычной на франкоязычную провинцию в сентябре 2000 года. Обустройство на новом месте, поиски новой работы, говна пирога, как говорил скульптор Лео Ланкинен в Петрозаводске времён моего студенчества.
В 2004 я приехал после этого, сестра была жива и здорова, мы прекрасно пообщались, целыми днями ходили по городу и по местам, где росли. Сделал массу прекрасных фотографий на  купленную за год до этого крутейшую по тем временам цифровую камеру Хьюлетт Паккард разрешением в 5,6 млн. пикселей. Ничто не предвещало, что через 10 лет сестра Варя умрёт от рака печени. А через три недели после этого и мама отойдёт в лучший мир, сказав мне дней за пятнадцать до смерти, когда я пылесосил ковёр перед её кроватью, с которой она тогда ещё вставала время от времени: «Тебе это (не помню о чём мы говорили) нужно. Тебе жить ещё долго».
Никто не знает. Хотя спустя несколько недель моя врач-нефролог, вьетнамка Тхи Хай Ван Во, посмотрев на анализы, повторила то же самое чуть другими словами, потому что на французском: «Vous vivrez autant que votre mеre sinon plus», я не парюсь по этому поводу. Сколько проживу, столько и ладно. В любом случае, от хорошего вина, даже если мне скажут, что этот отказ продлит жизнь на N лет, отказываться не буду.

Но это всё была пока предварительная амбула. Сказать-то я хотел что? А вот это. В том 2004 году я был свободен, как ветер, и сидел в один вечер в баре бывшего ДК «Машиностроитель», где в своё время, лет 25 назад то бишь, если считать от 2004-го, танцевал на дискотеках, с одной дамой, приятной во всех отношениях. Пил вино.
С дамой что-то не срослось, в общем разошлись мы по разным сторонам чуть ли не там же. Я потопал домой пешочком, ведь в Петрозаводске всё близко, и всюду можно дойти на «одиннадцатом номере».

Утром позвонила Наташа Берникова, старая знакомая, с которой связано очень многое, даже и плавание по северным морям, и сказала, что приезжает вот прямо через два часа другая подруга, американская, Джойс Бенсон, с которой связано едва ли не больше, но позже по времени связано.
Поезд такой-то вагон такой-то, прибывает тогда-то. Бегу, пытаюсь схватить камеру, а её нету! Ну, пошёл на вокзал без камеры, думая, где мог оставить. Джойс не приехала по какой-то причине, поезд или самолёт опоздал, поэтому с самого вокзала я рванул в бар ДК «Машиностроитель»,   ибо это было единственное место, где я камеру (стоимостью в 1000 канадских долларов), мог оставить. Ехал я туда на троллейбусе без особой надежды, надо сказать.
Переживал не столько за саму камеру, сколько за кадры, которые уже были отсняты на карту памяти ёмкостью в 2 или 4 Гигабайта, что было совсем неплохо по тем временам.
В баре работала другая барменша. Только я начал разговор про камеру, как она молча открывает сейф и даёт мне мою камеру!
Я вручаю ей 10 американских долларов в знак благодарности и она, вне себя от признательности, представьте себе, спрашивает меня, что с ними делать – разделить с той барменшей, которая нас с дамой обслуживала или как? Я развожу руки и говорю, что это уже ваше дело, как сочтёте нужным, так и поступайте. Вышел я из того бара довольный, как слон.
Прошло 14 лет, то есть 16 поездок в Россию. Было всякое, но ничего не было ни разу из такого, чтобы заслужило той животной ненависти к родине, которой пышут поравалители. Когда я итожу то, что продал, то есть смотрю на фотографии, могу вспомнить мельчайшие эпизоды чуть ли не каждого прожитого дня. Может, ещё и напишу. Сейчас пишу о том, что пока свежо в башке.
 
Про июль 2018 года.
 
Приятности, после того, как я опоздал на самолёт Эйр Франс с вылетом в Питер в Париже, начались, когда спустя шесть часов, погуляв по Монмартру, я всё-таки загрузился в самолёт Париж-Санкт-Петербург. Оказался рядом с сидевшей у окна девушкой, потом она скажет, что ей 20 лет. Или 21 год.
Очень быстро после взлёта стали давать пожрать и выпить. Стюардесса спросила, что я буду пить. я, естественно, сказал, что красное вино. Она выдала малюсенькую (180 мл.) бутылочку французского, из Лангедока, вина и спросила: «Et aprеs?». Что значит: «А потом?» А aprеs, - ответил я, - хотелось бы ещё парочку таких бутылочек». Ну, парочку она не дала, но ещё одну выделила. Я отметил про себя, что девушка говорит на безукоризненном французском, но выглядит русской. Оставалось узнать, говорит ли по-русски. Когда принесли горячее, и она распаковала фольгу и откусила кусочек от курицы, я спросил: «Съедобно?»
Ответом мне было чисто русское «Что?»
Когда я продолжил: «Можно есть? – то последовало – Бывает и хуже». Я тут же, как честный человек, сделал комплимент её французскому, она – моему, и мы разговорились. Le vin rouge aidant, мы проговорили все три с лишним часа обо всём и ни о чём. Редко бывает так, что разницы в возрасте, а нас разделяло более 40 лет, практически не чувствовалось.
В какой-то момент заговорили о французских певцах. Было очень приятно, что такая молодая девушка знает так много о моих кумирах – Бреле, Брассансе и т.д. По поводу Брассанса я вспомнил, как в Квебеке, когда дублировали фильм  про восемь женщин сделали субтитры, где на словах песни про «солдат без оружия» ошибочно наложили текст «солдаты без души». Эти слова очень похожи, особенно в устной речи – armes и ;mes  - но никакой образованный француз не спутает их в контексте стихов Луи Арагона о том, что не бывает счастливой любви:

Sa vie elle ressemble ; ces soldats sans armes
Qu'on avait habillеs pour un autre destin

 То есть квебекские переводчики проявили полное незнание как Брассанса, так и Арагона.

Но это ладно. Я не стал бы об этом говорить, если бы не заметил француза, сидевшего впереди нас на крайнем к проходу сиденье, который краем уха вслушивался в наш полурусский, полу-французский разговор. Он обернулся и сказал, разумеется по-французски, что, если позволите, конечно, Брассанс поёт песню на стихи Луи. Что я знал, но, не скрою, мне было приятно, для того, чтобы продолжить разговор, я спросил, прикинувшись наивным, что якобы забыл, как же называется стих. Француз ответил, что стихотворение озаглавлено «Je vous salue Marie», хотя на самом деле это не так, оно называется «Il n’y a pas d’amour heureux», просто Жорж Брассанс поёт эти две песни на один мотив.

Но спорить я не стал. Ни к чему это, как говорила моя мама.