Дипломатия на двух стульях Глава 4

Начало здесь http://proza.ru/2025/05/22/1000

- Поймите, господин Штауффенберг, - продолжал далее дипломат, - дело даже не в том, что мой отпрыск разговаривает так неуважительно со мной, со своим отцом. Гораздо хуже то, что у него совершенно нет ничего святого! И если бы только он один так рассуждал! Это беда целого поколения! К примеру, для нас, людей постарше, когда мы были молоды, да и теперь, такие слова, как дружба, любовь, верность – совсем не были пустым звуком, особенно, если речь шла о любви и верности нашей родной отчизне.
А наши дети что? Да они, простите за грубое выражение, чихать хотели на всё это. Что их интересует – красивая жизнь, комфорт, удобные вещи, новомодные механизмы, вкусная еда. А где можно купить всё самое лучшее? В Мерундии, а где же ещё? Так они рассуждают.

- Вы считаете, что это плохо? – вопросил Карл-Теодор, как-то испытывающе глядя на дипломата, хотя совсем не понятно было, сам-то он осуждает старшего собеседника за его пренебрежительное отношение к материальным благам или как раз наоборот.   

- Что? Жаждать комфорта и красивой жизни? – переспросил тот, - Нет, я не считаю, что это плохо. Конечно же нет ничего плохого в том, чтобы стремиться к прогрессу и удобствам. Но почему же не работать для того, чтобы всё это было у нас – в Берменгевии, вместо того чтобы раболепствовать перед всем иностранным? Вы не согласны со мной?

- Ну почему же не согласен? – искренне, казалось, изумился такому вопросу юный Карл-Теодор, - Разве я не приехал в вашу страну, чтобы работать для её блага и процветания, возрождая былое величие этой страны? И об этом своём желании, зародившимся ещё в глубинах детства, я не раз уже успел вам сообщить. Разве не так?

- Ах, ну да…, - дипломат осёкся. – Только вот никак не могу понять: почему наши дети, что родились и воспитывались в Берменгевии, не думают также? Они готовы, представьте, в прямом смысле слова за конфету в красивой мерундийской обёртке родину продать – ту самую родину, за которую воевали и клали жизни наши предки!

- А вы, выходит, в молодости рассуждал не так? – посетитель словно тестировал того, с кем разговаривал.

- Не так! – взвился его собеседник, - Если вы изучали историю, молодой человек, то знаете прекрасно в какую эпоху мы жили и как воевали с мерундийскими полчищами за счастье и славу собственной страны. Я и сам участвовал в сражениях, ни за чьи спины не прятался в бою, и трудностей хлебнул немало, и был неоднократно ранен. Вам не рассказывал ваш отец, как я из простого солдата дослужился до чина генерала? Да-да, всё это было, ведь мы с ним не имели слишком богатых и влиятельных родственников, и в родстве с королями отнюдь не состояли… Что касается вашего батюшки, то до поры до времени, конечно. Потом-то он удачно женился и породнился с весьма высокопоставленными особами… мерундийской национальности, правда, как вы знаете… А я воевал за Берменгевию. Да, я воевал и награды имею. А после войны, заметьте, продолжил службу своему отечеству на дипломатическом поприще. Я своей кровью и потом приумножал славу своей страны. А мой сын продаёт всё это теперь за мерундийские шмотки. Меня это задевает за живое, верите ли? И как после такого мне понимать поступки и стремления нашей современной молодёжи? Как найти с собственным сыном общий язык?
 
- Даже не знаю, что вам на это сказать! – Карл-Теодор вздохнул, - Проблема отцов и детей, скажу я вам – это очень сложная проблема. Я вот тоже не смог найти общего языка со своим родителем. Впрочем, у нас с ним ситуация получилась прямо с точностью до наоборот. Мой отец продал и себя, и своих предков, и даже свою фамилию за мерундийский титул, богатство и красивую жизнь. А мне же всё это досталось на блюде по наследству. Но я не захотел всё свалившееся мне на голову принять, верите ли? И немало спорил со своим отцом из-за этого. Но понимания с его стороны я так и не нашёл.
 
- Да, Вальдемар Тумчинский переметнулся на вражескую сторону! – говоря подобное, дипломат гневно сверкнул при этом глазами, - И скажу вам честно, молодой человек, этого я ему простить до сих пор не могу, хотите обижайтесь, а хотите нет.

- Поверьте, я тоже не простил ему этого… и много чего ещё, потому и не обижаюсь на вас совсем.

Цезарь Мостодонский, слушая это, внезапно почувствовал даже некоторую симпатию к сидящему перед ним молодому человеку, который с первого взгляда, скажем прямо, ему категорически не понравился, отчего желание его помочь юному Карлу-Теодору устроиться на работу и продвинуться по служебной лестнице в берменгевском дипломатическом министерстве многократно увеличилось. А та беседа, что он незадолго до этого представлял для себя скучной и утомительной, начала понемногу его захватывать и увлекать. И как могло быть иначе? Ведь у иностранного юнца неожиданно обнаружилось с престарелым дипломатом немало общего.

И всё бы было хорошо, только вот внезапно вошёл секретарь министра по имени Серхилий Нилонский и принёс ему секретное письмо с особой печатью от начальника тайной полиции. Мостодонский распечатал конверт так, чтобы это не сильно бросалось в глаза молодому человеку, и прочитал следующее: «Господин министр! Вынужден вас предостеречь. В ближайшее время будьте крайне осторожны. Дело в том, что из секретных источников, достоверность которых лично у меня не вызывает сомнения, я получил сообщение о том, что некое лицо, кое на самом деле является мерундийским шпионом, будет искать встречи с вами».

При прочтении этого на лице берменгевского дипломата не дрогнул ни один мускул.
 
- Письмо от супруги, - пояснил он Карлу-Теодору, - спрашивает, ждать ли меня к ужину… Серх (так дипломат звал своего секретаря), будь добр, позвони госпоже Мостодонской и скажи, чтобы к ужину меня не ждала.

«Ну, конечно, конечно, письмо от супруги с печатью тайного полицейского департамента, - отметил тем временем про себя посетитель министра. – И почему же так надёжно запечатано? Наверное, у жены дипломата имеются какие-то кухонные секреты государственной важности, какой-то, видимо, очень тайный рецепт секретного блюда, которое она готовит к ужину», - по лицу юнца проскользнула издевательская усмешка, которую, впрочем, хозяин кабинета не заметил. 

Тем временем Мостодонский про себя неистовствовал. Да, старый вояка ничем не выдал молодому собеседнику собственных чувств, как ему показалось. Внутри же его всё буквально вскипело:

«Ну, вот всё и выяснилось! – негодовал он, - Так значит всё-таки этот щенок – мерундийский шпион. А я-то, признаться, расчувствовался, поверил ему, почти слезу даже пустил от растроганных чувств. Так, может, на то и был расчёт всей этой шпионской братии, на нашу национальную берменгевскую сентиментальность? Ведь знают же, мерзавцы, в какое место бить. Пришёл, понимаете ли, молодой человек – подать себя не умеет, вести себя не умеет, даже говорить по-берменгевски толком не умеет, но очень хочет служить исторической родине. Как тут не проникнуться к нему симпатией, не оказать покровительство?! Негодяи! Что же они хотят, эти вражеские головы? Хорошо, если в самом деле задумали внедрить к нам в министерство иностранного шпиона. Тогда большой беды тут нет, коль мы их засланца так скоро разоблачили. Теперь бы принять этого мажора на службу, типа мы ему поверили, а самим за ним наблюдать, чтобы всю их шпионскую сеть, которая наверняка уже протянула свою предательскую руку в наше министерство, разоблачить. Да, если так, то дела совсем неплохи… А если мерундийцы задумали что-то более хитрое и коварное? Нет, и правда ухо востро нужно держать вовсю. Того и гляди устроят какую-то дьявольскую провокацию».

- Серх, - снова обратился дипломат к принесшему письмо секретарю, - не мог бы ты прямо сейчас заняться нашими «бумагами»?

- Бумагами? – переспросил Нилонский, - Какими бумагами, господин министр?

- Теми самыми документами, которыми мы занимались вчера – теми, что в зелёной папке, кажется, а может, в синей или жёлтой.

- А-а-а, вас понял, господин министр. Прямо сейчас и займусь, - понял сообразительный секретарь намёк остаться.

- Только займись ими здесь, не вынося из кабинета.

- Я так вас и понял, господин министр, - с охотой отозвался секретарь, усаживаясь за письменный стол, что стоял немного в отдалении и на который ему указал его непосредственный начальник.

На самом деле все эти «бумаги» в зелёной, синей или жёлтой папке были для Мостодонского совсем не важны – так бюрократическая макулатура. Просто после известия, полученного от начальника тайной полиции, дипломат, вознамерившийся прибегнут к хитрости, решил – хорошо бы, чтобы кто-то, кому он может доверять (а своему секретарю он доверял беспрекословно), находился кроме них двоих, то есть его и его сомнительного посетителя, заподозренного в шпионаже, в этой комнате, на тот случай, если этот Карл-Теодор фон Штауффенберг вздумает предпринять что-то такое нехорошее по роду своей шпионской деятельности, ну то есть что-то такое нечто опасное, чего от него никто не может ожидать.

- А вы не будете против, господин фон Штауффенберг, если при нашем разговоре будет присутствовать ещё одно постороннее лицо? – осведомился у своего посетителя министр, указывая на секретаря и внимательно изучая реакцию подозрительного юнца.

- О, нет! – воскликнул тот с наивной непосредственностью, как ни в чём небывало, - У меня от работников вашего министерства нет никаких секретов, ведь так страстно желаю стать одним из них, как вам известно.

- Впрочем, мой секретарь и слышать-то нашей беседы не будет, если мы станем тихо говорить, - заверил юношу Мостодонский, подмигивая ему, про себя же подумав:
«Вот мерзавец! Шпионская морда! Вражеский агент! Не будет он против. И что ж ты задумал-то, предательское отродье? Надо бы дать знак секретарю, чтобы слушал вовсю и смотрел в оба. Как удобно-то, что мы с Серхилием понимаем друг друга с полувзгляда, с полуслова».
 
- А может, хлопнем по рюмашке? – вслух предложил министр иностранных дел своему проблемному посетителю, надеясь усыпить его бдительность при помощи алкоголя.
 
- Но разве это удобно? – молодой человек, казалось, смутился.

- Да мы ведь понемногу совсем выпьем, прямо по сантиметрику, - заверил Мостодонский «скромного» юношу, который наверняка прятал за маской застенчивости свои опасные намерения.

- Ну разве что по сантиметрику, - согласился Карл-Теодор, поскольку отказываться наотрез показалось ему, похоже, неудобным.

Продолжение здесь http://proza.ru/2025/05/15/1872