Воспоминания о Карельском ТВ. Часть 1

                Карельское ТВ. Часть 1.
           Воспоминания о работе на Карельском ТВ (1980-1989)

Предисловие к цензурному варианту. Потому что имеется ещё и нецензурный.
Первое и главное. Что понимать под цензурой и кто тут цензор?
Отвечаю.
Цензурой в данном случае являются те моменты в моих воспоминаниях, которые вырезаны из оригинальных воспоминаний. Они касаются живущих ныне людей, возможно их потомков, и могут их задеть по той или иной причине. Эти люди могут видеть изложенные моменты под другим углом. Они могут счесть мои воспоминания недостоверными и т.п. Но мне хочется рассказать о моём прошлом сейчас, а не дожидаясь того момента, когда я смогу вывалить всё, уже не опасаясь за то, что "обидел кого-то зря", как пели Чебурашка с Геной. Я надеюсь, что тот момент, когда смогу опубликовать неподцензурный вариант, то есть когда мне будет абсолютно безразлично, кто и что обо мне подумает, наступит ещё нескоро. Но я не загадываю, руководствуясь мудростью о том, что Провидению (в богов я не верю) не надо рассказывать о своих планах, дабы его не смешить.

           КАК Я ПОПАЛ НА КАРЕЛЬСКОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ, ГДЕ ПРОРАБОТАЛ ДЕВЯТЬ ЛЕТ.


История начинается с осени 1978 года. С сортавальской дискотеки и со знакомства с Колей Корпусенко. Коля вообще оказал огромное влияние на мою последующую жизнь.

Без него скорее всего не было бы знакомства с американцами, поездки в Штаты в 1990-м, и вообще много чего не было бы. Работы на телевидении в первую очередь.
Когда мы с Колей, преподававшим в то время зоотехнию в местном совхозе-техникуме, сейчас давно закрытом, подружились, я уже провёл две-три дискотеки в местном доме культуры. Мы выпили с ним поллитру – другую водки у него в странной продолговатой, однако благоустроенной квартире в доме финской постройки на улице Суворова. Конечно, что называть благоустроенной квартирой? По западным, да и последующим постсоветским меркам её можно было назвать, наверное, на четверть благоустроенной. То есть ни душа, ни ванной, ни горячей воды там не было. Но из старого, может быть ещё финского крана текла холодная вода и был унитаз с бачком высоко наверху.

Для того, чтобы попасть в его жилище, надо было пройти под аркой. Там, помню, была какая-то кухонька, отделенная занавеской от гостиной, она же спальня с походной кроватью. Был ещё стол и два стула у стены, больше ничего в "гостиную" не помещалось. Первая наша встреча состоялась либо в декабре 1978, либо в начале 1979 года, а может быть и ближе к весне того же года. Сейчас уже не вспомнить, да и неважно это.

Как образовалась эта дискотека и с чего она началась, я, честно, тоже стал подзабывать. Но если поднапрячь память, то, кажется, инициатором была жена друга Жени Сидорова Вера. Наша дружба с ним продолжалась и после школы, когда он работал в Сортавала, делая охранную сигнализацию для предприятий,  а я трудился на ТВ в Петрозаводске. Вера  вообще очень активной и деловой женщиной, работала в Ремстрой управлении то ли бухгалтером, то ли секретаршей начальника. Короче, связи у неё были обширные. Дом культуры находился чуть ли не в соседнем от этого управления доме, и в этом очаге культуры у Веры тоже всё было схвачено. Заведовала Домом культуры тогда некая Татьяна, которой Коля сильно нравился, почему она его и привлекла к дискотеке, хотя он ничем, кроме фотографии, своего хобби и зоотехнии, своей профессии – он её преподавал в Сельхоз техникуме, не интересовался. Поп и рок музыки он не знал совершенно. Этой Татьяне, заведующей местным очагом культуры, очевидно нужны были какие-то другие, кроме танцев, мероприятия. Тогда вспомнили, кто точно, я не знаю, наверное, Женя, что я вёл дискотеку на инязе и решили попробовать. На удивление, всё получилось очень хорошо, мы провели с десяток дискотек в Сортавале, одну в Питкяранте, и даже однажды ездили вести дискотеку в Кондопогу с Питкярантскими корешами. Но это всё – предмет отдельного рассказа.
В то время меня направили на курсы повышения квалификации в Петрозаводск. В Институт усовершенствования учителей. Он располагался в здании, что на картинке выше. В мой вынужденный приезд в Петрозаводск в конце сентября – октябре 2020 года, я снял это здание на телефон. Сейчас в нём, как и положено при капитализме, хиляющем в России, ergo и в Карелии, скоро будет лет сорок как, расположен какой-то банк. Никакой квалификации, конечно, я там не повышал.

Достаточно сказать, что одну из лекций, про современное искусство, вёл в этом Институте Коля Егоров, мой преподаватель французского. А другую, про политику, читал какой-то хмырь, надо полагать из общества «Знание», рассказывавший о «новом» (ну, для него новом) явлении в молодёжной культуре. Про панков говорил. О которых мы не только знали, но и слушали уже пару альбомов уже не помню кого, Сида Вишеса или Джонни Роттена. И все, конечно, были в курсе проткнутых булавками щёк и наслышаны о гимне хранения богом королевы, исполненном в стиле «панк». Только вот лектор тот произносил слово «панки» с ударением на последнем слоге! Панк;. Было смешно. Как смешна была и сама затея рассказывать учителям про вот это всё. Репродукции картин Дали и Магрита, что показывал нам Егоров, и рассказы безграмотных лекторов были, конечно, самое то, что нужно преподавателям Харлу, Хийденсельки и Питкяранты.  По-моему, в этот период, я думаю, что курсы длились недели две, получилось так, что Коля Корпусенко тоже приехал из г. Сортавала в Петрозаводск, он познакомил меня с Геной Сорокиным.

Гена был отсеком (ответственным секретарём) Союза журналистов Карельской АССР. У него был отдельный просторный кабинет в доме, где располагались редакции газет «Ленинская правда» и «Комсомолец». Он там, в этом кабинете, обедал тем, что приготовили в буфете через стенку. Потом я буду в этом доме частым гостем, и даже в 2010-е годы, приехав из Монреаля, что я проделывал ежегодно, пару раз туда зайду к Васе Петухову и к покойному Вене, редактору газеты «Северный курьер».

У Гены после так называемого «Петрозаводского феномена» 1977 года , то есть когда случилось озарение неба непонятным явлением, похожим на медузу (потом выяснилось, что  это был запуск ракеты с космодрома «Плесецк»), случился сдвиг по фазе в сторону неопознанных летающих объектов. На работе-то делать ему особенно было нечего, вот он и стал изучать эту тему.

Где-то надыбал на английском книжку про «Голубой проект», или про проект «Голубая книга», что вернее, конечно.

Коля ему всю эту книгу переснял на фотоплёнку, и Гена так ненавязчиво попросил меня, «на досуге, ну если у вас, Саша, будет время, это не к спеху», что-то выборочно перевести.

Я и тогда уже, как и сейчас, ненавидел это слово «выборочно», потому что выбирать-то должен всегда заказчик, а не переводчик, иначе он по своему вкусу переведёт как раз то, что заказчику и нафиг не сдалось.

Словом, я сел и сбацал, за несколько месяцев, делать-то особенно и мне было тогда тоже нечего, к урокам я перестал готовиться чуть ли не с октября предыдущего года, все эти 900 страниц. Ну, там текста чистого было, если исключить схемы, рисунки и фотографии, страниц 800. Всё равно много. Отдал кучу исписанных мной листов Коле, он переправил в Петрозаводск, куда я больше не попаду до самой моей отправки в армию. Гена, видать, сильно впечатлился и стал считать меня за гиганта переводческого дела. То есть я по праву могу сказать, что 1979 год явился годом начала моей карьеры переводчика. Сорок лет стажа получается на 2019 год. Конечно, перевод, доведись мне посмотреть на него сейчас, пестрел бы кучей ошибок, но суть я наверняка передал, да и дарёному коню в жопу не смотрят. Скажите спасибо, что и так сделал, всё равно вам сравнивать-то было не с чем. 

Потом я вдруг вспомнил, что этого Гену я видел ещё раньше, причём в бане на улице Красной, куда мы студентами регулярно ходили попариться с 1973 по 1977 год.

Баня стоит и осенью 2020 года, когда я последний раз проходил мимо,  и действует, судя по надписи, похоже, в той же функции, что и 50 лет назад.

Этот человек явно еврейской внешности приходил мыться с сыном, и на него невозможно было не обратить внимания. В первую очередь из-за длинных волос.
Ему тогда было лет 35–40, сыну не больше семи. Ещё чувствовалась в его поведении какая-то свобода, непринуждённость, раскованность. Отличие от общей массы посетителей бани. Я не помню, в чём точно эта обособленность выражалась, но мы со Свойским внимание на него сразу обратили. И точно так же сразу же забыли.

Пока я служил, мне довелось встретиться с Колей ещё раз в Москве, во время увольнения, мы, помню ходили втроём: я, он и Лукин в общагу МАРХИ, где учился в то время начинавший восходить Андрей Макаревич, выпивали немного.
Всякий раз, когда мы встречались или переписывались, Коля вспоминал о Сорокине, передавал мне от него привет и т. п. Потом как-то раз Гена мне написал в войсковую часть письмо, а может я и звонил – в моём распоряжении был телефон, на который по дембелю, когда я уже приеду в Петрозаводск, придёт огромный счёт, как мне написал сослуживец Данилюк. Мы с ним вместе работали в штабе у майора Калинина, и он передавал мне слёзную просьбу майора оплатить счёт. Ага, разбежались! Да, я со штабного телефона названивал всюду, особенно под конец службы.
Но об этом – в другой книге моих воспоминаний. Гена дал адрес своих друзей из ИКИ – Института космических исследований. Они серьёзно изучали неопознанные летающие тарелки. И в очередное увольнение я сходил к ним в гости. Меня встретили с почтением, с порога сказав что-то типа: «А, вы тот человек, кто перевёл «Голубую книгу»! Ну да, это был я. Помню, поили чаем с мёдом, на столе, за которым сидели, под круглым, по его форме куском стеклопластика были положены большие листья клёна, жёлтые и красные, как на канадском флаге, значит дело было либо зимой, либо осенью. О чём говорили тогда, мне не вспомнить, конечно. Помню, что было скучновато. В теме я не был, тарелки меня интересовали слабо, если в них не лежало, что пожрать, поэтому больше я к ним не ходил. Да и не приглашали.
Потом, когда я серьёзно рассматривал проект службы в войсках КГБ СССР в качестве расшифровщика перехваченных переговоров натовских пилотов и готовил запасной аэродром перед увольнением из армии в запас, я написал Сорокину письмо и спросил у него совета – связываться ли мне вообще с военной службой. Вопрос завуалированно заключал подтекст типа, а не найдёшь ли ты, Гена, для меня работки в Петрозаводске, а уж я отблагодарю переводами. С этой службой под Одессой или, не дай бог на Сахалине каком-нибудь ещё ничего не ясно, а в Петрозаводске и стены помогут. Не говоря о тёще. Подтекст Гена понял правильно и, не мешкая, ответил в духе «приезжай, что-нибудь придумаем».

Как это бывает слишком уж часто, случайность определила мою судьбу на ближайшие девять лет. Старший редактор информационной программы Карельского ТВ Илья Кан, мужчина в возрасте, умер в поездке в Ленинград, при каких-то странных обстоятельствах, может и заложив за галстук «меньше чем хотелось, но больше, чем влезло». Было это 13 октября 1980 года. А я дембельнулся 15-го.

Как сейчас помню, по прибытии меня в Петрозаводск выпал первый снег, да так и не сошёл в тот год. Пока туда-сюда, Кана привезли, похоронили, мой тесть Юрий Маркович Горбачёв занял его место в «Экране дня».
Соответственно, одно редакторское место освободилось.
Гена Сорокин меня спросил, уже при личной встрече, не хочу ли я его занять. Основным утыком была, конечно, эта родственная связь меня и Горбачёва. Мне совсем не улыбалось работать под его началом. Прежде всего потому, что я представил, как начнут про это судачить: «А, он блатной, то да сё». Поэтому я энтузиазмом не пылал. Тот же Гена мне сказал тогда, что общественное мнение он берёт на себя, поговорил с главредом ТВ Валерием Тольским, с другими начальниками, словом этот аспект вообще не был никак выпячен ни разу в жизни, и тема блата не присутствовала в общественном сознании совсем.
Наоборот, я с удивлением обнаружил, что коллеги разъясняли другим за меня, что я не хотел устраиваться в эту редакцию, но других мест не было, а вакансию надо было заполнять. Очень все благосклонно отнеслись к моему назначению. Был один только относительно неприятный эпизод. Когда я уже стал работать в «Экране», ассистент режиссёра Сталина (ударение на «и»), видимо родившаяся в 1953 году, за что её и наградили именем тирана, была не в курсе, что я сопротивлялся назначению, или просто захотела выежнуться и показать, что почём «этому родственничку». Она стала демонстративно примерять какие-то сапоги, задрав юбку чуть ли не до пояса, совсем ничего не стесняясь, хотя стесняться там было чего, например, коротких ляжек в виде куриных ножек. Она же была ростом полтора метра, хотя и сисястая такая и с наклёвывавшимся двойным подбородком. Ну, попримеряла, я ничего не сказал, прошёл за свой стол, стал что-то делать. Понемногу всё уладилось, и как потом рассказала мне Галя Крюкова; да эта «демонстрация мод» была намеренной манифестацией с целью поставить «родственничка» на место. Потом та же Сталина скажет Галке, что родственничек-то оказался нормальным парнем, и мы все прекрасно работали. Тем более что условием моего приёма в Экран было то, что как только где-то в другой редакции освободится место, то я перемещаюсь туда, что и было сделано если не через год, то позже. 

Но пока я работал в Экране. Хорошо помню свой первый репортёрский день. Я был отправлен вместе с ветераном ТВ Пашей Борисовым, мужиком лет за 50, тогда мне казавшемся древним, как Мафусаил, делать репортаж про открытие нового Дома быта. Строил его, будучи прорабом, мой ровесник Сергей Катанандов, сын председателя главной строительной конторы республики «Главсевзапстрой» Леонида Катанандова. Потом он будет мэром города и главой Карелии. Ну а тогда ничем, кроме того, что сын, он известен не был, так как только что окончил факультет ПГС (Промышленного и гражданского строительства) Петрозаводского универа. Тот же самый, что и Олег Гладков, о котором я рассказываю в своих предыдущих мемуарах. Не помню, снимал ли это действо оператор на кино, скорее всего нет, иначе отложилось бы в памяти. Скорее всего Вова Ларионов щёлкал фотоаппаратом. Я написал текст, который, конечно, был Горбачёвым прочитан, но взят в дело был текст Паши Борисова. Потом я его прочитал, чтобы, так сказать, учиться у мастеров ротационных машин и гиен пера. Паша перечислял, что есть в свежем Доме быта и, среди прочего, в его репортаже была пара строчек про студию звукозаписи. Одну из них я запомнил на всю жизнь. Это то, про что впоследствии Медведев скажет «отлито в мраморе или граните». Текст читался: «здесь можно … записать свой голос на плёнку». Я чуть не уху ел. Паша Борисов, ветеран, так сказать, камеры и микрофона, ни зелёного понятия не имел о том, что такое студия звукозаписи. Что там не записывают «свой голос», откуда вообще такая мысль могла прийти в его лысую голову? В таких местах переписывают популярную эстраду, пластинки например, на плёнку. Чтобы потом слушать дома или танцевать под запись. То есть уровень карельской журналистики предстал тогда передо мной во всей красе. Но это было хорошо, на самом деле. Если бы все были талантами, то на их фоне я бы выглядел бледно. А так вроде и ничего.

Вот кто был талантлив, так это Галя Крюкова. Её тексты выгодно отличались грамотностью, стилем, вообще были заметны, даже когда она писала про какую-то фигню, а по большому счёту все новости фигнёй и были. Ещё я помню, что когда впервые вошёл в редакцию, то она сидела за столом слева, под настольной лампой и радостно улыбалась мне навстречу. Она была ослепительно хороша собой, и с первых секунд, между нами, что-то пробежало. Какая-то искра, которая даст мне много радости потом в период с 1982 по 1984 год примерно. Галка уже много, почти 20 лет как в могиле, она покончила с собой в Риге. Подробно о ней я пишу в нецензурном варианте моих воспоминаний.

Помню ещё, что одним из моих первых «сюжетов», так назывался материал репортажа, снятого на плёнку с написанным редактором, то есть мной, текстом, был рассказ о закладке фундамента под молокозавод на Ключевой. Сюжет снимался на чёрно-белую плёнку Виктором Яроцким и был одним из последних, когда лимит плёнки исчислялся как 1:3. То есть можно было из 100 метров выбрать 33, а остальное выкинуть. Потом перейдут полностью на цвет и сделают это соотношение 1:2. Таким образом, основной проблемой нашей работы было отсутствие инструмента для труда. Если у газетных репортёров была ручка, да уши и рот, чтобы задавать вопросы, а у “радийщиков” был микрофон и плёнка без лимита, то мы были повязаны этими рамками. Потом, когда я поеду на “учёбу” в Москву, то перед нами будут выступать всякие ТВ-деятели, которые и понятия о лимите плёнки не имели. Они тратили её, сколько им надо было. Например, в одном сценарии я прочитал: “Потребуется большой лимит плёнки, примерно с соотношении 1 к 24. То есть надо снять 24 метра, чтобы получить 1 метр готового материала.

Часто снимали с фотографом Вовой Ларионовым. Я говорил ему, что именно надо снять, потом писал текст. Помню, я сильно удивился, когда он попросил меня написать на карточках «снимки Ирины Ларионовой». Я даже переспросил у Горбачёва, что за фигня, какая такая Ирина, если снимал Вова? Ирина была его женой. А с гонораром за фотографии существовала договоренность, что он 60% своих снимков оформляет на жену, тем более что все знали, что она действительно снимает, а 40% на себя. Это соотношение, идущее из газет, диктовалось тем, что нужно было привлекать к работе «нештатных авторов», рабочих, так сказать, корреспондентов. Что было полным абсурдом, потому что если в письменной, печатной журналистике рабкору ничего, кроме авторучки и грязного и жирного пальца на пососать не требовалось для создания материала, то на телевидении и радио ему надо было иметь соответствующий инструмент: фотоаппарат или кинокамеру или хороший портативный магнитофон, который невозможно было купить в частное пользование к тому же. Да и не проходили любительские съёмки строгий технический контроль, поэтому и использовались очень редко. Ну да что там говорить: чего-чего, а абсурда в совдепии было выше крыши. Когда я начал снимать сам, то тоже пользовался этим прикрытием и оформлял кое-какие свои материалы, слайды и чёрно-белые фото на Серёжу Алексеева или на Витю Гридина. Они получали гонорар по почте, отдавали деньги мне (я же его и выписывал, то есть знал, сколько им заплатили), а я ставил им бутылку или как-то так. Серёжа Алексеев, с которым я встречался в 2018 и 2019 году этого обстоятельства не помнит, но я – то помню всё. Ну, почти всё.
Да, ещё помню эпизод, когда я первый раз прошёл через проходную Государственного Комитета Карельской АССР по Телевидению и Радиовещанию (вот ведь какое громоздкое название для места, которое все называли «Телецентр»), то встретил, направляясь в бухгалтерию, она всегда находилась в первом от проходной с охранником здании, справа по ходу к вышке, старого знакомого Серёжу Спиридонова. Естественно, я его знал давно, года с 1974, если не с 1973, то есть с первых месяцев поступления на иняз. И за все эти годы у нас не сложилось даже мало-мальски приятельских с ним отношений. Серёжа был всегда тёмной лошадкой и крайне неудобным в общении человеком. Это не только моё впечатление.

В 2018 году мы выпивали с другим моим приятелем, уже упомянутым Алексеевым, с ним отношения более– менее сложились и поддерживались до сентября 2020 года. Алексеев пил тогда пиво, я хлебал джин из банки у него в квартире, и мы вспомнили Спиридонова. Я сказал, что мне почему-то всегда трудно было с ним общаться, и у Алексеева сложилось точно такое же впечатление. И он был третьим человеком, от кого я слышал такое мнение о Спиридонове. Хотя два раза мы с этим последним выпивали точно, я запомнил, что он много выпивки «несёт», то есть не пьянеет долго.

Но не в этом дело. Спиридонов меня тогда, у проходной, представил Сергею Никулину, редактору «Молодёжки» и одному из создателей знаменитой программы «99-209». Я не помню, когда эта программа впервые вышла в эфир и точно знаю, что я ни одного выпуска её не видел.
По одной простой причине. Мне было совершенно не интересно, что в Карелии и за пределами моего круга, то есть иняза, происходит.
Я даже не знал, что есть такое “Карельское телевидение” и, тем паче, карельское радио. Как никогда и не покупал советских газет. Только французские и английские, естественно, органы компартий Великобритании – «Морнинг Стар», Бельгии – «Драпо руж» и Франции – «Юманите» и воскресный выпуск в формате таблоида - «Юманите диманш». Других-то не было…

Я был заточен, начиная с октября 1973 года, на познание французского. То есть до самого прихода на работу на то самое Карельское ТВ я не видел НИ ОДНОЙ ПЕРЕДАЧИ этого самого телевидения. До знакомства с Мариной Горбачёвой скорее всего весной 1976 года. Мне запомнился букет сирени, который я оборвал для неё, следовательно это было в мае примерно. Мы поженились 15 декабря 1977 года в день рождения Марины, Аня родилась в 1979м году, 4 мая. То есть я вообще не знал, что такое ТВ есть на свете! Узнал лишь только потому, что её папа работал там. Ну а смотреть на его работу мне в голову совершенно не приходило. Я очень быстро понял, через несколько месяцев, что это несуразное образование является чистой воды недоразумением, никому почти из зрителей не нужным и ни о чём не информирующем, кроме погоды. За исключением, может быть, той самой передачи 99–209. Что интересно, когда я с этого ТВ ушёл на вольные хлеба в конце 1989 года, то до самого отъезда в Канаду снова не посмотрел ни одной передачи. Если исключить две с моим участием, про французов из Ла Рошели и про наш велопробег в Норвегию. Но их я тоже не смотрел в эфире, мне просто переписали эфир на кассету.

Ну так вот, мы познакомились тогда с Никулиным. Раззнакомились уже в 2014 году. После определенных событий, которые я, впрочем, пересмотрел потом.  Сейчас я, возможно, не расстался бы с Никулиным, но тогда много кого из прежних знакомых без сожаления спустил в нужник прошлого – Скрипкина, например, Лукина.