Карельское ТВ 1980-1989 гг. Часть 3

   Фото мая 1983 года я с помрежами, по краям от меня Светой ??, Галей Раутио и редактором Галей Крюковой рядом со мной.               

                КОЛЛЕГИ

Среди моих передач была «Эта необходимая служба» о службе быта.
Мне, кстати, нравилось её делать, об этом тоже расскажу, но по хронологии, как я уже заявил, это дело будет дальше, а пока я расскажу, с кем работал тогда в "Экране".

Галя Раутио, помреж. Жива-здорова и даже на каком-то фото 2019 года, где собрались ветераны ТВ, она была. Она сама родом из Пскова и наверняка у неё русская девичья фамилия.
Почему я это знаю и запомнил, так это потому, что делал как-то передачу по поездке в Псковскую область, в Михайловское и по прочим Пушкинским местам на основе снятых мною же слайдов. И произнёс слово «псковичи» с ударением на «о», а она меня поправила, сказав, что надо его делать на конечном слоге, то есть псковичИ. Она была замужем за горьким пьяницей Эриком Раутио. Эрик был потомком известных карельских музыкантов, петрозаводское музыкальное училище носит имя Карла Раутио, по-моему, этот Эрик был его внуком. Я хорошо помню, как он в подпитии донимал Галю звонками в ЭД. Она ему говорила, что занята, работает, просила не звонить, клала трубку, через 30 секунд он звонил опять.  Я помню, как менялось её лицо от звонка, она же знала, что это он звонит, но не могла просто повесить трубку, что-то объясняла, он её в чём-то обвинял, как все алкоголики, они могут обвинить во всём и тут же во всём противоположном.  Мне было жалко Галю и напрашивалась на язык фраза типа да пошли его нах, ты же молода и хороша собой. Но не всё так было просто тогда. Квартирный вопрос, дети, всё это держало миллионы семей, которые легко распались бы в нормальном обществе. Интересно что потом, спустя лет 10, он был жив – здоров и работал в подвале нашего дома на пр. Ленина 13. Вход туда был со стороны гаражей. У них там с Лёней Николаевым и ещё кем-то был кооператив типа «Ксерокс», и я пару раз пользовался их услугами, что-то печатал и даже купил бумагу. Через них же я познакомился с французами «видеастами» из Ла Рошели. Но это уже будет периодом после моего ухода с Карельского ТВ. Хорошо помню, что Эрик мне тогда сказал, что бумага имеет гарантийный срок 200 лет, поэтому, когда, мол, я старичком с палочкой приду предъявлять претензии, то мне дадут новую пачку. Ну, кооператив тот не просуществовал и пяти лет, уже перед отъездом в Канаду я Эрика встретил у почтамта и видно было, что он вернулся на прежний путь запоев, был неопрятен, что-то бормотал под предлогом занять на опохмелку. Не помню, дал ли я что-нибудь ему. Скорее дал, чем не дал, я был добрый, и деньги у меня были всегда. Но могло быть и так, что я не только ничего не дал, но и уклонился от выслушивания его рассказа про неудавшуюся жизнь. Из каких соображений? А из простых. Вы все, вот эти вот всякие эрики, изначально были в куда более выгодной стартовой позиции, чем я при рождении и детстве. Потом нам всем и вам в том числе удочка была дана Горбачёвым чуть ли не весной 1985 года. Только и делай, что лови рыбку в мутной и светлой или даже морской воде! Какого же рожна ты просишь милостыню в 1997 или 1998м? Я был тогда суров, но справедлив.

Ну кто ещё там работал, на этом Карельском ТВ? Сталина, о которой я говорил уже, была ассистентом режиссёра, была ещё Людка Митина, сейчас Раева.

Ещё была какая-то машинистка, работавшая исключительно на ЭД, печатать там приходилось много – всё надо было делать в трёх экземплярах, один из которых шёл цензорам не менее чем за пару часов до эфира, другой несли на подпись зампреду, сначала Рогожину (умер), потом Захарову (жив), про которую все шептались, что она из девушек лёгкого поведения. Ну, это обстоятельство было несколько отражено природой на её лице. Я её запомнил потому, что она позволила себе сделать какое-то совершенно неподобающее замечание в мой адрес. Что – то такое с намёком. Но черты её лица стёрлись из памяти. От очертаний груди и фигуры что-то ещё осталось. Напечатанное этой машинисткой и проверенное на предмет крамолы цензорами потом давалось диктору Рубаеву, о котором говорили, что он в свои под 50 лет всё ещё девственник. Он с пафосом читал часов в 7 вечера про все эти надои и плавки, в которых и была сила СССР.   

Мне больше не вспомнить совсем, что я такого делал в ЭД. Один момент помню, впрочем. Я поехал в очередной раз в Сортавала и там как-то встретили некую Ларису, с которой мы танцевали ещё перед моим отходом в армию в 1979 году в Доме культуры города Сортавала. Тогда было модно стукаться партнёрам бёдрами друг о друга в процессе танца, который, вроде, назывался «шафл». Помню хорошо, что с этой Ларисой мы так навдарялись бёдрами, что она потом мне писала про синяки на них. Я-то был костляв тогда и мог костью бедра вдарить непадецки. Она была женщиной вполне зрелой, за тридцатник, была разведена и с ребенком, вроде, со своей квартирой в центре города, чем-то заведовала типа фотокружка.  Но я даже не об этом хочу написать в цензурном варианте.
Я наделал на другой день кучу фото про её работу – она с детьми, она так и сяк, позирует, слушает, поправляет ребёнка и прочее. Я уезжаю с материалом, готовлю всё в эфир. Уже всё вроде замётано, мой сюжет пойдёт, я ей звоню – смотри, мол, Лариса. И в последний момент мой материал снимают. А она уселась с детьми перед экраном! Сейчас я уже не могу сказать почему сняли тот сюжет, Горбачёв что-то объяснял, но мои отношения с Ларисой были навсегда разорваны. Что, впрочем, может и к лучшему. 

Да, ещё надо вспомнить добрым словом Сюльви (Сильву) Саволайнен. Она тоже работала в ЭД и была подружкой Гали Крюковой.
Приятная женщина, рубившая правду-матку, писавшая нормальные «сюжеты».

Её стол в редакции ЭД стоял напротив стола Натальи Карабановой, простой как валенок дамы с ухватками совершенной деревенщины. Они были два сапога пара с Пашей Борисовым. С тем, который писал про запись своего голоса на плёнку. (См. первую часть. И как-то раз у Сильвии из кошелька пропали деньги. Подозрение естественным образом, не помню уже почему, пало на Карабанову.

А Сильва имела какие-то связи с милицией, словом, она посоветовалась с мусорами, и они ей дали порошок в пакете и посоветовали положить его в кошелёк и в ящик стола.

При открытии кошелька пакетик лопался с треском и покрывал открывающего несмываемой дня три краской.

Да и потом след оставался от этой химии. Сильва так и поступила. Не прошло и суток, как Карабанова, в момент, когда в редакции никого не было, убежала в туалет, закрывая лицо синими руками и долго оттуда не выходила. После чего ушла домой и не появлялась три дня. Естественно, все узнали про это через час после происшествия, если не через пять минут. В октябре 2020 года я попытался отыскать в Интернете следы Сильвы. Нашёл единственное о ней упоминание. И ещё вспоминаю, что в 1990-е, когда я активно переводил, в том числе и с финского, она подбросила мне какую-то работу, довольно объёмную, и я что-то заработал на этом переводе. К тому времени она уволилась с телевидения и работала учительницей финского.

                ФОТОГРАФЫ

Очень хорошо запомнил я всех фотографов, приносивших карточки для репортажей или ходивших с нами на «сюжеты».

Боря Семёнов, с которым я лично познакомлюсь поближе потом, через Колю Корпусенко, был одним из первых внештатных фотографов «Экрана дня». Слава о качестве его работы шла не очень хорошая, если не сказать никудышняя.
Его все знали ещё и потому, что когда-то он работал, вроде, в штате у нас, на месте Вовы Ларионова. В то время, когда я его увидел, он, наверное, был занят в газете «Комсомолец». Он приходил, бросал на стол Горбачёву карточки, которые никто ему не заказывал, с листком бумаги, где был накарябан текст про событие. Карточки были с полосами, с волосами, точками и шерстинками, которые остаются от небрежно обработанного негатива. Такими были 90%, наверное, из того, что он приносил. Примерно такой же процент его творений шёл в корзину. Но Боб никогда не унывал. Поскольку получал где-то оклад жалованья, а то, что он нам приносил, было сырьё, снятое, по его мнению, «монтажно», то есть с чередованием разных планов. Халтура, так сказать.

Другим фотографом был Валера Юфа. Улыбчивый и разговорчивый толстяк, всегда приветливый и добродушный. Сразу к себе располагал.
У него карточки были неплохие, и все знали, что Валера за неделю-две перед Новым годом и неделю-две после него работал Дедом Морозом на детских утренниках, где зарабатывал кучу денег и был всегда сыт, пьян и нос в табаке.
То есть в этот период он снимков не приносил в «Экран».
Не знаю, впрочем, курил ли он или пил, но Дед морозом он был высшей марки, если вообще была конкуренция среди дедов. Фотографом он был средним, может, чуть повыше среднего. Когда в 1996 году я попаду в кардиологическое отделение Республиканской больницы после микроинсульта, то встречу в коридоре этой больницы Валеру. Мы тогда с ним встречались раза три пока оба лежали там, он говорил, что у него что-то с пальцем на ноге, но это пустяк, скоро ему сделают операцию, может быть, и палец отрежут, но ведь всё остальное останется целым, верно? Я тогда благополучно вышел из больницы, забыл о Валере, а потом узнал, что ему сначала отрезали ногу из-за гангрены, а потом он умер.

Но самым интересным был фотограф, работавший кем-то в строительном или ж/д техникуме на Первомайке. Он снимал ФЭДом, то есть советским аналогом Лейки.
Я тоже им снимал, когда работал в Харлу. Фотографировал он на какую-то очень чувствительную плёнку, всегда без вспышки и безупречно попадал в фокус в 100% случаев.
Во всяком случае, нерезкие кадры он не приносил, даже если они у него были. А карточки не в фокусе производил даже Вова Ларионов. Это называлось «мягким фокусом», но, как правило, шло в брак.
Тот мужичонка, даже имени которого мне уже не вспомнить, потому что он никак не засветился в рядах фотографов Петрозаводска, а ведь я знал всех их, был лет пятидесяти от роду тогда, плешив и худощав, с каким-то смешным портфельчиком. Он приносил карточки, объяснял, если это требовалось, в нескольких словах, и уходил. И вся его продукция вечером того же дня шла в эфир. Я ходил с ним на примерно с пяток мероприятий, видел, кого он снимает, делал пометку фамилии и должности, он через часа три после съёмки притаскивал фото, и я легко составлял сюжет.

Один раз, помню, на каком-то совещании он очень долго ждал, что выступающий член поднимет глаза от бумажки, чтобы щёлкнуть в этот момент и создать впечатление, что член не читает.

Читали по бумажкам все, кроме руководителя карельского комсомола Чехонина,  который много чего выучивал или импровизировал. Но фотограф так и не дождался глазоподнятия, махнул рукой, что видел весь зал и весь при этом радостно зашевелился, так как скука была смертная, и пошёл карточки печатать.
Хотя бы раз в месяц один из сотрудников ЭД ездил в командировку «в район».

За сюжетами. Обычно уезжали в понедельник после «летучки» и приезжали в четверг или в пятницу.

С оператором, осветителем и, если делался «синхрон», то со звукооператором. Привозили оттуда материалов на неделю или больше. Конечно, это всё были никакие ни новости и внимание зрителей не цепляли совершенно. Но, вот, пожалуй, и всё, что помнится про работу в Экране дня. Куда больше осталось в памяти о работе в редакции Пропаганды.

                ПЕРЕХОД В РЕДАКЦИЮ ПРОПАГАНДЫ


Прежде всего, надо же так не стесняться, так презирать зрителей, чтобы назвать таким образом редакцию! Мы, мол, вам не будем показывать то, что обычно показывает ТВ в нормальных странах, а будем вести пропаганду. Причём пропаганду двоемыслия. Вы будете в наших передачах видеть одно, а на улице вокруг себя – совсем другое. Да что там говорить, у краснопёрых не было ни стыда, ни совести. А у меня не было выхода. Я же обещал, что как только где-то на Карельском ТВ образуется штатная дырка, я ринусь туда. И там начнутся дела…. Дела как сажа бела. Но прежде, чем я начну рассказывать о том, как я перейду в эту редакцию, вспомню один эпизод. Кстати, это был единственный раз, когда упоминавшийся уже Гена Сорокин присутствовал физически, живьём, на «горке», как все звали Карельское ТВ. Гена тогда привёл группу каких-то журналистов из Риги, я думаю, что дело было ещё в 1980, может быть в ноябре или декабре, но не помню, до или после убийства Леннона, которого, впрочем, почти никто и не заметил.

Рижане меня тогда так поразили своей свободной манерой поведения. Их рассказы, а я запомнил почти всё, что они говорили, от истории про загрязнение Балтийского моря, отчего на подводной охоте стало невозможно убить гарпуном угря, до продажи Хрущёвым немцам кинохроники времён Второй мировой войны за 3 копейки метр. Той самой хроники, ради которой фронтовые кинооператоры бегали под свист пуль и гром снарядов по фронтам. И по ним порой попадало и наповал и ранения случались. Вот даже такая деталь запомнилась, что именно три копейки за метр плёнки. Правда нигде и никогда я не смог найти подтверждения этому факту, что, мол, западные немцы, купив кинохронику, наделали с неё копий для выдачи в СМИ, а оригиналы положили на вечное хранение в подземные бункеры, где они так и лежат при температуре +4 по Цельсию. И такую цифру запомнил тоже. Так до сих пор я не знаю, правда это или миф. Будь я тогда поопытней да повъедливей, то непременно подошёл бы после выступления к этому журналисту и спросил об источниках.  Хотя, скорее всего, у него вряд ли те источники были, а на Хрущёва можно было валить всё, что угодно.

Но то, что такое хранение возможно, я увидел воочию спустя лет 12, когда побывал в Норвегии и делал интервью в городе Мо и Рана на фоне вырубленного в скале хранилища, куда норвежцы запечатали всю свою историю до лучших времён. Встреча с рижскими журналистами окончательно убедила меня в том, что я снова вытащил козырный билет, что правильно сделал, что не остался в войсках КГБ, что работать в таком месте, где хотя бы изредка бывают вот такие глотки свободы и неподцензурные выступления будет неплохо. И в принципе я не ошибся. В целом эти ровно 9 лет – я устроился на работу в ноябре 1980 и ушёл с неё в декабре 1989 – я прожил неплохо, хотя и безнравственно. Что уж греха таить?  Значит, редакция, бес её забери, пропаганды. Я туда перешёл при первой возможности, но точную дату, когда именно мой переход случился, не помню. Скорее всего это была осень 1981 года, потому что я делал свою первую передачу в кадре с какими-то милиционерами и милиционерками, очевидно к Дню милиции СССР, который отмечался 10 ноября.
      
Конечно, волновался, перед дебютом всегда волнуешься, а как же иначе? Но провёл передачу. Она была ничем не хуже всех других: что-то не относящееся к жизни собеседники говорили, но деталей в упор не помню. Она шла в записи, поэтому к моменту выхода передачи в эфир я подготовил штатив и поставил на него камеру. Как уже к тому времени немного опытный фотограф, я знал, что с ТВ экрана надо снимать с выдержкой меньше 1/30 сек, если не хочешь видеть полосу на снимке. Тут же, с первой передачи, столкнулся с прямым идиотизмом и понял, что командуют на телевидении не журналисты, а технические работники. Например, если рубашка твоя или галстук по каким-то причинам плохо сочетаются с задним фоном, так называемой «рир-проекцией» или просто «риром», как все говорили, то запись не начнут ни за что. Этот струящийся эффект зрителю, глядящему эфир на экранах своих «Горизонтов» с «Темпами», был практически не виден, но «техконтроль» был строжайшим. Приходилось и галстуки менять и рубашки переодевать в угоду техникам. Хотя по уму-то их делом было приспособиться, а не нашим, не дело это людей «творческого» труда.

                ИДИОТИЗМ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РЕДАКТОРСКОЙ РАБОТЫ

Потом готовились и шли в эфир другие передачи. Самым большим открытием моим было то, что каждому редактору надо было ежемесячно выдавать в эфир примерно по полтора часа передач. Но, хоть стойте, хоть падайте, под эти полтора часа нам давалось минут 20 плёнки неозвученной, и минут 10 «синхрона». Так называлась съёмка со звуком. Я могу ошибиться в этих цифрах, возможно, что они были и меньше. Может быть, того же синхрона и вовсе пять минут на месяц было. Это было для меня самым неприятным откровением, потому что в ЭД мы не задумывались над количеством плёнки. Если ехали снимать с кинооператором, то весь сюжет проходил на плёнке, правда синхронов там было очень мало, насколько помню. Наверное, там тоже был лимит, но он распределялся старшим редактором, то есть моим тестем. Пришлось чесать репу и думать, как же работать дальше. Поскольку я работал не один, а с коллегами Светланой Пушкиной и Лизой Храмовой (или как-то так, уже не вспомнить точно написание фамилии той старой девы), то они охотно поделились секретами мастерства, да и чувак я был вообще-то наблюдательный.

Одну получасовую передачу надо было отдать внештатникам, их существовал и некоторый набор на нашем ТВ. Профессора ПГУ в первую очередь брались охотно за такую подработку, были всякие лекторы от общества «Знание», пожарные, милиционеры и прочие. Посидеть потрындеть и получить гонорар для многих из них не составляло никакого труда. Другие полчаса можно было сделать авторскими. Сидеть в студии, торговать рылом с какими-нибудь приглашёнными, лучше всего, конечно, живьём, перемежая болтовню одним-двумя сюжетами было тоже просто. Довольно быстро приноровился. Главное было сказать перед началом запуска киноплёнки из будки, стоявшей вверху, за стеклянным окном студии, нечто вроде: «теперь посмотрим сюжет…». Чтобы оператор там не проспал и включил, когда надо, а режиссёр переключился с нас в студии на проекцию этого сюжета, заранее смонтированного и озвученного.

Да, чтобы не забыть, была ещё и такая штука, как “подбор”. То, что ты однажды уже снял, как и то, что сняли другие, принадлежало не авторам, а конторе, поэтому могло использоваться в передачах любого. Никакого типа компьютерного учёта, конечно, не велось, поэтому мало кто знал, что сняли коллеги. Часто ты сам использовал раз, другой или третий, тот материал, автором которого был. Даже в голове у тебя постоянно крутилось мысль снять так, чтобы можно было использовать для подбора. Ну и, наконец, ещё полчаса можно было сделать как следует, съездив с оператором в командировку, привезя минут… ну то, что осталось из выданного на месяц. Если и было хоть какое-то творчество, то оно было тут, в этой своей передаче. И, надо сказать, командировки я довольно быстро полюбил. Да и все редакторы их любили.
 
О времени, проведённых в них, надо слагать саги и руны вкупе с эпосами. Очень быстро необходимость искать темы передач, планировать всё вперёд, начала довлеть надо мной. Ведь надо было подать заявку чуть ли не за месяц, если планировался «электронный монтаж» записи передачи, а он тоже был ограничен нормами, то озаботиться им, рассчитать командировку, плёнки, найти собеседников и прочее. В этом грёбаном комитете всё было заточено не под нас, редакторов, создающих конечный продукт, каким бы говняным он не был в конечном счёте – не об этом даже сейчас речь -, а под персонал, который по всем параметрам в настоящем ТВ должен быть обслуживающим.

                ЭРА ТАРОВА И ВОДИТЕЛЬ

Для того, чтобы облегчить жизнь, допустим, на случай, когда тебе придётся, по каким-то внезапно открывшимся обстоятельствам, изменить расписание, надо было дружить с Эрой Таровой. К сожалению, единственное фото ее очень некачественное, из архива Б. Семенова).

Она была интересным персонажем. Родом из каких-то нацменьшинств типа бурят, с коренастой коротконогой фигурой, была замужем за весьма видным мужиком-финном, актёром финского театра Тойво Хайми. Эра составляла расписание съёмок чуть ли не на месяц и имела довольно большое влияние в комитете. Намеченные через неделю (и дальше) съёмки и командировки были у неё расписаны на большом, минимум метр на метр листе бумаги карандашом, и, если что-то тебе надо было изменить, ты шёл к ней на поклон и нижайше просил передвинуть дату. Она стирала резинкой старую дату и ставила новую. Если ты был с ней в хороших отношениях. Если ты, по глупости, эти отношения один раз испортил, то тебе пришлось бы очень несладко. Ко мне Тарова очень хорошо относилась, потому что я сразу смекнул, кто рулит повседневкой в комитете по ТВ и РВ.

Она умерла в 2020м году. Её муж скончался в 1984 году. Но, как я говорил, если Эра кого невзлюбила, то туши фонарь. В числе других шоферюг у нас работал некто Фошкин, довольно гнусный тип, устроенный на работу его родственницей, служившей в бухгалтерии. Как – то раз, я помню, он сказал, что партийная секретарша Нифашева и ещё какая-то дама, может быть, старшая редакторша художественного вещания Цунская восстановили Тарову против себя, и она теперь всех их «ипёт». Именно так он и выразился.

Потом Таня Вахрушева, ассистент режиссёра и бывшая учительница английского в 17й школе мне жаловалась, что когда она отучилась на курсах повышения квалификации в Москве и по приезде принесла Эре заявку на что-то типа съёмок, или на передвижную ТВ-станцию (ПТС), да что-то там напутала, то Тарова презрительно прошипела в её адрес, выучились, мол, а заявку сделать как следует не могут. Вахрушева вспылила, стала возмущаться, что с ней нельзя так разговаривать, девушка она была с претензией и считала себя красавицей. Но сделала она это, конечно зря, потому что весовые категории её и Таровой были несравнимы. Впрочем, эта Таня куда-то потом испарилась ещё во времена моей работы, то есть с ТВ ушла. Говорили, что она уехала в США, стала Татьяной Смол и работала на бензоколонке.

То есть нужно было просто понимать, что я сделал очень быстро, мы зависели от технического персонала очень сильно, а они от нас – никак. Как сказал, выступая на одной из летучек Сергей Никулин: «Пирамида у нас стоит на острие своём. Вместо того, чтобы опираться на основу – редакторов». К примеру, перед началом командировки ты должен был не только созвониться с властями на местах, в районе, чаще всего с секретарём горкома, но и заказать гостиницу для всех, если это зима, то, по возможности тёплый бокс в гараже для машины и т. п. Последнее, впрочем, было можно устроить только в райцентрах и далеко не всегда. В таких боксах стояли машины местного руководства, поэтому чаще всего водитель перед окончательным устройством в гостиницу сливал из радиатора воду, а потом утречком заливал тёплую из ведра.

Один из водителей, потом, уже после моего ухода, он помрёт прямо в гараже комитета, на глазах других водил и механиков в конвульсиях, славился тем, что во время этой процедуры спускания воды из радиатора, ну а если дело было летом, то просто пока все переносили вещи в гостиницу, а он ставил машину на прикол, доставал из своего загашника «маленькую» и быстренько её опорожнял. Естественно, день приезда всегда был днём хорошей, душевной пьянки, ради которой скидывались на водку (пили только и исключительно её) и на закуску. Поэтому водитель тот сидел уже огурцом и попивал водочку со всеми вместе. Никто, впрочем, на другой день не помнил, кто когда отрубился. «Несли» мы тогда помногу и ложились спать за полночь, а часам к 8 утра уже были готовы выезжать на съёмки.  Про некоторых из наших коллег ходили легенды по части их способности «нести» выпивку.

                ПОЕЗДКА НА ВОДОПАДЫ КАРЕЛИИ С БОРЕЙ КОНАНОВЫМ

Та поездка на “водопады” Карелии была одной из самых запомнившихся и приятных.
Оператор Боря Конанов, с которым мы потом будем работать в Петронете после того, как я выгоню оттуда сильно подведшего меня по пьяни во время поездки на остров Валаам Игоря Сенченко, тогда заочно учился во ВГИКЕ, и ему надо было для какого-то зачёта или дипломной работы снять кино.

Он задумал сюжет под названием “Водопады Карелии”, а я соорудил заявку на очередную командировку в родной город.

В мае 1985. Мне остается ещё три с половиной года до ухода с ТВ, но тогда я ещё не думал расставаться с этим хлебным местом.
Руку в деле создания проходных передач я набил, и подо всяким предлогом старался почаще ездить в Сортавала. Я поселялся в гостинице Ладога вместе со всеми, ночевал у мамы и денежки за гостиницу потом получал вместе с командировочными. Сочетал “пистнесс”, как это слово произносят финны, с плезиром, он же плэжа. Оно же удовольствие.

Какую передачу я тогда делал, уже не вспомню, но как мы ночевали на водопаде Юханкоски не забуду никогда. По-моему, мы спали в машине, Уазике-буханке, которую, вроде, вёл Фошкин. Но, честно, не помню, кто был водителем, а на снимках водилы нет. Там, на водопадах, мы распили бутылочку на пятерых, что-то на костре разогрели и поспали часа три-четыре. Уже наступили белые ночи, спать не очень-то и хотелось. Но сначала ведь надо было попасть на этот водопад. И это было целое приключение. Молва точно знала, что такое чудо под Импилахти в Питкярантском районе, существует. Что струя воды падает отвесно с большей высоты чем Державинские “четыре столба” куда более известного водопада Кивач. Причём падает отвесно, не так как на Киваче. Но секрет этого порога состоял в том, что летом он почти пересыхал. На фото ниже он летом.

Но мы были в половодье, так что могли рассчитывать на впечатляющую картину. Боря ещё заехал в Питкяранту и взял с собой учителя рисования из школы. Так ему нужно было по сценарию.
У учителя спросили про водопад, как проехать, но он точно не знал, звонил, вроде в милицию, там разъяснили, как проехать, но предупредили, что дорога неважнецкая.
И что будет разумнее оставить машину поближе от главной дороге на Сортавала, а к водопаду подойти пешком.
Это, конечно, нам не подходило, да и оставлять машину без присмотра никак было нельзя. Поэтому водитель решил проехать по просёлочной дороге прямо к водопаду.
Когда мы оказались примерно в километре от него, то дальше ориентировались на шум падающей воды.
У самого порога дорога поднималась вверх под углом в 25–30 градусов по какой-то гранитной гладкой скале, и буханка наша сильно накренилась. Все немного струхнули, что перевернемся. Тогда бы нам была хана – до ближайшего населенного пункта, Леппясилта, было километра три, да и никакое транспортное средство, могущее поставить машину на место, даже близко не подобралось бы к нему месту. Но всё обошлось, и была сделана мной масса снимков. Боря пускал по отвесно падающей воде разноцветные воздушные шары, художник рисовал. Ещё там же у водопада Боря видел и снял медведицу с тремя, по-моему, медвежатами, она учила их лазать по деревьям. Боря, помнится, даже приблизился на весьма опасное к ним расстояние, но мама скомандовала ударом лапы по стволу дерева первому успевшему забраться на метра два вверх отпрыску слезть, и они ушли все вчетвером в лес. Потом на поле мы видели аистов – редкую в Карелии птицу. Я даже сделал снимок, но он плохо вышел, аисты были довольно далеко. С нами был тогда звукооператор Игорь Макаров и режиссёр Саша Кустов. Он как-то трагически погиб уже в 2000-е годы. Он был охотником и застрелился из ружья. Я Сашу Кустова помню совершенно безобидным, наивным парнем, очень добрым.
Я запомнил такой случай. Витя Яроцкий, оператор, бывший партийной шишкой в комитете по ТВ и РВ, повесил объявление о том, что состоится “кустовое партийное собрание”. Саша поймал его в коридоре и сказал, что нехорошо так издеваться над человеком, к тому же беспартийным. Но анекдот этот я слышал из уст Саши Веснина, так что за достоверность ручаться не могу.

После этого поехали в Сортавала. Потом, скорее всего переночевав в городе, поехали на Рускеальские пороги, где я встретил Вову Глазырина. О нём я писал в воспоминаниях о сортавальском детстве.

Наверное, в тот приезд я в очередной раз зайду в гости к Лене Братищенко на улицу Кайманова. Она к тому времени, вроде, закончит какой-то иняз типа им. Крупской в Москве, но ещё не познакомится со своим будущим мужем, проповедником, который и увезет её в Канаду. Но я могу и путать даты и череду событий. Возможно с мужем она уже была знакома. Может быть тогда она мне рассказала, что купила брату, который учился где-то в столицах персональный компьютер с "жестким диском" или дисководом. Термина я не помню, но, поскольку услышал я его впервые, то запомнил в силу диковинности понятия. Поскольку в Сортавалу я приезжал по несколько раз в году, то, может быть, мы виделись и позже. Точно виделись в 1987 году, в августе, так как от той встречи остались датированные негативы.

В тот раз, в 1987 году я хочу сказать, я должен был привезти миниатюрный магнитофон Олимпус в Сортавалу с тем, чтобы продать его Саше Луговскому. Саша этот заслуживает отдельного фрагмента в моём описании. Он родился, если я не ошибаюсь, в Сортавала. Во всяком случае, мне запомнилось, что я часто видел его в городе. Его трудно было не заметить, потому что у него была скошена набок голова, особенная походка, и он всегда был очень худым. Надо отметить, что в Сортавале были две таких ходячих достопримечательности. Второй была довольно симпатичная девушка или молодая женщина с примерно таким же дефектом, то есть склонённой вбок головой. Её я видел чаще, так как, полагаю, она работала в локомотивном депо на какой-то административной должности и жила, соответственно, в районе ж/д посёлка. Она была высокой, белокурой, со стройной фигурой, и я один раз слышал от парней с улицы, что она “ничотак” и вполне “ебабельна” (хотя тогда в таких терминах не говорили, но смысл был тот же), если бы не голова. С присущим тем парням цинизмом говорилось тогда, что во время акта можно вполне просто сдвинуть голову ещё больше вбок. При всём при этом шансов у тех парней, что эта шикарная в общем-то женщина обратит на кого-то из них внимание, никаких не было. Она держалась всегда с достоинством, по крайней мере, идя по улице. Всегда была одна. Не то Луговской. Тот всегда вызывал у окружающих смешанные чувства. Смешивались в их оценке презрение и жалость. Последнее причём в меньшей степени. Рыбнадзор Борис Вайсман, с которым у меня многое связано во второй половине 1980-х и в 1990-е, Сашу откровенно ставил ниже плинтуса и называл плесенью. Я сейчас не помню, как познакомился с ним, но, думаю, что через Валеру Мокиенко. Видимо в редакции газеты “Красное знамя” увиделись, были представлены друг другу и разошлись. На пару лет минимум. Я потом слышал, что Луговской был послан пожарным на Валаам, там сильно зашибал, а потом вернулся в Сортавала. Продолжил, или начал, работу в редакции, куда в очередной мой приём я зашёл повидать Мокиенко или может Славу Пичугина. Наверное, похвастался диктофоном Олимпус, купленным для меня в Париже лицеистами из Ла Рошели, возвращавшимися из поездки в Петрозаводск. Продемонстрировал его работу. Саша очень заинтересовался и возжелал у меня этот диктофон купить.

Я обещал подумать. Он предлагал хорошую цену, и я сказал, что продаю. Что, мол, приеду через месяц другой, даты сейчас сдвигаются в памяти, но это было, думаю, в 1986 году.  А может и в следующем, 87м. Я тогда часто в Сортавала ездил. Тогда же Лена Братищенко собиралась в Канаду со своим мужем или женихом-проповедником и хотела продать записывающий диктофон Сони. Знакомых с деньгами, способных заинтересоваться прибором, поблизости от неё не было, а у меня были деньги, и мне было интересно такой прибор приобрести. Я хорошо помню, что в нём было ФМ радио и микрофон прилагался. Цена тоже была подходящей, максимум рублей 200. И он был совсем новым. Головка записи практически девственная. Короче, я взял деньги и поехал в Сортавалу. Уже в поезде обнаружил, что забыл Олимпус для Луговского дома. Ну не высаживаться же из вагона! Приехал в родной город и не только купил Сони, но и продал заочно Олимпус Луговскому, обещав послать прибор с ближайшей оказией. Таковая представилась. Муж моей тётки Тамары Коля Соколов приезжал по делам в Петрозаводск, я дал ему диктофон Олимпус и попросил отнести в редакцию Луговскому. Что он и сделал. Удивительно, но факт, тогда вот так люди доверяли друг другу. Для меня было бы немыслимым не отдать диктофон, за который я авансом получил деньги.

Потом Луговской рассказывал, что был доволен Олимпусом, и о том, как однажды уронил его в воду у причала на Валааме. А там глубина 6 метров – швартуются суда. Кто-то потом нырял с аквалангом и достал! Прибор высушили, и он продолжал работать. Made in Japan, одно слово! Не было тогда китайского говна на рынке, которое хлынуло потом.

Луговского я видел последний раз в 1992 году, когда приехал снимать второй песенный праздник “Миры встречаются”. Он строил из себя крутого бизнесмена, показывал какую-то сауну, где они с местными путанами готовились «принимать» хлынувших тогда в Сортавалу как из пушки фиников. Я только помню, что в бассейне, который они соорудили, вода была даже не светло-, а тёмно - коричневого цвета. В Петрозаводске она тоже была коричневатой, но, чтобы такой коричневой! Впрочем, пьяным финнам были такие мелочи, наверное, безразличны.
Диктофон, купленный у Лены, с прилагавшимся к нему микрофоном очень пригодился.

Я его использовал в два последних года работы на ТВ, потом, когда влился в движение кооператоров, как-то записал их собрание, потом расшифровал и распечатал всё на машинке. Глава Союза кооператоров Карелии Олег Жарков тогда мне заплатил 50 рублей за несколько часов работы. При этом мой заработок в лучшие месяцы составлял 300 рублей. Тогда я понял, что времена сильно меняются, и деньги у предприимчивых людей начинают крутиться совсем не те, что выдавались мне и другим в окошке кассы Гостелерадио КАССР.