Подслушанная история

     Повесть
     Семейная сага со счастливым концом.





      I


     ...Ребенок вел себя безобразно. Он орал и вопил. Широко раскинув руки в стороны, мальчик носился по холлу, завывал, изображая реактивный самолет, и, налетая на отдыхающих, истерично хохотал. Наконец, он устал, плюхнулся на диванчик и стал швыряться в окружающих сандаликами, игрушками и свежесобранными каштанами. Тут его сцапали мать и бабка, на уговоры и кудахтанье, которых он обращал абсолютный ноль внимания. Мальчику наподдали по попе, и холл вновь наполнился воплем – оглушающим и возмущенным.

     Среди прочих, за этой сценой наблюдали две женщины. Они уже выпили свои предобеденные травяные отвары и, держа в руках пустые чашки, расслабленно сидели на диване.
     – Фу, какой невоспитанный мальчик! – возмутилась пожилая холеная дама и эмоционально передернула плечами.
     – Да, нет, он не злостный... Просто ему тут скучно, а эти куры не умеют его занять, – лениво возразила ей другая – вальяжная, на излете молодости, когда молодые женщины переходят в разряд женщин молодящихся.  Она покрутила в руках пустую чашку, хотела, было отнести ее медсестре, но раздумала и снова расслабилась.
     – Я не люблю, когда дети кричат и бегают, находясь среди взрослых, – продолжала возмущаться пожилая дама.
     – Я тоже... – согласилась с ней молодая и задумчиво добавила, – мои дети никогда так себя не вели...
     – Ваши, наверное, уже большие? – заинтересовалась Пожилая. Она оказалась из той редкой категории людей, которые любят  слушать про чужих детей и про чужую жизнь вообще. Из своего личного опыта Молодая знала, что всегда бывает наоборот. Она недоверчиво покосилась на соседку и осторожно ответила:
     – Сын институт оканчивает, а дочь на третий курс перешла.
     – А они к вам не приедут на выходные? Здесь хорошо: река, лес, шашлыки можно пожарить... – приставала Пожилая. Ей было лестно на глазах у всех общаться с загадочной и самодостаточной обитательницей одноместного номера, о которой на разные лады судачил от скуки весь санаторий.
     – Нет, они сейчас далеко, – уклончиво ответила Молодая.
     – Отдыхать уехали? На лето? – не сдавалась Пожилая.
     – Они со мной не живут...
     – А где же они?! – от любопытства пожилая дама вся подалась вперед и заглянула Молодой в лицо.
     – У папаши своего, у дона Педро! – Молодая озорно сверкнула глазами и засмеялась, довольная удачной шуткой.
     – У какого Педро? – опешила Пожилая.
     – Да, мало ли в Бразилии Педров! – Продолжала смеяться Молодая, – и не сосчитаешь!
     До пожилой дамы, наконец, дошло, что ее попросту разыгрывают. Она надулась, но справедливо сочтя, что выступает в этой ситуации в незавидном качестве «старой дуры», не нашла лучшего выхода, как засмеяться в ответ.
     – Да в Новосибирске они, – сжалилась Молодая, – учатся в университете. – И добавила, – их отец там декан факультета.
     – Расскажите мне про ваших детей, – заискивающе попросила пожилая дама и вновь заглянула Молодой в лицо. – У меня своих-то нет. Вот и слушаю всех, греюсь у чужого огня... – она грустно замолчала, но на вопросительный взгляд Молодой пояснила, не дожидаясь самого вопроса, как такового, – не сложилось, вот... Все социализм строила – комсомол, партия, профсоюз. А когда огляделась вокруг, оказалось, что все хорошие мужики уже разобраны, а с пьяньчугами да гуленами нормальной семьи не создашь... Подругам помогала, путевки их детям пробивала в санатории да в пионерлагеря... Потом когда перестройка грянула, и оказалось, что все мы шли не в ту сторону... Вот и кукую одна, хорошо хоть сестра есть… старшая… и собачка… Ай, да что там!.. – Пожилая махнула рукой. – Лучше про вас!
     Молодая улыбнулась, и взгляд ее потеплел. Ей вдруг понравилась эта, с виду, чопорная, капризная и надменная дама, которая внезапно открылась с совершенно неожиданной стороны. Понравилась своей доверчивой откровенностью и тем, что она, по сути, глубоко одинокий человек, не показывает этого на людях, ища поддержки, а старательно «делает лицо».
     Вдруг Пожилая охнула и уронила свою чашку. В грудь ей ударился небольшой плюшевый мишка, брошенный меткой рукой. Мальчик, довольный попаданием, заливисто хохотал. Пожилая дама не успела даже со вкусом возмутиться, как Молодая схватила игрушку и бросила ее обратно мальчику, попав тому точнехонько в лоб. Мальчик, было, открыл рот, чтобы заверещать от возмущения, но правильно оценил ситуацию и снова засмеялся.
     – Ну, вот, теперь он нас больше не тронет, — сказала Молодая и добавила, – с такими нужно играть по их правилам, других они не признают. Ничего, перерастет.
     – Тяжело детей воспитывать? – Пожилая дама не отступала и снова вернулась к теме.
     – Как вам сказать… – Молодая вздохнула, задумалась, – по-всякому. Это же не игрушка, не заводной человечек. Это личность. И личность эта проявляется с самого раннего возраста. Его надо узнать, понять, оценить, признать. Надо помочь ему адаптироваться в социуме, разъяснить правила общего житья… Тогда и жить с ним станет в радость. Все равно, что приехал к вам чужой взрослый человек со своими привычками, желаниями, характером и поселился. Только взрослый от вас не зависит, он все может сам, а ребенок сам не может, не умеет, ему надо помогать, за ним надо ухаживать...
     Взрослые часто командуют детьми, унижают их, помыкают. Недооценивают их детские проблемы, чувства… Нууу, не относятся к ним, как к равным, а отказывают в праве на собственное мнение, на свое видение происходящего. У детей еще нет жизненного опыта, они наивны, но очень и очень не глупы, как опрометчиво думают большинство взрослых. Вот, что далеко ходить – тот мальчик. В бассейне мать и бабка приводят его в женскую душевую. Считают, что он еще маленький и ничего не понимает. А он очень смущается, помнит об этом и поэтому плохо себя ведет. Он просто нас стесняется и стремится самоутвердиться на свой лад. Все дети живут в несколько ином мире. Вернее, у них иное видение мира. Взрослые думают, что помогают детям адаптироваться к жизни в социуме, а, на самом деле, просто навязывают им свое мироощущение. Когда ребенок окончательно смирится – считается, что он повзрослел. А потом он так же точно начинают калечить своих детей. Так этот порочный круг и крутится. Все это умозрительно, теоретические изыски, о которых многие знают, но мало кто применяет в повседневной жизни. Ведь, согласитесь, куда проще навернуть своему чаду по попе и поставить оное, ревущее, в угол, чем терпеливо объяснять, почему следует поступать так и не иначе. А, тем паче, разрешить ему расти таким, как он хочет, то есть «не от мира сего». –
     Молодая помолчала и снова задумалась, а Пожилая спросила:
     – Наверное, с такими взглядами на воспитание вам приходилось очень непросто? С одной стороны – сохранить ребенку его непосредственность, а с другой – против социума не попрешь… Задачка не из легких…
     – Да уж… – согласилась Молодая.
     В это время двери столового зала гостеприимно распахнулись, и администраторша, растянув в улыбке лицо, пригласила всех на обед. Народ заволновался, зашаркал ногами, загудел удовлетворенно, образуя у входа небольшую давку. И разговор двух дам, угас сам собой. Они разошлись в разные концы зала и уселись каждая за свой стол.
     И я тоже. Поскольку, подслушивать было уже нечего. Мне стало ужасно интересно, вытрясет ли Пожилая дама из Молодой историю ее жизни? Судя по всему, настроена она решительно. На это имелись веские причины: история обещала оказаться очень неординарной, и, кроме того, рейтинг Пожилой дамы в санатории мог взлететь на необычайную высоту. Шутка ли, она запросто болтала с самой Снежной Королевой!
     Пожилая меня не разочаровала.
     Наскоро пообедав, я послонялась по холлу, отслеживая даму. А, когда та появилась, я спряталась за большим фикусом, присев на пуфик. На наше с ней  счастье, хлынул дождь. Это был холодный августовский ливень. Он вымочил дорожки, скамейки, пляж, кусты и траву и снизил температуру на улице градусов на пять. Потянуло сыростью, над рекой повис туман. Заняться стало нечем, гулять было неприятно.
     Все складывалось на редкость удачно. Пожилая легко поймала Молодую и усадила ее на диванчик. Слово за слово вновь завязался неспешный разговор. Все доверительнее и откровеннее, и Молодая стала рассказывать.



     II

     «…Женились мы «по залету»…»

     – Девочкииии! Хорошо-то каааак! – в сестринскую вбежала молоденькая медсестра и закружилась на одной ножке.
     – Что хорошо, Ира? – Дама глубоко пенсионного возраста подняла от вязания сиреневые шестимесячные букли и с улыбкой поглядела поверх очков, – Игорек твой позвонил?
     – Не только позвонил, Марь Семенна, он меня на вечеринку пригласил. Восьмое марта праздновать!
     Закатное мартовское солнце щедро заливало комнату ярким золотым светом, высвечивая пыльные углы и немытые чайные чашки на столе. Ира сорвала с головы крахмальный белый колпачок и подбросила его вверх. Вспыхнули рыжие кудри, а маленькая пышная Ира в своем медицинском халате стала похожа на свежеиспеченную булочку – белая, румяная и золотистая.
     – Только он меня просил девчонок с собой взять. Одну или двух… А лучше трех или четырех. У них в МФТИ одни ребята… Такие ууумные! Кого бы из девочек пригласить… – Ира задумалась и стала накручивать на палец рыжую кудряшку.
     – Вжачем чебе вумный? — спросила с набитым ртом другая медсестра, – о щщом ты ш ним говожыть штанешь? Об уколах? Или о клизмах?! – и она прыснула горячим чаем. Все дружно засмеялись. И Ира тоже.
     – А я не буду говорить, я слушать буду, – отсмеявшись сказала она и задумчиво подперла щеку пухлой ручкой, – он мне много чего рассказывает… Да так интересно… Про физические законы разные, про звезды и небесные тела, про погоду и климат и много-много всего…– Ира мечтательно улыбнулась, и сразу стало видно, что она любит своего Игорька, и ему здорово повезло.
     – Зачем тебе про небесные тела? Тебе что, тут земных тел недостаточно? – Снова встряла пересмешница, но ее никто не поддержал.
     – Смешная ты, Натка, – продолжала Ира, – умные, они борщи и свежие рубашки уважают не меньше, чем глупые, зато не пьют, не дерутся и матом не ругаются. И дети от умного парня умными рождаются, не то, что от дурака, вот! Говори, пойдешь с нами на вечеринку? Я еще Катьку позову, Милу и… Марин, тебя! Пойдешь?
     Стройная девушка, примостившаяся в уголке дивана, подняла темноволосую голову от учебника.
     – Пойду, — сказала она после некоторого раздумья, – а мальчики там высокие?
     – Есть, есть высокие! – Обрадовалась Ира, – Женька очень высокий, на голову моего Игорька выше, и другие тоже ничего. Один мой Игорек маленький, зато добрый…

     Так Марина попала на шумную и веселую студенческую вечеринку в общежитие самого «мальчишечьего» института в Москве. Нельзя сказать, что она не ходила раньше на вечеринки и в компании, что у нее не было мальчиков, и никто за ней не ухаживал. Всего этого у нее было в избытке, и телефон по вечерам взрывался от обилия звонков. Но относилась она к ним как-то несерьезно. Есть – хорошо, нет – и не надо.
     Женька, действительно, оказался высоким. Красавцем он не был, но был обаятелен каким-то особым обаянием, которое вызывало к нему расположение с самого первого взгляда. Когда возникает такое чувство, что знакомство длится долгие годы, и ты знаешь этого приятного открытого парня вдоль и поперек. Женька жил в общаге, приехав из какой-то глубокой периферии, учился на пятерки и слыл зубрилой.
     За Мариной он стал ухаживать сразу, там же на вечеринке, как-то преданно и немножко подобострастно. Женька блокировал все ее прежние знакомства, просто тем, что занял собой большую часть Марининого жизненного пространства. Он тратил на нее все свое свободное время и деньги, иногда даже в ущерб учебе. Встречал с работы,  носил за ней сумки, помогал по хозяйству, ездил с ней по ее делам и нравился Марининым родителям. Его привечали и подкармливали.
     Незаметно Женька очень прочно вошел в Маринину жизнь и жизнь Марининой семьи. С ним было удобно, легко и приятно. Его не стыдно было показать знакомым, с ним было о чем поговорить, и рыцарская Женькина любовь очень тешила Маринино честолюбие.
     Но к нему Марина тоже относилась не очень серьезно, пока к следующему лету вдруг с изумлением не обнаружила, что беременна. С ней случилась небольшая, но бурная истерика, а Женька обнимал ее, утешал, обцеловывал и говорил:
     – Ну, Марин! Что ты так переживаешь, я тебя люблю. Давай поженимся! Ребеночка родим. Я на вечернее переведусь, работать стану или на кафедру устроюсь.
     Так они и поженились. Очень обыденно, совсем не так, как представляла себе Марина. Без сногсшибательной обморочной любви, без охов, вздохов, романтических признаний и такого же романтического предложения руки и сердца с упаданием на одно колено.
     «Вот и вся любовь!», – как говорил Маринин папа.
     Свадьба тоже была обычная и не слишком многолюдная. Приезжали Женькины периферийные родители. Как приехали, так и уехали, словно их и не было вовсе. Денег, правда, стали присылать каждый месяц. Пятнадцать рублей (дело было еще при социализме). Говорили, что больше не могут.
     Жизнь потекла своим чередом, ничего не изменилось, кроме того, что Женька поселился в квартире Марининых родителей. Он занял Маринин письменный стол и больше ничем семью не обременял. На вечернее перевестись Женьке не позволил Маринин папа, но сошлись на том, что на кафедру Женька все же устроился.
     А у Марины появилось такое чувство, что ее обманули. Что ее настоящая жизнь проходит мимо нее, а она, будто, смотрит черно-белый фильм под названием «Жизнь Марины» с собой в главной роли. Что все происходит помимо ее участия, желания и согласия, как по велению бездарного режиссера.
     Главное, и придраться было не к чему! Муж – на диво: и умен, и воспитан, трудолюбив, хорош собой, любит ее без памяти. Семья у нее образцовая, родители довольны и счастливы, пылинки с Женьки готовы сдувать… Тем она себя и утешала, когда из глубины души прорывалась наружу надсадная звенящая, ноющая тоска. Списывала на беременность. Даже об институте пришлось на время забыть. На то и другое Марининого здоровья попросту не хватало.

     Роды первым заметил Женька, который однажды среди ночи проснулся в луже. Марина спросонья даже не сразу поняла, почему все суетятся, зачем ее заворачивают в одеяло и куда-то несут, а когда сообразила, начала тихо плакать со страху. Но роды прошли, на удивление быстро.
     – Мальчик у вас, мамочка! Мальчик! –
     Акушерка похлопала по ягодичкам то, что впоследствии станет новым гражданином, а Марина облегченно выдохнула – Слава…
     – Слявотька, холёсинький! – закудахтала акушерка, а Марина закончила, – Богу…
     Все засмеялись, дитя захныкало, заскрипело.
     И снова жизнь покатилась сама по себе. Даже имя ребенку дали чужие люди, но менять его Марина не стала.
     Ребенком сразу же занялись Маринины родители. Папа гулимулькал с внуком, гулял с ним после работы и по выходным, Женька по утрам бежал на молочную кухню,  Маринина мама хлопотала над пеленками, распашонками и прикормом. О памперсах тогда еще и не слыхивали. Единственное, где Марину заменить никто не мог, было кормление грудью. И когда Марина прикладывала к груди теплого, сонно чмокающего Славу, сердце ее сжималось от любви и нежности, к горлу подкатывал ком, а в глазах закипали слезы.
     Ребенок был, на удивление, спокойным и покладистым. И, когда прошел первый шок после родов, Марина восстановилась в институте. Учеба и студенческая жизнь ее радовала. Марина проучилась целых полтора курса и даже решила, что стала контролировать ситуацию,  как опять… оказалась беременной!
     – Это какое-то наваждение, мама! – жаловалась Марина, – все разыгрывается, как по чужому сценарию, а меня и спросить забыли!
     Мама соглашалась, сочувствовала, но ничем помочь не могла. Институт снова пришлось оставить, а Женька в это время учился в аспирантуре и писал кандидатскую диссертацию.
     Дочка родилась маленькая, громкая и капризная. Она с первых же минут заявила о своем присутствии и потребовала, чтобы мир вращался вокруг нее. На голове у девочки росли реденькие светлые волосики, закрученные в тугие колечки, а на каждом глазу по четыре черных реснички.
     – Ой, какая светленькая! Светочка! – акушерка нарекла и второго Марининого ребенка. А Марина для себя решила, что уж дочку-то она станет растить сама! Слава ее мамой не воспринимал. Мамой он считал Маринину маму, а  саму Марину никак не позиционировал и называл ее упорно «Маинотька».
     Это был очень богатый ребенок – пап у него было два, одна мама, она же бабушка и Маинотька.

     К всеобщему удивлению семьи, Свету стал растить Славик. Он подошел к воспитанию сестры очень серьезно и ответственно, как и ко всему, чем занимался в жизни. С первых же минут знакомства с ней, сунув любопытный нос в шевелящийся теплый кулек, Славик вопросительно посмотрел на родителей, прося разъяснений.
     – Старина, это твоя младшая сестра, – сказал Женька, – а ты уже взрослый. – И развел руками, показывая, что ничего теперь не поделаешь. И Славик решил для себя, что его детство кончилось.
     – Я злослый, – задумчиво повторял он, расхаживая по комнате, – я злоооослый…
     Славик часами стоял возле Светиной кроватки и что-то рассказывал ей на, понятном им одним, птичьем языке, он носил из кухни бутылочки с молочной смесью, падал, торопясь, вставал и, сопя, продолжал свой ответственный путь. Он перестал писаться ночью, и, кряхтя, ждал, когда его вынут из кроватки и высадят на горшок. На прогулках Слава категорически отказался садиться в свою коляску, а топал рядом с коляской сестры и держался за бортик. Уставал он смертельно, но не сдавался и приговаривал:
     – Я злооослый… – и вздыхал. А стоило Свете залиться оглушительным ревом, как он принимался трясти кроватку, гремел погремушками, подпрыгивал и корчил рожи. Младший ребенок успокаивался и радостно гулил.
     Марина одна прониклась глубоким уважением к самоотверженному Славкиному труду. Семья восприняла его поведение легко, как детскую игру, но Марина знала, что все это для сына более чем серьезно и является смыслом жизни. К тому же, он оказывал ей ощутимую помощь. Тогда они сильно сблизились. Марина стала для Славика близким другом, а сама почувствовала к нему глубокую материнскую нежность. Она занималась одновременно двумя детьми: меняла подгузник Свете – вытирала нос Славику. Пусть он чистый, все равно! Кормила Светочку, на другую коленку сажала сына – хоть две ложки, а съест за компанию. Читала книжку Славику, рядом лежала Света и, приоткрыв рот, лупала большущими синими глазами. И всем троим, было безумно приятно, они стали просто безмерно счастливы, а Марине даже казалось, что пространство вокруг них сгустилось, так плотно оно пронизалось радостными флюидами.

     Годы шли, дети росли, умнели и хорошели, ходили на пару в детский сад, вместе носились во дворе, расшибая носы, коленки и локти, вместе переболели всеми детскими болезнями. Славик воспитывал Свету. Он учил ее садиться на горшок, кушать, чтобы не обляпаться, надевать колготки, завязывать шнурки и правильно застегивать пуговицы, чистить зубы и мыть руки, играть в кубики и конструктор, рисовать, а позднее читать и писать. Короче, всему, что умел или чему учился сам.
     Марина пыталась вклиниться в этот процесс, но у нее так ничего и не получилось: передаточная цепь Марина – Славик – Света  оказалась стабильной и нерушимой.


     – Славные какие детки у вас росли! – умилилась Пожилая, – умненькие, воспитанные!
     – Не обольщайтесь! – Молодая засмеялась, – не все было столь лубочно и карамельно, как я тут нарассказала. У нас было все – и двойки, и вызовы в школу за «фрондерство», и драки в детсаду, и подожженный туалет, и взорванная газовая плита, и курение за гаражами, и убегания из дома «на Севера» во имя спасения белых китов… Много всего интересного, от чего появляются седые волосы на голове у родителей и случаются сердечные приступы у дедов. Даже бойкот, объявленный Светкой всему классу, был! Педсовет собирали по этому поводу, но так ничего и не решили. Все рассосалось само собой.
     Дети росли умные, начитанные, с собственным мнением, неординарные и с хорошим здоровьем. В Женьку, наверное… Я-то здоровьем никогда не блистала. Деликатного сложения… – Молодая усмехнулась. –  Идеи у них в головах роились самые неожиданные, и силенок для их воплощения хватало.
     Мы, правда, деток отвлекали от этого изо всех сил. На курсы разные гоняли, в кружки, в секции, чтобы они уставали и не куролесили. Чтобы времени на эксперименты не оставалось… Но они все равно находили… Так что, хлебнули мы со своими умными и развитыми чадами достаточно. Но я довольна. Они же это не по злому умыслу шкодили, а из здорового экспериментаторства. И характер показывали, на хвост себе наступать не позволяли!
     Зато дети выросли не забитые и «правильные», а решительные и способные отвечать за свои поступки. Лишь бы это не помешало им в жизни. Личностей у нас не очень жалуют…


     Женька благополучно защитился, получил кандидатскую степень и должность доцента. Он преподавал и репетировал недорослей. Маринин папа получил вторую квартиру – по списку «на расширение», куда и перебрались молодые всей семьей. А Марина устроилась на работу. Фельдшером. Картина вырисовалась просто идиллическая!
     Перемены грянули, как гром с ясного неба.
Однажды Женька рано приехал домой, с заговорщицким видом выставил детей гулять и объявил Марине, что научный руководитель, у которого он защищался, предлагает ему принять участие в новом научном проекте, в результате которого Женька сделает головокружительную карьеру. Сразу станет завлабом и вырастет очень быстро, но для этого надо… ехать в Новосибирск. Тема, де, новая, перспективная, коллектив молодежный, умный да рьяный… А, главное, руководитель Женьке доверяет и поможет, пропихнет, а тут он, типа, будет сидеть до седых волос доцентом, каковым и загнется. И решение надо принимать оперативно, в течение недели. Он так и сказал «оперативно», и Марина поняла, что оперативное вмешательство в их семью уже произошло.


     III

     – Ааааах! Оооой… – Ахнула на вдохе и выдохе Пожилая. Она  всплеснула руками и подпрыгнула на диванчике, – и что же вы? Поехали?!
     – Помииилуйте! Ну, куда я поеду?! С двумя детьми в аспирантское общежитие от мамы, папы и собаки из двухкомнатной квартиры? Тут и Светкин сад, и Славку уж в школу записали, стадион с бассейном, кружки-студии, работа хорошая… И его держать было нельзя. Одно мое слово – он бы остался без звука, но потом бы мне этого всю жизнь не простил. В самом деле, там перспектива стопроцентная, а тут… А у него так глаза горели, он так был воодушевлен, увлечен… Я просто не имела права его останавливать. У него ведь тоже жизнь одна.
     Пожилая сидела, словно громом убитая. Лицо у нее вытянулось, нос заострился, глаза наполнились слезами.
     – Да не переживайте вы так! – всполошилась Молодая, – на вас прямо лица нет! Все решилось мирным путем. Мы договорились, что он поедет сам, один. Обживется годик-другой, осмотрится, приобретет статус, с жильем определится, с работой… А там и мы подтянемся. Так и детям объяснили.
Они помолчали, вместе как-то дружно вздохнули, переглянулись и рассмеялись.
     – Вы правы, не гожусь я в жены декабристов!
     – А что же потом-то произошло? – Пожилая даже подалась вперед от нетерпения.
     – Потом мы проводили Женьку и зажили совсем другой жизнью…


     «Другая» жизнь началась прямо по приезде домой с проводов Женьки в аэропорт. Пятилетняя Света взялась, было задать ревака на тему: «Где наш папа, когда он придет?», но Славик быстро пресек ее поползновения. А Марина, посадив обоих детей на родительский диван, объявила:
     – Стало быть, так! Слава теперь у нас единственный мужчина в семье. Он наш защитник и заступник, он теперь будет главным. Папа передал ему свою ответственность, на то время, пока сам он в отъезде. А раз Слава главный, ему полагается отдельная комната. Тем более, что он в школу осенью идет!
     Потом пришел Маринин папа. Светкину кровать и письменный стол поменяли местами, и Слава, как глава семьи, занял отдельную, меньшую комнату.
     А ночью все собрались возле Марины, на широком родительском диване. Где все трое, всхлипывая тайком друг от друга, и уснули до утра.


     – Ооой! Бедные вы мои детки! Осиротели! –
     Пожилая дама снова всплеснула руками, достала надушенный кружевной платочек, размером с небольшое полотенце, и трубно высморкалась. От чувств-с. – Но Евгений! Евгений-то каков! – она так и кипела праведным гневом, – бросил деточек, жену… науку ему подавайте!
     Молодая смеялась и рассказывала дальше.


     Жизнь их быстро вошла в свою колею.
     Незаметно в приятных хлопотах и сборах пролетел остаток лета, и вот уже гордый и важный Славик шагает в первый класс с новым ранцем и громадным букетом цветов. На проводы Славки в школу подтянулась вся семья. Марина, само собой! Надутая Света уцепилась за бабушкину руку и, слушала ее уговоры, почему надо продолжать ходить в сад, а не тащиться в школу вслед за братом. Она понемногу расправлялась лицом и расцветала в улыбке. Сложный характер Марининой дочери с лихвой компенсировался тем, что ее легко можно было уболтать.
     А первоклассника за руку вел дед. Они тихо беседовали о чем-то мужском и важном, и Славик серьезно кивал в ответ. Но временами он замирал, отрешался и глубоко уходил в себя. Дело в том, что накануне позвонил Женька и резонно объяснил Марине, почему не может приехать на первый звонок к сыну. Он подозвал Славу к трубке, долго с ним говорил, после чего мальчик весь вечер просидел над раскрытым ранцем в сосредоточенной задумчивости. Он даже ужинать не стал, хотя всегда отличался завидным аппетитом.
     Марина готова была убить Женьку и взорвать к чертям весь Новосибирский университет вместе с Академгородком, но виду не показала! Она взяла детей и отправилась в гости к дедам, чтобы разрядить обстановку. Пришли шумно, весело, с пряниками, вафлями и поцелуями, долго сидели и болтали, а Слава вдруг каменел на миг среди полного веселья и сидел неподвижно, уставившись в одну точку немигающим взглядом.
     Марина была просто в отчаянии!
     – Папа, – плакала она, – я даже не знаю, что ему этот гад наговорил! Олух, бесчувственный чурбан! Знала бы, что так получится, ни за что бы к телефону не позвала! Папа, как хорошо, что вы с мамой у нас есть! Правильно, что мы с ним не поехали!
     Но папа с Марининой точкой зрения согласен не был, правда, это так и осталось при нем. Он поглаживал Марину по спине, утешал, и лишь поджатые в нитку губы выдавали его истинные эмоции. Женьку он понимал, но Марина и внуки были ему ближе и роднее.

     Школа принесла новые, совершенно неожиданные заботы. Дело даже было не в Славе. Света, которая и так не отличалась покладистым характером, стала совершенно неуправляемой. Она устраивала истерики на ровном месте, ломала Славкины карандаши и линейки, даже порывалась рвать тетради. Понятное дело, она ревновала. Как же, ее милый, горячо любимый старший брат уже не мог все время играть с ней в куклы, конструктор и железную дорогу, он занимался своим личным, ей непонятным делом! 
     Но Марина ее чувств не разделила и жестко пресекла все бесчинства, поставив красное, сопливое и зареванное чадо в угол. Ситуация грозила стать патовой. Решение совершенно неожиданно нашла бабушка. Однажды, забирая внука из школы, она заодно зашла в детский сад за Светой. Погода была чудесной – последние теплые сентябрьские деньки! Дети с наслаждением носились по парку, вздымая вороха опавших листьев. А потом все трое отправились домой обедать и делать уроки.
      – Я тоже хочу уроки! – Света хлюпнула носом, надула губы и приготовилась реветь, но бабушка не стала возражать. Славик выделил сестре карандаш и тетрадь в косую линейку. Дети дружно сели выводить свои каракули. Проблема благополучно разрешилась сама собой. Маленькая Света быстро устала от сосредоточенной работы и сама ушла играть в куклы.
     Но тетрадь ревностно хранила и временами писала в ней упражнения из прописей. На большее ее не хватало. Разве что, она с удовольствием слушала, как Слава читает устные предметы. И даже не раз поправляла его, когда тот пересказывал прочитанное. Память у нее была превосходная!
     А наутро, придя в детский сад, Света собирала всю группу в кружок и проводила им часовой ликбез на тему того, что изучал вчера  старший брат. Дети слушали, раскрыв рты, а Света считалась самой умной девочкой во всем детсаду. Дружить и танцевать с ней на музыкальных занятиях почиталось высшей честью. Воспитательский состав поначалу был в шоке, но все быстро привыкли.

     Славик учился на диво хорошо. Окончив первый класс на круглые пятерки, он гордо принес домой похвальную грамоту и «ценный» подарок – настоящую книгу в твердом переплете, с маленькими буквами и цветными картинками – «Волшебник Изумрудного города». В ней были и остальные повести Волкова о девочке Элли. Книгу читали все вместе целое лето.
     В начале июня Марина уехала врачом в спортивный лагерь с командами юниоров. И детей с собой забрала.
     Оооо!... Это было, поистине, чудесное время! Два с половиной месяца на берегу Волги, да за казенный счет, да еще и зарплату платили! Работы было немного – детки спортивные, крепенькие и активные, тренерский состав опытный и заботливый, свои дети на природе и в коллективе – замечательно! Даже с погодой повезло. Лето выдалось теплое и погожее.
     Детей она определила в команду шахматистов к тренеру Володе. У него таких же малышей было семь человек, причем трое из них девочки, с которыми управляться Володе было крайне проблематично. Марина помогала ему с девчушками, а Володя отвечал ей немым обожанием.
     Славка, тем временем, подсел на шахматы, и за лето выучился довольно сносно играть. Света в шахматы играть категорически не пожелала, зато прибилась в команду к горнолыжникам, старшая тренерша которой хорошо знала и уважала Марининого папу.  Светка рано утром бежала на тренировку и кросс, но переходить в горнолыжный корпус отказалась. Маленькие шахматные девочки ей тоже очень нравились, хоть она считала их слабачками и занудами.
     – Ничего, я из них людей сделаю! – говорила Света и тащила весь Володин детский сад на пробежку к горнолыжникам.
Всех эта ситуация очень забавляла и более чем устраивала. Марину в лагере любили дети и уважали тренеры. А начальница лагеря объявила ее, врача, вторым лицом после себя.
     Так и проходило лето. За симпатичной и милой Мариной стали ухаживать биатлонист и волейболист. Нередко на танцы заезжал участковый милиционер, а из города главврач местной больницы. Марина была нарасхват! Но тут случилось неожиданное – Слава быстро и решительно пресек поползновения всех мужчин, заявив каждому в приватной беседе, что мама моя, мол, замужем и нечего тут семью разрушать! Мужики в замешательстве почесали затылки и от Марины отступились. Она сначала даже не поняла, почему. Причину ей озвучил волейболист. Она изумилась, но менять ситуацию не стала. Решила, что не стоит ни один из них, чтобы сразу вот так обрубать крылья сыновней ответственности и заботе. Назначила его главой семьи, вот он и старается!


     – Оооой! Какой хороший мальчик! – Отсмеявшись  и вытерев слезы, сказала Пожилая. – Надо же, какой молодец!
     – А по приезде из лагеря нас всех ждал сюрприз… Нет, Женька не вернулся, – Молодая улыбнулась и продолжала…


     – И се Эвксинский понт, – задумчиво продекламировала Марина, глядя в лазурную даль.
     В ознаменование благополучного окончания Славиком первого класса на пятерки, Маринин папа достал путевки в лагерь МАИ «Алушта», в богом забытое местечко Сотера в Крыму. Папа расстарался, и Марина с детьми поселились в люксе. Славика по этому поводу даже сняли с учебы на две недели, поскольку путевка начиналась в самом конце августа.
     Светку взяли «за так», надеясь уже в лагере договориться о дополнительном месте и питании для дошколенка. Узнав, что ей путевки не полагается,
     Света набычилась и зашмыгала носом. Но мудрый старший брат урезонил ее тем, что на те деньги, на которые ей не купили путевку, они будут кутить. Откуда первоклассник-Славка вызнал такое слово, осталось загадкой для всех. Но Слава много читал, и Марина подозревала, что не только книги из детской библиотеки и домашней школьной коробки, которую прислали дальние родственники. Книги там были детские, советские и очень правильные. Но в Марининой комнате стоял книжный шкаф со «Всемирной литературой», которую коллекционировали деды. Вот вокруг него-то и ходил Слава, как кот вокруг сметаны. Для Марины это не было удивительно. Она и сама начала интересоваться шкафом довольно рано, классе во втором-третьем.
    

     Крым встретил их высоким синим небом, лазурным теплым морем и палящим солнцем. Жара стояла невыносимая. Жара и духота, когда по вечерам воздух напоминал остывающую сауну, а весь Крымский полуостров ассоциировался у Марины с большой раскаленной сковородой. Даже море не спасало.
     Дети с радостными воплями носились по набережной, по маленькому пляжу, покрытому мелким галечником, настолько тонким, что не тревожил нежные городские ступни. Они бултыхались в море и ловили там красивые камешки, целая куча которых уже лежала на столике в комнате. После обеда Марина загоняла детей спать, и после пяти вечера до ужина все снова шли купаться. А вечером они ходили в кино.
     Марине тут нравилось все – и вальяжное теплое море; и брутальные высоченные кипарисы с шишечками, напоминающими формой футбольные мячики; и реликтовые сосны с длинными иголками и большими шишками, источавшими неземной хвойный аромат; и гора, к подножию которой прилепился лагерь; и симпатичные аккуратные домики, тоже прилепленные на склоне этой горы; и небо – высокое и бездонное, покрытое небольшими прозрачными облачками, тянущимися откуда-то из Трабзона… Сама аура места, абрис, пейзаж и архитектура – все указывало на то, что это Крым. Крыыым!
     Марина бывала в Крыму еще совсем маленькой пятилетней девочкой. Мамина сестра, тетя Нина, устраивалась в свой долгий, по вредности, отпуск работать медсестрой в какой-нибудь южный санаторий. Она снимала для них комнату, и мама с папой, поочередно, сидели с Мариной два месяца на море. Всегда в разных местах. Поэтому у Марины сохранились какие-то отрывочные воспоминания о Крыме. Больше всего запомнились кипарисы. Громадные и прямые, как обелиски, они тогда потрясли ее детское воображение, и Марина потом искала их везде… и не находила. Может быть, они и произрастали где-то еще, но в Маринином сознании кипарисы так и остались одной из особенностей Крыма. Кипарисов тут было много. Они стояли свечками, уже обросшие своими симпатичными зелеными шишечками и умопомрачительно пахли под раскаленным солнцем. Оранжевые рассветы над морем, лиловый закат за горой, причудливые тучки над горизонтом, где море переходит в небо, или наоборот… Все было хорошо…
     Если бы не жара. Вентилятор не справлялся. По ночам в комнате висел горячий плотный воздух, и надо было открывать окно, дверь из комнаты и окно в коридоре, чтобы создать жалкое подобие сквозняка. Но из коридора налетали мелкие злые крымские комары. Эти твари не боялись даже фумитокса, и, прежде чем сдохнуть, успевали больно покусать Марину. Чтобы спастись от солнца на пляжике, был куплен большой радужный пляжный зонт. Зонт очень нравился Свеланке, и она доблестно протаскалась с ним целых полдня. Но не спас даже он. К концу шестого дня отдыха с Мариной случился тепловой удар. У нее поднялась температура, кружилась голова, темнело в глазах, и встать было невозможно. Славка подхватил, заревевшую было от страха сестру, и помчался за помощью. Все закончилось хорошо – пришли опытные взрослые люди, дали Марине лекарства, забрали хлюпающую носом Свету на прогулку, а Слава остался, чтобы по совету опытных людей прикладывать к Марининому лбу влажную тряпочку. Чем и послужили Светкины хлопчатые купальные трусы.
     После этого случая Славу в лагере зауважали. С ним начали общаться на равных, вели легкие курортные беседы, рассказывали ему разные интересные истории – откровенно смешные байки, случаи из разряда «а раньше было…» или крымские легенды, а пожилые преподаватели играли с ним по вечерам в шахматы. Удивлялись, «как не по годам развит мальчик». Света гордилась братом, манерничала и задорно встряхивала копной светлых, выгоревших на солнце кудрей, вызывая восторг всей мужской части населения от пяти до семидесяти пяти лет.
     А на следующий день пошел дождь. Он остудил жару, и после обеда даже разыгрался небольшой шторм. Дети закапризничали, стали просить мультики. Марина включила им ноутбук, а сама села в кресло к самому окну и наслаждалась прохладой, ароматом дождя, хвои, моря и штормом.
     Палящая жара больше не вернулась, остаток смены все провели приятно и вальяжно, и довольные, загорелые, посвежевшие возвратились домой к обыденным заботам.



     IV

     – А что же Евгений? С ним-то как?
     – Ууу! С ним все было хорошо, – Молодая улыбнулась и продолжала рассказывать. Похоже, что она вошла во вкус. Возможно, ей очень нужно было высказаться, озвучить и самой оценить свою ситуацию со стороны. А тут и добрые ушки подоспели! И, слава богу! Я была только рада.

     А Евгений звонил…
     Поначалу звонки были очень частыми, два-три раза в неделю. Постепенно их количество и продолжительность снижались, пока к концу учебного года не сократились до одного раза в месяц. Но вот о детях Евгений не забывал. Он регулярно присылал деньги, письма и посылки. Чувствовалось, что, ограничивая себя, Евгений старается, чтобы дети хотя бы не страдали материально. Особенно радовали посылки с сибирскими разносолами – кедровыми орешками, сушеными сибирскими ягодами и грибами, вареньем и медом. Письма от папы получал Славик. Он торжественно вскрывал конверт и читал вслух буквастые, написанные специально для первоклассника крупным чертежным шрифтом, строки. Детей Евгений любил.
     Марину не удивило такое развитие ситуации. Нечто подобное она и ожидала. Обидно, конечно, но куда деваться. Евгений ведь был молодым здоровым мужчиной со здоровыми потребностями, собой неплох – умен, обаятелен, перспективен… Мечта любой женщины! На него, небось, и очередь выстроилась! Да и обида на Марину, из которой не получилось жены декабриста, сыграла не последнюю роль. А в январе, аккурат, после Нового года пришло письмо от «добрых людей». Благо, пришло оно по прописке, в квартиру, где жили Маринины родители, и дети его не увидели.


     – Но как же так, милая! – переживала Пожилая, – вы так легко об этом говорите! – Она качала головой, и массивные золотые советские серьги покачивались в такт. – Не может быть, чтобы вам было все равно, вы такая тонкая, ранимая… – дама снова промокнула уголки глаз кружевным платком и продолжала, – как же можно, родной муж и… – тут дыхание у нее перехватило, голос осип, и она замолкла.
     – Помилуйте! А что я могла поделать? И потом, это был мой выбор. Я посчитала, что детям будет лучше тут… Ну, не хотела я с ним ехать невесть куда. Я тут родилась, тут мой дом. Это он перекати-поле без родины, без семьи, без роду, без племени. А у меня все корни тут. Все мои предки жили в Москве на протяжении двухсот лет. У нас тут родственники, друзья…
     Да и говорю я об этом легко только сейчас. А тогда я очень переживала. И оскорбленное самолюбие, и уязвленная гордость, и тоска по тому времени, когда нам было хорошо вместе, и страх – глупый бабий страх остаться одной… Что вы… я рвала и метала… Мне тогда мама очень помогла. Без нее бы я и не справилась…
     Пожилая вздохнула, соглашаясь, а Молодая продолжала.


     Но Марина не собиралась сдаваться так просто. Она отправила ответное письмо Женьке, все содержание которого сводилось к одному: «что это все значит, и как мне теперь себя позиционировать?». И присланное подметное приложила. Объяснения было не избежать, как бы Марине ни хотелось. Да и с решением статуса их обоих в создавшейся ситуации тянуть не стоило. Позиция «страуса» могла только навредить.
     Женька примчался без звонка через пять дней.
Как умный и практичный человек, он пришел сначала к Марининым родителям, и вместе с ними явился к семье.
     Когда утихли восторги детей по поводу приезда папы, подарки и гостинцы были розданы, деды увели внуков, а Марина осталась «тет на тет» с Евгением.
Марина молчала, предоставив начинать мужу. «Белые начинают, оправдываются и проигрывают». Женька помялся, потерся, и, краснея, потея и бледнея, признался, что «добрые люди» не наврали. Что, да, мол, было дело по слабости, от тоски, обиды и неустроенного быта. На, вот тебе мою повинную голову, делай с ней что хочешь.
     – Про неустроенный быт заговорил! – Марина грустно усмехнулась, – а куда же ты меня с двумя детьми приглашал? Или думал, что я должна его тебе налаживать?
     – А кто?! – Ощетинился вдруг Женька. – Ты же моя жена! Нам бы две комнаты в общежитии дали! Соседние. Дверь бы проделали… И занималась бы ты детьми и бытом!
     – Ага… – Марина снова грустно усмехнулась и покачала головой, – мне дети, быт, полстола на общей кухне и удобства в конце коридора… А тебе научная карьера и интересная наполненная жизнь. А, главное, никаких хлопот!
     – А как же другие живут?!... – Вякнул было Женька и осекся.
     – Женя, – Марина устало поморщилась, – я не знаю, как живут другие. Я никогда не жила в общежитии или в коммуналке и не хочу начинать. И не хочу, чтобы наши дети жили в плохих условиях. Я не хочу для них неустроенности и лишений. Ведь «снимем квартиру» от тебя даже не прозвучало. Стало быть, ты этот вариант не рассматриваешь. Какие у тебя на то причины – дело десятое. Сейчас разговор не об этом. Не надо меня упрекать, что я осталась здесь. Жизнь единственная не только у тебя. Да и перспектива «киндер-кюхе-кирхе» меня тоже не привлекает. А ты для меня оставляешь только этот вариант, без какой бы то ни было альтернативы. Прости, но я не хочу рушить свою устоявшуюся и удобную жизнь ради обслуживания твоих научных амбиций. Давай решим наши статусы и разойдемся полюбовно.
     Марина не замечала, что голос ее так и звенел от обиды и сдерживаемых слез. Женька молчал, уставившись в пол, разглядывая одному ему видимые узоры. На него было жалко смотреть. Но и понять его можно! Марина пыталась сделать это изо всех сил, она чувствовала свою часть вины, но понимание удавалось ей плохо. В конце концов, договорились, что разводиться официально они не станут, ибо «муторно и волынисто», до тех пор, пока у кого-то из них не появится для этого реальная необходимость. А там, как сложится. Вот подрастут дети, тогда и оформим отношения, если будет повод.
     На том и расстались. Женька переночевал в Славкиной комнате, а дети спали с Мариной. Им сказали, что папа простыл в самолете, и боится заразить маму. Утром он отвел сына в школу и уехал. Свету забрала бабушка, а Марина долго сидела опустошенная, обессиленная и отрешенная, бормоча для самоуспокоения: «Ну и хорошо, так даже лучше, теперь все понятно и все встало на свои места». Но места эти Марине не нравились. Раньше у нее хоть оставалась иллюзия, что Женька ее любит. Просто они временно живут врозь, потому что он «делает науку», а после вчерашнего разговора с мужем иллюзия эта разбилась вдрызг. Дело было решено, назад не отыграть.
     Так ситуация виделась Марине. На самом же деле была она несколько иная.
     Женька Марину любил, и любить не переставал. А детей так просто обожал! Но, будучи виноватым, что поддался слабости, оправдаться он не смог, стушевался, сплоховал и обиделся на Марину, что она так решительно и хладнокровно, как ему показалось, поставила все точки над i. Это хорошо поняли Маринины родители, но решили дочь не травмировать и… промолчали.



     V

     Таким образом, непонявшие и непонятые прожили они десять лет.
     Дети росли, учились, умнели и взрослели. За эти годы они сильно изменились. Слава из степенного, уравновешенного и рассудительного мальчика превратился в веселого юношу-пофигиста.
     Он отрастил длинные волосы, носил рваные джинсы, ходил в «качалку», слушал тяжелый рок и джаз. Слава полюбил шумные вечеринки и пешие походы с палаткой, костром, гитарой и комарами. Друзья-приятели всех мастей роем вились вокруг него. Он стал застрельщиком таких сумасбродных авантюр и предприятий, что Марина и деды только диву давались! Но все было в рамках здравого смысла и уголовного кодекса. Учился Славка хорошо, и на многие его выходки взрослые, преподаватели и педагоги просто смотрели сквозь пальцы. Семья даже переполошилась, что теряет контроль над ситуацией! Марина поговорила с сыном по душам, и тот успокоил ее, что все под контролем. Все же, это был ее прежний умный и благонадежный Слава.
     А Света, наоборот, из шустрой, капризной и взбалмошной девчонки превратилась в степенную барышню. Она расцвела, похорошела и стала очень нравиться мальчикам. Света приобрела твердый авторитет среди сверстников, дружила с немногими, но сильными личностями и стала много и избирательно читать.


     – Как же так, милочка, – снова оживилась Пожилая, – неужели за все время у вас не было личной жизни?! Дети, родители.… А для себя-то времени так и не нашлось? Вы молодая, интересная, с характером! Куда же мужчины глядели?
     – Да были, были у меня поклонники! – Засмеялась Молодая, – но Славка быстро с ними разобрался…


     После отъезда Женьки, как-то само собой так получилось, что у Марины стали появляться поклонники. Не те разбитные тренеры и педагоги, что работали в спорткомплексе и ДЮСШОР, где Марина служила фельдшером, которые, шутя, волочились за ней на всех традиционных и спонтанных корпоративных вечеринках, а серьезные и привлекательные мужчины со вполне матримониальными планами.
     Марина сперва отнеслась к этому с удивлением и настороженностью, а потом расслабилась и позволила себе принять ненавязчивые ухаживания одного из них. Мужчина оказался воспитанным и галантным, да и Марина, судя по всему, ему сильно нравилась. Он приглашал ее в кафе, брал билеты в хорошие театры, приглашал с детьми в парк на аттракционы и возил на экскурсии. Отношения развивались, да так, что Марина несколько раз не ночевала дома. Он даже возил Марину на десять дней в Египет, откуда она привезла свежей клубники среди зимы и фиников. И, когда все уже было, вроде как, «на мази», претендент пришел к ним с цветами и тортом, Слава устроил ему «допрос с пристрастием». А попутно сообщил, что, де, Марина с папой еще не в разводе, и спросил, готов ли сударь взять на себя ответственность за воспитание молодого поколения, то есть его, Славы, и сестры Светы, и как он себе это представляет. Мужчина смутился и оробел. А, оробев, задумался: если мальчик сейчас задает такие суровые вопросы, что же будет дальше? Предложение не состоялось, и отношения угасли сами по себе.
     Марине с одной стороны было жаль, что все окончилось так бесславно, а с другой, она поняла: рано или поздно,  но отношения с этим мужчиной все равно пришли бы к логическому концу. Так пусть лучше рано. Она повздыхала несколько дней, а виноватый Славка вился вокруг нее, заглядывал в глаза и пытался чем-нибудь услужить.
     Так же повторилось и во второй раз, и в третий, и Марина бросила это бесперспективное занятие.
     Сказать, что дети обрадовались – нет. Они уже достаточно повзрослели и понимали, что мама молодая и красивая женщина, что папа, как бы, вилами по воде писан, а маме нужно бы завести личную жизнь… Но дети есть дети… Ну, не хотят они чужого дядьку! А дядька, который смог бы стать не чужим, на Маринином горизонте так и не появился.


     – Да уж… – задумчиво произнесла Пожилая, – это вам не фунт изюму…
     Молодая прыснула. Она вдруг представила этот самый фунт изюму, который очень любили дети, который клевали по штучке, когда делали уроки, готовились к контрольным или просто вместе смотрели телевизор, играли на компьютере, читали, сидя рядом, каждый свою книжку. Так дамы и смеялись некоторое время, потом Молодая сказала:
     – А Женька таки сделал карьеру… Дааа… Только не такую, о которой мечтал. Грянула перестройка, потом кризис, развал страны, разруха… тему его приткнули… В преподаватели он пошел! Там и зарплата больше, и возможности, и левых денег от репетиторства. Недорослей в каждом городе хватает.
     Он сейчас декан факультета там. Сразу в гору пошел после нашего объяснения, после того письма… и стоило ради этого огород городить! Прекрасно мог бы и тут преподавать. – Молодая погрустнела, помолчала… – Вот и забрал он их, деточек моих, к себе в Новосибирск. Учиться…



     VI

     Женька нарисовался сразу после того, как Слава окончил одиннадцатый класс, а Света девятый. Они уже сдали экзамены, получили аттестат – Слава, и свидетельство – Света и пребывали в некоторой расслабленной прострации. А тут и папа подоспел.
     Марина увидела на его лице то же самое выражение, которое было, когда он объявил ей, что надо ехать в Новосибирск, и ей сразу сделалось нехорошо. Она поняла, что грядет нечто серьезное, важное и неприятное. Женька дал детям денег и отправил их за тортом, мороженым, вином, фруктами и какими-нибудь деликатесами на их вкус.
     Славка сразу все понял. Он, молча, взял сестру за руку, и они ушли.
     «Даааа… мне это сильно что-то напоминает…» – думала Марина, но ничего не расспрашивала, ждала, что скажет Женька.
     – Мать, собирай детей, я приехал за ними! – Женька фиглярствовал, потирал руки и нарочито бодрился. Было видно, что он смущен и очень не уверен в себе.
     – Ффффф… Это куда это еще?.. – Сказать, что Марина удивилась, значило не сказать ничего. Она была просто потрясена и очень растерялась, даже на табуреточку присела. Дыхание ее сбилось, и Марина непроизвольно хватала воздух ртом. Как рыба.
     Женька остался доволен произведенным эффектом, наверное, долго репетировал перед зеркалом. Марину он побаивался, и  задуманное им предприятие она могла запросто пресечь на корню.
     – В общем, так, – Женька поднял Марину под локотки с табуреточки, отвел в комнату и усадил на диван. – Мариша, я тут подумал, что это просто свинство с моей стороны принимать такое малое участие в жизни детей. Я сделал неплохую карьеру, приобрел немалый вес в университете, могу хорошо помочь им с поступлением и учебой. Ты детей растила, давай я буду их учить…
     – …Но для этого надо ехать в Новосибирск! – Закончила Марина Женькину мысль, – так? Женя, у меня дежа-вю! Один раз мы все это уже пережили, ты не находишь?! Да и с каких пор ты стал таким щепетильным? Жил-жил себе спокойно, и на тебе –  свинство! Ты там что, с кедра рухнул?! – Марина расходилась, поднимала голос, жестикулировала и чуть не плакала. Глаза ее прозрачные, серо-голубые, потемнели и заблестели нехорошим огоньком.
     Женька заметно сдулся, но не отступал.
     – Мариша, подумай сама спокойно, дети определились, станут поступать. Им надо дать достойное образование. Что в Новосибирске преподавание не хуже, чем в Москве ты, надеюсь, спорить не станешь? А шансов поступить на бюджетное обучение у них там будет гораздо больше, чем тут. В Новосибирск рвутся меньше, чем в Москву, да и я на своей должности играю не последнюю роль в приемной комиссии, – он приосанился. – В Москве их запросто срежет какой-нибудь купленный самодур за бюджетное место для своего протеже, а в Новосибирске – нет…
     – У нас дети умные, они сами поступят!.. – Марина проглотила щипучий комок, из последних сил стараясь не расплакаться. – Опять снова-здорово! Общага, полстола на кухне, удобства в конце коридора!... Я не хочу для них такой участи! Лучше платить за первый год, а потом на бюджетное переведутся! Света только девять классов окончила, ей рано поступать, в десятый пойдет!
     – Какое общежитие, Мариночка?! Я квартиру купил! Трехкомнатную! В долги влез, в кредиты… Марина, я долго готовился, все продумал…
     – Даааааа?!! С твоей прихехе они там будут жить?!
     Женька потупился и тихо выдавил:
     – У меня никого нет… Я с прежней прихехе сразу расстался, после того письма. А другие прихехе так и не появились.
     – Вот именно! Ты все продумал! Один!!! За всех нас, никого не спросил, ни с кем не поговорил! Так нельзя, Женя! – Марина сорвалась на крик, и долго сдерживаемые слезы хлынули, как через прорванную плотину. Она сразу стала некрасивая, красная и жалкая. Женька обнимал ее, гладил по спине, по голове, утешал, приговаривая:
     – Милая ты моя, дорогая, сильная, умная! Не плачь, все будет хорошо!
     – Ууууу! – Плакала Марина, – чтоб ему сгореть твоему Новосибирску, вместе с университетом и Академгородком!
     – И со мной тоже? – засмеялся Женька.
Она подняла мокрое, зареванное лицо, внимательно посмотрела на Женьку.
     – Нет, ты оставайся, не сгорай. Кто же детей учить станет? – И вытерла последние слезы. – Подожди радоваться, – она выбралась из Женькиных объятий, – надо еще детей спросить и дедам сообщить. Вдруг у них какие-то другие планы! Кстати, а что ты для Светы придумал?
     – Колледж новый открывают в Академгородке, экономический, экспериментальный. На базе девятого и одиннадцатого классов. Первый набор. Там хорошие мужики преподавать будут, толковые. Я многих из них знаю. Света с ее отличным свидетельством вне конкурса пойдет. А самое главное, что они планируют своих отличников запустить в университет на профилирующие факультеты сразу на второй курс. По результатам госэкзаменов. Там же государство в государстве…
     – Здорово… – Мрачно согласилась Марина, – ты хорошо подготовился, все учел…
     Она походила по квартире, молчала, прикладывала к красному и припухшему лицу мокрое полотенце. Женька ждал. Дети все не приходили.
     – Женя, – неожиданно воскликнула Марина, да так неожиданно, что Женька даже подскочил, – почему ты постоянно ломаешь мне жизнь?! Это что, карма у меня такая? 
     – Как ломаю? Мариночка, что ты такое говоришь?! – Женька опешил.
     – Как ломаешь? Об колено! Вот смотри, я родила тебе двоих детей, из-за этого не окончила институт. Ты уехал «делать науку» – я потеряла мужа. В итоге я никем не стала, хотя могла бы стать врачом-неврологом, например, а ты стал доктором наук и деканом факультета. И что примечательно, карьеру ты сделал, отнюдь не научную, к которой стремился, из-за чего и заварился весь сыр-бор, а преподавательскую! Так, почему не в Москве?! И вот теперь ты приехал, чтобы отнять у меня детей. Замечательно! Ты будешь с двумя готовыми детьми. Заметь, взрослыми детьми! Ни тебе детских инфекций, ни пубертатных рефлексий, ни подожженного туалета, ни взорванной газовой плиты, ни поисков оных чад, сбежавших на Север белых китов спасать, в кружки-секции бежать не надо, сразу в три одновременно – все супер! Одна я снова остаюсь ни с чем.
     – Как ни с чем?! – вскричал потрясенный Женька, – ты же можешь поехать с нами!
     – А вот, представь себе, не могу! – Марина развела упертые в бока кулачки, а глаза ее метали искры, не хуже бенгальских.
     – Но почему?! – Женька искренне недоумевал.
     – Потому-что я несу ответственность за двоих престарелых родителей. Они помогли мне в трудные годы всем: деньгами, заботой, советом, участием, присутствием, сердцем – буквально всем! И ты предлагаешь мне бросить их сейчас, когда их здоровье и силы потрачены на выращивание твоих детей? Между прочим, и тебе доучиться помог мой папа. Ты вспомни, вспомни! – Она устало выдохнула и тихо добавила, – но тебе, наверное, этого не понять…
     – Почему не понять?.. – Женька тупил с каждой минутой все сильнее.
     – Потому-что, Женя, ты никогда ни за кого и ни за что не нес ответственности. Какие черти понесли тебя, женатого человека, имеющего двоих детей, невесть куда, невесть зачем? Что ты делал там наравне с холостыми мальчишками? Ты  что, не нагулялся?
     – Марина, – попытался оправдаться Женька, – но мы же вместе все решили! Если бы ты сказала хоть полслова против, я бы остался без звука!
     – Вот именно! А я не хотела ничего тебе говорить и быть всю жизнь перед тобой виноватой. Я хотела, чтобы ты принял свое собственное ответственное мужское решение в пользу своей семьи, своих детей и своей жены. В этой ситуации кому-то надо было пожертвовать всем. И ты легко решил, что это буду я. И продолжаешь гнуть свою линию. Папаша! Ты и приезжал-то к ним за десять лет всего два раза, хотя отпуск дается каждый год… И теперь ты вернешься с двумя взрослыми детьми, пустишь пыль в глаза им и всем остальным, и все будут тобой восхищаться: «Ах, какой молодец наш декан! Какой он ответственный, заботливый и суперский!» А платить за все это снова буду я!




     VII

     – Боже правый! – Всплеснула руками Пожилая. А мне, глупой, и невдомек, что ситуация может выглядеть вот так! Я думала…
     – Не переживайте, я тоже все десять лет так думала. – Молодая улыбнулась и вытерла набежавшие слезинки, – а тогда просто озарение какое-то нашло. Ой, смотрите, нам и ужин накрыли!
     Они пошли ужинать. Но перед этим Пожилая взяла с Молодой клятвенное обещание, что та окончит свой рассказ.
     – Конечно, расскажу! – Молодая улыбнулась и пожала плечами, – тем более, что недолго осталось.

     После ужина мы с Пожилой снова поджидали Молодую на прежнем месте. Она на диванчике, а я на пуфике, притаившись за уютным фикусом.
     За окном уже сгустились ранние сумерки середины августа. Развиднелось, и на небе густо-синего цвета, высыпали редкие звезды. Мокрая трава в лунном свете совсем побелела, и казалась покрытой инеем. Впечатление усиливал едкий сырой сквознячок, который раскачивал тюлевую занавеску в холле. Молодая поёжилась и закрыла окно.
     – Как же все дело-то решилось? Уехали они?.. Ах, да! Что же я это… конечно!.. – Пожилая заискивающе заглянула ей в лицо.
     Молодая нехотя присела рядом. Может быть, она устала от долгого монолога, может быть, уже и жалела, что стала откровенничать. Она снова поёжилась, передернула плечами и нехотя продолжила рассказ.


     Марина позвонила родителям.
     – Мама, – спросила она, – я правильно полагаю, что дети у вас? Приходите все. Женька приготовил для нас потрясающее предложение, от которого мы не сможем отказаться.
     Пока Женька распинался во второй раз, расписывая прелести своего заманчивого проекта, Марина отрешенно смотрела на своих детей и родителей. Дети были в шоке. Они жались друг к другу, как испуганные котята, не находя нигде поддержки. Дед сидел с красным лицом, со сжатыми в нитку побелевшими губами, а бабушка просто тихо плакала.
     – Все. Довольно. – Решительно прервала его монолог Марина. – Мы все поняли. Теперь нам надо это обдумать, и обсудить твои радужные перспективы. Завтра мы будем советоваться и решать. А послезавтра с утра позвоним и скажем ответ. Сейчас, я думаю, тебе лучше уйти.
     Женька смешался. Такого поворота событий он не ожидал.
     – Но я думал, что…
     – Ты ошибся. – Марина ядовито улыбнулась и развела руками, – жди звонка.
     Она закрыла за Женькой дверь и вернулась в комнату, где в прежних позах сидели окаменевшие домочадцы.
     Первым отмер Славка.
     – Мама, – сказал он. И это был плохой знак. Так он называл Марину в самые кризисные моменты, – мы никуда не едем. Света доучится в школе, а я сам поступлю. У меня хорошие результаты ЕГЭ. И учиться стану сам. Не дурак же я, в самом деле!
     – Дети, мама, папа, пойдемте пить чай, – Марина пошла на кухню и поставила чайник. Она достала, принесенные детьми мороженое, торт, фрукты, нарезку сырокопченой колбасы, которую обожал Слава, и бутылку вина. Стала накрывать на стол. – Я предлагаю сегодня ничего не обсуждать. Утро вечера мудренее, переспим с этой идеей… А то все сейчас на эмоциях, особенно мы с мамой… Мама, не плачь! Света, вынимай рюмки. Хрустальные давай, из хельги – будем пьянствовать!
     И они, действительно, стали пьянствовать! В лучших традициях.
     Бутылка дорогого красного вина пришлась, как нельзя кстати! Все выпили по глоточку, потом еще и еще, слегка захмелели, расслабились и повеселели. Пили чай, ели торт, фрукты, наслаждались вкусом и общением, болтали о всяких пустяках, ни словом не упоминая о приезде отца. Разошлись поздно, и спали очень хорошо.


     – Дааа… сильна вы, матушка, – с восхищением протянула Пожилая, а Молодая улыбалась, довольная произведенным эффектом. – А что же Евгений? Так и ушел в ночь?
     – А что ему сделается? Взрослый мужик. Самостоятельный, доктор наук, – она смеялась, – наберет в интернете «гостиницы Москвы» и найдет самую подходящую. Должен же он уметь хоть о себе позаботиться, если уж приехал за детьми!
     – Да я не об этом, – Пожилая тоже улыбнулась, – вы же его выкинули за дверь, как драного кота! А поделом ему! Поделом! С другой стороны, жаль его, хотел, как лучше, а получилось, как всегда. Ни торта ему не досталось, ни чая, ни семейного тепла…
     Пожилая явно искренне одобряла и поддерживала Молодую.
     – А когда это он во второй раз приезжал? Вы не рассказали!
     – Правда?! Там и рассказывать нечего.


     Женька появился года через два-три после того памятного объяснения с Мариной и злополучного письма. По всей видимости, с намерением наводить мосты. Снова нахрапом, без звонка, без предупреждения, под самый новый год. Двадцать девятого числа, он возник, словно из ниоткуда, столь неожиданным было его появление. И путевки в какой-то роскошный пансионат привез. Взял номер «Люкс» с двумя комнатами на новогодние праздники.
     Марина выслушала его, пожала плечами и сказала:
     – Женя, о таких мероприятиях надо предупреждать заранее. Чтобы люди не построили собственные планы. У меня второго января «Новогодняя лыжня». Я же спортивный фельдшер, обслуживаю соревнования. Дети тоже хотели участвовать. И заменить меня некем, уже все ведомости составлены и подписаны.
     – А дети? – Женька заметно расстроился, но не терял надежды. – Может, дети согласятся?
     Дети согласились, шустро собрались, даже карнавальные и бальные костюмы захватили. И тридцатого, рано утром, они отправились в путь, чтобы успеть в пансионат к обеду.
     А Марина облегченно вздохнула. Ну, не хотела она встречать Новый год с Женькой! И родителей оставлять одних не хотела. Очень они любят Новый год семьей праздновать!
     Обратно дети приехали какие-то смурные. Марина их расспрашивала, деды расспрашивали, а они молчат да отнекиваются. Одна говорит «клёво», другой «прикольно» – вот и все подробности. Уже потом, после каникул, Света проговорилась, что лучше бы на «лыжню» пошли.
     Больше Женька и не приезжал. Позже он прислал дополнительно денег, на покупку хорошего и мощного ноутбука. Когда ноутбук был куплен, Интернет к нему подключен, Женька долго инструктировал Славу по телефону, как установить на него скайп. А когда состоялся первый видеосеанс, Марина поняла, что Женька, таким образом, самоустранился. Она немного огорчилась, недолго погоревала и забыла.

     – А дальше-то, дальше что?!
     А дальше было вот что…

     На следующий день Марина собрала всех домочадцев и объявила свое решение. Она почти слово в слово пересказала им Женькин монолог, и как веский довод привела тот факт, что если Слава по каким-то, не зависящим от него, причинам не поступит на бюджетное, то оплатить ему обучение они с дедом не смогут. А просить денег у отца уже будет стыдно. Поэтому, чтобы не рисковать, она считает целесообразным принять отцово предложение. Тем более, что оно не самое плохое. Во-первых – льготные стартовые условия, во-вторых – сильная поддержка отца, ну, а в-третьих – там совсем другая жизнь, много самостоятельности, новые места и новые впечатления. Все это пойдет им лишь на пользу. И тому подобное. Что, в конце концов, Женька им отец, он их любит, и никто не виноват, что судьба распорядилась так, а не иначе. Тут Марина мысленно призналась себе, что сильно кривит душой, и предпочла эту тему больше не развивать. А в конце добавила, что возражения охотно принимаются и обсуждаются вплоть до вечера, но не в эмоциональной, умозрительной и эмпирической форме, а в конструктивной.
     В конструктивной форме никто возражений не высказал. На следующее утро Марина, как и обещала, позвонила Женьке и сказала, чтобы он заказывал билеты и купил чемоданы – два очень больших для багажа и два маленьких для ручной клади. Все было решено.
     Казалось бы, все хорошо, решение принято разумное, цель преследуется благородная, будущее обозначено четко и правильно… но дети замкнулись. Они, молча, складывали вещи в большие чемоданы, принесенные счастливым Женькой, и всхлипывали втихомолку.
     – Мама, почему ты нас выгоняешь? – улучив момент, горестно спросил Славка, – чем мы тебе помешали?...
     Марина схватила сына в охапку, потащила в другую комнату и, закрыв плотно дверь, долго объясняла, что это совсем не так; что они могут вернуться в любой момент, если там им окажется плохо; что изыщется возможность перевестись на обучение в Москву; что они ее дети, и она их любит больше жизни, но отец тоже любит своих детей и хочет лучшим образом участвовать в их судьбе… Но тщетно. Сыновнее сознание и сердце плотно закрылось для нее. А Света… что же… она, как Слава.

     – Господи! Мне бы сказать им тогда, что никуда они не едут, если не хотят! Что как они сами решат, так и будет. Они бы постепенно пришли к правильному решению и позже поехали с Женькой в Новосибирск, но саааами, сами!... – Молодая тяжело вздохнула. – Но и я тогда была в ужасном шоке. А родители, как всегда… промолчали. Да еще эти чемоданы, билеты… они на меня, как приговор давили, как удав на кролика! Да и Женька поторапливал… – Молодая горестно покачала головой, – растерялась я, смалодушничала… Уезжали дети в обиде, так в обиде и остались. Не приехали ни разу. По скайпу, если я позвоню – говорят. А сами не звонят. А этот олух, кажется, так ничего и не понял, что произошло. По нему все хорошо!
     – Не переживайте! – Пожилая погладила ее по руке, – они выучатся и вернутся…
     – Нет, они не вернутся. Они уже там увязли, как и Женька. Дети обросли контактами, дружбами, любовями… Это все вяжет по рукам и ногам. Они, если не корни, то корешки уже пустили. Выдирать их из благодатной почвы я не имею права, да и не стану… Зачем детям лишнюю травму наносить… Они и так настрадались в жизни. Одно хорошо, что судьбы их сложились удачно, благополучно.
     Молодая вздохнула и замолчала, устремив задумчивый взгляд в темное окно.
     – Да… Этот Евгений ваш чрезвычайно толстокожий… Даже удивительно, как он мог быть таким трепетным в молодости…
     – А он и не был… – Молодая пожала плечами, – просто так случилось, что наши интересы долгое время совпадали. А когда перестали совпадать, он и пошел своей дорогой, как говорится, нимало сумняшеся. Разве трепетный человек мог поступить со своей семьей таким образом? Эмпатия – это не про него. Идет и топчет все на своем пути… Как слон.



     VIII

     Молодая потянулась, грациозно повела затекшими от долгого сидения плечами, встала и прошлась по холлу, подошла к окну и… увидела меня, спрятавшуюся за фикусом!
     – Оооо! – Глаза ее округлились от удивления. Она не знала, сердиться ей или смеяться. – Поздравляю вас, – обернулась она к Пожилой, – нас подслушивали! И что, вы так и сидели тут все время? – Спросила она.
     – Ктоооооо?! Кто подслушивает?! – Пожилая уже надвигалась на меня, как ледокол «Красин», кипя праведным гневом, – вы кто такая? – Трубно гудела она.
     От неожиданности я растерялась, съежилась за своим фикусом и пискнула:
     – Я литератор… Я про вас рассказ напишу. Или повесть. Очень интересная история…
     – Вот уж не было печали – попасть в изящную словесность! – Молодая сочла ситуацию комичной и рассмеялась.
     – Вы совершенно правы, милочка, и не говорите! – Вторила ей Пожилая. Она ничего комичного в создавшемся положении не находила.
     Но я уже вышла из растерянности и решила направить действие в нужное мне русло.
     – Дамы, а не испить ли нам чаю? – Примирительно предложила я, – пока бар не закрылся. Там и пирожные есть… Я угощаю!
     Дамы переглянулись. От долгих рассказов, от переживаний и эмоционирования все проголодались, и мое предложение оказалось как нельзя кстати.
     Мы с Молодой отправились в буфет, а Пожилая осталась для подготовки пространства к чаепитию.
     – Скучно вам тут с нами, со стариками? – Спросила я Молодую, пока мы шли к буфету.
     Она пожала плечами.
     – Нет. Тут спокойно. Никто не напивается и не пристает с пошлостями. Деды степенные, интеллигентные, воспитанные… Хорошо.
     – Я видела, как третьего дня вы после киносеанса спели и станцевали с ними всю «Серенаду Солнечной долины»!
     Мы переглянулись и рассмеялись.
     – Было дело! – Молодая снова хихикнула, вспоминая событие, всколыхнувшее санаторий. – Теперь я у бабушек персона нон грата. Надо еще верхом по территории проскакать. Тогда они меня приговорят к сожжению.
     Мы опять рассмеялись.
     – Завтра приедет Сергей, мой племянник, – сообщила я, пока нам накладывали пирожные в тарелку и разливали по чашкам чай. – Он собирается стрелять из лука по мишеням и кататься верхом. Будет вам компаньон. Он веселый хороший парень, хоть и сумасбродный, и по возрасту вам подойдет – не старый, но и не юнец. Я ему уж и номер забронировала.
     – Поскакать и погулять, серых уток пострелять… – промурлыкала Молодая и озорно сверкнула глазами, а я вдруг увидела, какая она еще, в сущности, девчонка.
     Я рассмеялась.
     – Ну, с серыми утками, думаю, будет напряженка… А вот баночек от пива и газировки тут предостаточно…
     – Да уж, стараниями коренного населения!
     Так, болтая и хихикая, мы вернулись с чаем и пирожными. Пожилая расстаралась – сдвинула два столика вместе, подкатила еще пару пуфиков, отодвинула мой фикус ближе к окну и образовала милый и уютный уголок. За чаем с пирожными мы просидели почти до ночи. На улице снова моросил дождичек. Он стучал по жестяному подоконнику мелкими каплями, создавая ощущение комфорта в сухом и теплом холле.


     Утро выдалось пасмурным, серым и сырым. К обеду, чертыхаясь на погоду-непогоду, прибыл мой племянник, а на ужине я представила его Молодой.
Племянник мой просветлел лицом, воодушевился, и после ужина пригласил Молодую показать ему санаторные угодья. Она не стала ломаться и жеманиться, а с готовностью приняла его приглашение.


     Так прошло еще несколько дней. Пожилая, как и ожидалось, приобрела в санатории определенную популярность. Она принимала всеобщее внимание и помалкивала с загадочным видом.
     Срок моей путевки катился к концу. Племянник увлеченно флиртовал с Молодой, и, кажется, тоже ей нравился. Он ходил за ней по пятам и старался потакать всем ее желаниям. Они даже разок на пару проскакали верхом по территории санатория, создав тем самым эффект камня, упавшего в стоячее болото. И все снова вошло в свою наезженную колею сонливости и спокойствия.
     Я уже стала обдумывать проект нового литературного детища… как вдруг на парковку подъехало такси.
     Само по себе это не было из ряда вон выходящее событие – отдыхающие приезжали и уезжали каждый день. Но девушка, вышедшая из машины, не была похожа на отдыхающую, скорее, на гостью.
     Она была молода и хороша собой, без вещей и багажа, держала в руках небольшую и изящную дамскую сумочку.
     Гостья подошла к посту охраны, о чем-то их спросила и уверенно направилась к административному корпусу. Через некоторое время она вышла и стала прохаживаться по центральной аллейке, явно кого-то поджидая.
     Дело близилось к обеду. И что это все значительные события в санаториях и пансионатах происходят под обед!!!
     Народ подтягивался ближе к столовой, появилась и моя (чуть не ляпнула «сладкая»!) парочка.
     Внезапно гостья напряглась, натянулась, зазвенела, словно высокая струна, вскрикнула: «Мама!», бегом бросилась к Молодой и повисла у нее на шее.
     Молодая от неожиданности чуть не упала! Тут племянник мой не растерялся и, подхватив обеих женщин в медвежьи объятия, бережно поставил их на дорожку.
     – Уф, как приятно! – Пробасил он, – ну, вы, девчонки, тут сами уже разбирайтесь, только на обед не опоздайте,  – и неспешным шагом подошел ко мне. – Лёля, что это сейчас было?
     – Я думаю, что это счастливое завершение той истории, которую нам поведала твоя подруга, а мы имели честь послушать, – ответила я и потрепала его по руке, – держись, скорее всего, ты понравишься девочке. Первое впечатление всегда очень сильное.
     Санаторий замер. На глазах у всех явно происходило что-то экстраординарное, а к нам с племянником спешила Пожилая дама.
     – Милочка, дорогая! Как же хорошо все получилось, – гудела она, – дочечка приехала! А там, глядишь, и сынок подтянется!... – она комкала в руках надушенный кружевной носовой платок, размером с небольшое полотенце.



     IX

     Мать и дочь, обнявшись, замерли, и долгое мгновение простояли так на дорожке. Потом, дружно и одновременно выдохнули, отстранились, поглядели друг на друга.
     – Мама, мы вернулись, – прошептала дочь, и они снова сомкнули крепкие объятья.
     Они стояли бы так очень долго, не в силах вымолвить слова и пошевелиться. Свежий теплый ветерок последнего лета шевелил на голове гостьи мягкие завитки цвета липового меда, выбившиеся из толстой косы, а сама она глубоко вздыхала и всхлипывала. По щекам обеих женщин катились крупные слезы.
     Идиллию разрушило наше неразлучное трио. Мы подошли и бесцеремонно вторглись в их трепетное уединение.
     – Дорогие мои, – проговорила Пожилая глубоким грудным голосом, – у вас еще будет много времени наобниматься и наговориться, и налюбоваться, а обед может закончиться! Давайте мы сейчас все вместе пойдем в столовую и закажем обед для нашей дорогой гостьи. А то останемся голодными до ужина. А потом девочка расскажет нам, как же они решились! – Тут и ее кружевной носовой платок пришелся, как нельзя, кстати!
     Молодая с дочерью вытирали друг другу заплаканные лица. Все заулыбались, как заговорщики, а гостья спросила:
     – Мама, они все знают?!..
     – Нууу… Так получилось… Эта милая дама была весьма настойчива, а та просто сидела за фикусом и подслушивала!
Все рассмеялись.
     – А джентльмен?..
     – Нет, он не в курсе. Если только в общих чертах…
     Все снова прыснули.
     – Ну, вы даете!... – покачала головой гостья.
     – Все, девочки, хватит разговоров, мы, вот прямо сейчас, идем в столовую! – вступил в действие мой племянник и стал мягко подталкивать нас к корпусу, – а то там без нас все сожрут голодные пенсионеры!
     – Ты полегче, полегче! – я легонько хлопнула племянника по загривку, до затылка я не доставала, – мы с дамой тоже пенсионеры.
     – И вас не минует чаша сия! – Протрубила Пожилая.
     Так с шутками и прибаутками мы двинулись на обед.


     Молодая с дочерью не выходили из своей комнаты до вечера, а после ужина мы всей компанией расположились в холле, в нашем уютном уголке, где вся эта история и начиналась. Фикус так и остался возле окна, но надобности в нем уже не было.
     – Девочка, милая, расскажите нам, чем же все закончилось! Мы остановились на том, что вы с братом пооканчивали ВУЗы в Новосибирске, вросли корешками в тамошнюю жизнь, а возвращаться и не думали…
     – Нет, мы еще не успели пооканчивать… Да, все просто оказалось, – смутилась от всеобщего внимания незнакомых людей гостья. Она посмотрела на мать, та сидела вальяжно, блаженно улыбалась и щурилась. Как сытая кошка. Гостья поерзала и начала рассказ.



     X

     Дети с Женькой поселились в новостройке, в трехкомнатной квартире с отделкой от застройщика, которую еще предстояло полностью обставить.
     Квартира не была роскошной и большой, но она была очень функциональной – три почти одинаковые жилые комнатки с лоджиями, средних размеров холл с гардеробной и хорошая кухня. Для человека, родившегося и выросшего при Советском Союзе, этот фактор являлся решающим.  Сколько развеселых посиделок собиралось на кухнях, сколько там было написано дипломных работ и кандидатских диссертаций, сколько слез пролито в дружеские жилетки – и не сосчитаешь! Кухней все остались довольны. Она отделялась от холла неширокой стеной, образующей большую арку. По сути, это было единое пространство.
     В комнатах стояли только раскладушки. Зато кухонный гарнитур уже был построен. Он, как и сама квартира, не был шикарный, но оказался очень удобный, функциональный и довольно симпатичный – хорошо гармонировал с обоями и другой отделкой кухни. В общем, миленько и со вкусом. В нем стояло немного посуды – все только остро необходимое. А в углу холла прихожей урчал пустым брюхом громадный холодильник.
     – Ребята, нам надо все тут обустроить под личный вкус каждого! – Потирая руки, с преувеличенным показным воодушевлением, воскликнул Евгений.
     Дети хмурились и мялись, не проявляя особого энтузиазма. Стояли со своими чемоданами посреди холла, не зная, куда двинуться дальше. Наконец, Света нерешительно шагнула в одну комнату, в другую…
     – Это какая сторона, папа, – спросила она, выходя на лоджию в небольшой уютной квадратной комнатке, – восточная? Я тут поселюсь. – И она вкатила в комнатку свои чемоданы.
     Женька облегченно вздохнул. Лед тронулся. Но Слава все так же хмуро не двигался с места. Женька заметно сник, и добрая Света пришла ему на помощь:
     – Папа, у тебя хорошая квартира…
     – Наша, – перебил, было, ее Женька, но она продолжала.
     – Нет, пока твоя, мы же еще не решили, останемся тут навсегда. Или только учиться будем … Выбирай себе комнату по вкусу. Я думаю, что вот та, самая большая тебе как раз подойдет.
     – Нет! Нет! Мы все решили! Мы еще в Москве все решили! Мы остаемся тут навсегда! Мы не вернемся никогда! Мы теперь будем тут жить всегда, вбей это прочно в свою глупую голову! – Вдруг взорвался истерикой Слава, да так неожиданно и резко, что Света вздрогнула и прижалась к Женьке.
Слава затащил чемоданы в третью комнату, раскрыл их и стал вытряхивать вещи прямо на пол.
     – Я тут буду жить всегда… Я не вернусь никогда… – всхлипывая, повторял он.
     Света и Женька просто остолбенели. Они стояли, обнявшись, и смотрели, как несчастный Славка в отчаянии расшвыривает по комнате вещи из большого чемодана.
     Первым отмер Женька он быстро сбегал в соседнюю квартиру и принес стаканчик с какой-то темной и остро пахнущей жидкостью. В это время Света, тихо плача, обнимала брата, отнимала у него одежду и пыталась засунуть все обратно. Слава отпихивал ее руки, шмыгал носом и украдкой вытирал красные глаза.
     Женька мягко поднял сына с пола. Усадил его на раскладушку, сунул в руки стаканчик и велел выпить. Славка, морщась, выпил микстуру. Он сидел с каменным, покрасневшим лицом, губы были сжаты в нитку. Как у деда.
     – Дети, – нерешительно начал Женька, – я очень виноват перед вами и перед вашей мамой… – слова давались ему с трудом, – но я ваш отец, я вас люблю и хочу участвовать в вашей судьбе…
     – Ага! Мы это слышали еще дома. От мамы, – зло проговорил Славка.
     – Сынок, я понимаю, что тебе сейчас нелегко, – продолжал Женька. Они все трое сидели на Славкиной раскладушке, Женька обнимал детей за плечи и привлекал к себе. Света прильнула охотно, а Слава был, словно каменный и изо всех сил топорщил свои колючки.
     – Сынок, не вини маму, мы с ней хотели, как лучше… Я понимаю, что получилось, как всегда, – неуклюже бормотал Женька, подбирая слова, – может быть, мы не должны были…
     – Что «не должны», папа?! – Снова взорвался Славка, – предавать нас «не должны»? Вы кидаете нас друг другу, как футбольный мяч! Один притомился – уехал в Новосибирск, стал там жить и работать, отдельно от детей. Теперь вторая устала, решила пожить для себя, и сбагрила подросшие чада отдохнувшему – пусть теперь он потрудится!
     Света и Женька онемели и в недоумении слушали этот гневный монолог, а Славка разошелся не на шутку:
     – Все хватит с меня! Я теперь сам буду устраивать свою судьбу. Папа, твое щедрое предложение для меня актуально. Я буду учиться в твоем университете, и жить в твоей квартире на твои средства. Сам я пока не смогу себя обеспечить и выучить – одно исключает другое. Но как только смогу – отделюсь. И никто, слышишь, никто! Не сможет меня остановить! Света, ты со мной? Учти, кто не со мной, тот против меня. И я не стану тебе помогать, когда они тебя кинут в очередной раз!
     – С тобой, я с тобой, Славчик, – пролепетала бедная Света.
     Славка судорожно вздохнул, помолчал и тихо-тихо промолвил:
     – А теперь, пожалуйста, уйдите оба. Я хочу побыть один. Уйти из дома я не могу, города я не знаю, и не хочу никого обременять поисками меня. Поэтому, прошу всех вон.
     Отец и дочь, как по команде поднялись и молча, вышли. Потрясенные, они разошлись по своим комнатам. Думать. А вечером Света тихонько поскреблась в дверь к отцу.
     – Папа, – испуганно проговорила она, – Слава таким никогда не был… Он был добрым, веселым, умным и надежным. Может быть, он заболел?.. Что же с ним случилось, папа? Как нам теперь быть?
     – Не переживай, Одуванчик, – Женька назвал дочь старым детским прозвищем, которое прилипло к ней за копешку светлых кудрей на голове и тоненькую, длинную, как стебелек, фигурку, – он успокоится и простит. Время лечит… А то, что никогда таким не был, ты не права. Он всегда был таким, просто не было условий для раскрытия именно этой его стороны. Привыкай, дочка, твой брат – тиран.
     Но Женька ошибся. Слава никого не простил. Проспав ночь, он хмуро вышел на кухню и попросил есть. Еды в доме не оказалось, поэтому решили пойти в кафе, чтобы потом всем вместе поехать и купить необходимую для жизни мебель.


     Все произошло так, как и планировал, а, может быть, устроил, Женька. Слава без труда поступил в Новосибирский университет на престижный факультет. А Света блестяще прошла собеседование в экономический колледж, и со своим «красным» свидетельством была зачислена на первый курс.
     Ждали сентября и начала занятий.
     Обстановка в доме была тяжелая и напряженная. Все тихо и уединенно, сидели по своим углам, изредка сталкиваясь только в кухне. Каждый сам готовил для себя неприхотливую еду, сам стирал свои вещи, убирал у себя в комнате. Как в коммуналке. Только что графика уборки общественных помещений не было. Удивительно, но все щепетильно и старательно делали это без напоминаний.
     Женька малодушно сидел в университете. Он не знал, как справиться с ситуацией, и элементарно прятался.
     Слава скачал из Интернета подробную карту города с маршрутами городского транспорта, и целыми днями пропадал, неизвестно где. А Света занялась обустройством отцовской квартиры. На вопрос, кому что нравится, какого цвета, фасона и размера, отец и сын дружно сказали, что им все равно, и они целиком полагаются на ее вкус. И не прогадали!
Чтобы как-то отвлечь себя от огорчений и переживаний, Света с головой ушла в хозяйственные хлопоты. Она выбирала шторы, карнизы, коврики, покрывала, картины, статуэтки, посуду и кухонную утварь, мелкую домашнюю бытовую технику, даже постельное белье и полотенца – словом, все, что составляет уют жилища. Каждому в тон, в соответствии со вкусом и характером. Она даже комнатные растения развела и тапки для гостей прикупила!
     Отец и брат были очень довольны, и когда Свете удавалось их поймать, с энтузиазмом вешали и прибивали, все, что требовалось.
     Вершиной Светиной дизайнерской деятельности был большой чайный сервиз в двадцать восемь предметов с пирожковым блюдом и тарелочками. Женька, когда его увидел, чуть не упал от неожиданности – сервиз почти в точности повторял тот, что его родители привезли в качестве свадебного подарка. Сервиз очень нравился Марине, она пользовалась им с большим удовольствием.
     Женькина квартира приобрела жилой вид, стала уютной и красивой, но домашнее тепло в ней так и не появилось. Не случалось общих семейных посиделок в большой красивой кухне, какие были заведены там, в Москве, в квартире дедов. Даже тортик, который покупала Света для объединения, съедался каждым по отдельности. Папа и брат приходили, благодарили, чмокали ее в щечку, забирали по чашке чаю, по тарелочке с куском торта и удалялись в свои комнаты, ссылаясь на неотложные дела. Семья, какую планировал Женька, не образовалась.

     Тоскуя по маме, по дедушке и бабушке, Света страдала, плакала ночами и хотела уехать домой. Даже учиться толком не могла. Но Слава ее не отпустил. Он, будь его воля, совсем бы запретил ей общаться с Мариной. Но тут Женька проявил отцовскую твердость и сказал, что игнорировать маму нельзя, что это не по-людски, и кто они после этого будут, пусть, как хотят, но он такого безобразия не допустит. Марина звонила по скайпу, дети рассказывали ей о своих успехах, старательно делая лицо. Но сами они не позвонили ни разу.

     Славка в свете всех событий очень изменился. Он стал жестким до жестокости, раздражительным, вспыльчивым и резким. Учился он, как заведенный, отец им гордился. Сестру ругал «тряпкой», обвинял в мягкотелости и не давал ей послаблений. Он похудел, вытянулся и перестал улыбаться, лицо его заострилось, под глазами залегли голубоватые тени.
     Света была в отчаянии! Она тянулась к своему доброму и веселому Славке, а натыкалась каждый раз на резкого и злого чужого человека. Она отдалилась от брата, дичилась, боялась его, а Слава от этого раздражался еще больше. Получался замкнутый круг.
     Один только Женька был счастлив, пребывая в эйфории от блестящих успехов старшего сына.
     В таком темпе прошло полгода. А после январских каникул Слава заболел. Поначалу начал сухо кашлять, зябко кутался в свитер и шарф. И, как-то раз вечером у него резко поднялась температура до очень высоких цифр. Слава горел, метался, даже стал бредить.
     Света в слезах бросилась в соседнюю квартиру, где жила пожилая фельдшерица Фаина Петровна.
     Соседка взяла фонендоскоп и пришла помогать. Осмотрев Славу, она сказала, что у него пневмония, вызвала скорую помощь и велела Свете перестать реветь, а собрать брату в стационар смену белья, туалетные принадлежности и посуду. Сама она пошла, оделась, чтобы сопровождать его в больницу.
Фаина Петровна обеспокоилась таким положением дел: живут дети с отцом, без матери… Уже не маленькие, но еще и не большие. Она стала спрашивать Свету, что, как да почему, и измученная, исстрадавшаяся Светка выложила ей все, как на духу.
     – Заюшка моя, брусничка, – добрая Фаина Петровна обняла бедную Свету и утешала ее, приглаживая по медовым кудрям. А та притихла и, молча, глотала слезы.
     – Фаина Петровна, – шепотом жаловалась она, – он не хочет домой ехать… и меня не пускает… а я так соскучилась по маме, бабуле и деду… Он меня даже на каникулы не пустил… И сам не едет…
     – Ничего, потерпи, все образуется, – Фаина Петровна баюкала Свету, та успокаивалась, и в душу ее вливалось тепло. – Ты на брата не сердись, ему тоже очень плохо. Ой, как лихо ему, ягодка моя! Он сейчас силу свою из злости да обиды черпает, но там силы нет, вот он и заболел. Ты помоги ему, будь мудрее. Не плачь, не слабей, а стань сильной. Знай, что все это временное, и вернетесь вы обратно…
     – А он не хочет обратно, Фаина Петровна, – продолжала жаловаться Света, – он говорит, что мы тут навсегда останемся…
     – И-и-и, милая! Это в нем обида говорит. Он к матери вашей душой пуще тебя рвется, а обида его не пускает. Ты пожалей его, приласкай, он сердцем-то и оттает. Устал он, бедняга. Приголубь его первая, а то кто пригладит его сейчас, туда он и ринется. Потеряешь брата. Стань ему теперь опорой, и в жизни не будет у тебя надежнее человека.
     Наставления Фаины Петровны очень помогли тогда Свете. Сначала она пришла в ужас – в разлуке с мамой, бабулей, с дедом, потеря Славы была бы для нее большой трагедией. Света ходила к брату в больницу, носила ему крепкий куриный бульон, утешала, обнимала, гладила, нежность и доброта так и струились из нее. Славка от слабости не мог упрямиться и ершиться, обмяк, смирился и принял сестринскую любовь и заботу, уразумев, что Света единственный оставшийся у него близкий человек. Он перестал третировать сестру и себя, стал мягче, добрее, но не расслабился, словно постоянно держал круговую оборону, а в углах рта залегла у него взрослая скорбная складка.
     Марине решили ничего не говорить, чтобы зря не волновать. Тем более, что Слава быстро пошел на поправку. Через три недели он выписался и вернулся домой на долечивание.


     И покатилась новая жизнь Марининых детей, набирая скорость, словно мяч под горку, звеня и подпрыгивая.
     Они по привычке учились очень хорошо. Света с отличием окончила колледж и поступила сразу на второй курс экономического факультета Новосибирского университета. Слава блестяще учился и подрабатывал на кафедре, а Женька чуть не лопался, словно мыльный пузырь, гордясь умом и талантом своих сокровищ.
     Но дети Женьку не любили. Ценили – да, уважали – да. В их душах не было того тепла и нежности, которые они питали к Марине, не тянулись они к нему сердцем. Только умом. Но Женьке и этого было достаточно, видимо, в большем он просто не нуждался.
     А Света очень сблизилась с Фаиной Петровной. Добрая соседка девочку привечала, учила ее сибирской мудрости, а, заодно, и хозяйству.
     Женьке такое дело было очень по нраву. Он из искренней благодарности тоже помогал Фаине Петровне, как мог, и делал ей хорошие подарки. Фаина Петровна не отказывалась, и все были довольны.
     Так и пролетели пять лет. Дети повзрослели, обросли друзьями, молодыми, легкими, несерьезными любовями-увлеченьями и деловыми связями.
     Слава оканчивал Университет, готовился писать дипломную работу и собирался поступать в аспирантуру. А Света училась на третьем курсе, была старостой группы.


     И вот тут Света заговорила о Марине. Сначала мельком упомянет, потом еще, больше, больше… Воспоминания, сожаления… Слава от таких разговоров замыкался, хмурился, каменел, как дед, лицом. И однажды вдруг взорвался:
     – Как ты не понимаешь! – Орал он на сестру, – мать нас с тобой выгнала. Ей надо строить свою личную жизнь, а мы ей мешали, я больше всех!... Выставила нас из дому, ей там и без нас хорошо! Что мы, в Москве бы не выучились?! Вот и останемся тут! Не нужны мы ей, и нечего ехать, навязываться только…
     Света, молча, выслушала все Славкино буйство, дождалась, пока он выпустит пар, сдуется, успокоится, и сказала:
     – Слава, ты же сам знаешь, что говоришь ерунду, – мягко возразила Света, – ты же сам себе не веришь. Понимаешь, она не могла с нами поехать. Бабушка с дедом уже пожилые, им бы было тяжело остаться одним на старости лет… да и не хочет она с отцом сходиться… Ты же сам все прекрасно понимаешь, что я тебя уговариваю! –
     Слава угрюмо молчал, только напряженно пыхтел. Дух противоречия был в нем еще силен.
     Света подошла к брату и обняла его. Слава обмяк и виновато вздохнул, но потом снова заупрямился.
     – Это запрещенный прием, сестра! – Возмутился он, – ты же знаешь, что так меня можно голыми руками брать, – и он надулся с показным свирепым видом.
     – Славчик, – Света потерлась об него щекой, как кошка, – я тебя люблю и не хочу с тобой воевать. Я просто хочу напомнить, что у нас есть мама, которую мы вот уже как пять лет видим только по Интернету. И то, когда она сама позвонит. Она нас любит, а мы любим ее, и добровольно лишать себя матери просто глупо.  Ну, же, согласись! – Славка нехотя кивнул. – Еще есть бабуля и дед, – добивала его добрая сестра, – они нас тоже любят. Они нас вырастили вместе с мамой. Помнишь, как ты ее называл? Маинотька! – Света захохотала, Слава тоже не смог сдержать смеха, и прыснул сердитым лицом сквозь сжатые губы. – Слава, мы были так счастливы! Почему нельзя поехать и проведать их? Деды, наверное, постарели… И мама тоже… А помнишь, как в Крым ездили? Дед нам путевку достал. А как мы новую газовую плиту взорвали! А как они нас в Мавзолей водили?!
     – Ага, ты тогда чуть не описалась от страха! – Славка заржал.
     – И ничего я не описалась! – Притворно надулась Света, – это я на колесе обозрения описалась… мне тогда показалось, что оно падает! – И они заржали оба.
     – Ладно, прекращаем этот вечер воспоминаний, – Славка снова поджал губы, как дед, и замкнулся. – У нас пожрать есть что-нибудь?
     – Конечно, есть! Ты еще спрашиваешь! Когда это у нас пожрать не было? – Света стала греть ему ужин, решив, что на этот раз достаточно – то, что Слава принял участие в воспоминаниях, было большим достижением.
    
     Марина всего этого не знала, и даже не подозревала. Света всегда была в их с братом тандеме вторым номером. А теперь второй постепенно, но уверенно выходил на первую позицию.


     На празднование Нового года их неожиданно пригласил Славкин коллега с кафедры Павел. Славка  сначала и не понял, с какой это радости. Приятелями они с коллегой не были, так шапочное знакомство, но когда уразумел, что Павлу нравится Света, то расплылся в довольной улыбке. Коллега, то есть, Павел, был хорошим парнем. Такому и сестру доверить не грех.
     Они пришли в гости под вечер с тортом, фруктами, шампанским и какими-то закусками, приготовленными Светой. Смеялись и шумно раздевались в коридоре, а когда вошли в комнату, были приятно поражены – за накрытым столом сидели Пашина мама и бабушка с дедом. Даже собака! Только не резвая, вредная пуделиха, а толстенький спаниель со слезящимися от старости глазами, отвисшими ушами и брылями. Как дома…
     И так вдруг пахнуло прежним домашним уютом, уже позабытой и утраченной атмосферой семейного праздника, что Славка отчетливо и сильно ощутил, как сильно соскучился по семье. Но не успел он осознать этого факта, а из смежной комнаты вышла улыбчивая и по-сибирски крупная молоденькая девушка.
     – Ася! – Обрадовался Павел, – как хорошо, что ты не ушла! Ребята, знакомьтесь – это мои родители и младшая сестра.
     Все стали радостно представляться, называться, жать руки и чмокаться в щечки.
     Гостинцы расставлены на столе, и вот уже дед разливает в хрустальные советские рюмочки коньяк для мужчин и домашнюю брусничную настойку для дам-с.
     И покатился новогодний праздник! Как в старые добрые времена – с мамой, дедом, бабушкой, даже старого брылястого спаниеля пригласили на диван и тайком кормили курицей из салата.
     С танцами, смехом, телевизором, Славка оттаял в очень домашней и теплой атмосфере, расслабился. А Света, видя такое дело, достала смартфон с Вотсапом и набрала Марину. Да не просто чат, а голосовой вызов. И все стали снова поздравляться, восклицать, желать… Славка стушевался от неожиданности, и пока он мямлил Марине неуклюжие поздравления, смартфоном завладел дедушка Павла….


     – Да, я помню этот момент, – смеялась Молодая, – Славка что-то лепетал пьяненьким голосом, а потом этот бравый полковник включился! Да так лихо! Как они с папой пели старый гимн и чуть не спели «Интернационал», бабушки растащили… Ведь и мы уже Новый год справляли!..


     А после они вчетвером шли по темным зимним улицам Новосибирска, провожали Свету и Славу. Деды устали и стали клевать носом, Пашина мама с Асей и Светой убрали стол и перемыли посуду. Молодежь ушла гулять.
     Новый год в Новосибирске ничем не отличается от Нового года в Москве, да и в каком-нибудь другом городе тоже. Также гуляли развеселые теплые компании, горланили песни на морозе, рискуя наутро охрипнуть, запускали ракеты и салюты, взрывали петарды.
     Было морозно, но тихо, безветренно. Легкий снежок крупными снежинками кружился в свете ночных фонарей, придавая особое очарование новогодней ночи. Он оседал кружевом на ветвях деревьев, припорашивал пушистые шубы девочек и хрустко поскрипывал под ногами. Путь пролегал через старый заброшенный парк с толстыми вековыми дубами и липами. В лунном свете, под снегом, они казались сказочными великанами и таинственными волшебниками. Новогодняя ночь – время чудес и волшебства!
     – А приходите утром на доедалки, – пригласил Павел, – все равно у вас есть нечего, а дома полный холодильник закусок и салатов остался!
     – А оставайтесь у нас ночевать, – в тон ему предложила Света, – утром и вернемся все вместе! Места много, мы со Славкой вам по раскладушке дадим. Или мы с Асей на моей большой кровати, а Паша в холле на диване разместится. Диван большой и удобный…
     Так в болтовне и дошли до самого дома.
     Расставаться не хотелось, жаль было нарушать приятное, какое-то теплое и доверительное единство, что так удачно сложилось между молодыми людьми. Все поднялись «на кофе».


     А дома был Женька.
     Он понуро сидел за большим кухонным столом, специально купленным и предназначенным для уютных семейных посиделок, наедине с нетронутым тортом и бутылкой шампанского.
     Подперев голову ладонью, он слегка покачивался в раздумье и не сразу заметил, как в двери квартиры шумно ввалилась довольная молодежь. Ввалились и стали топтаться в нерешительности, не зная, как поступить.
     – Ой, папа! – Света сбросила в разные стороны сапоги и, не раздеваясь, в шубе, еще хранящей морозную свежесть, босиком подбежала к нему, обняла за плечи и прижалась холодной щекой к Женькиному уху, – как хорошо, что ты дома! А мы новых друзей привели! Мы Новый год у них праздновали, потом они нас провожали, и мы все пришли домой кофе пить! Будешь с нами кофе? Заходите, раздевайтесь, что вы там топчетесь, как неродные! Славка, найди всем тапочки!
     И вот она уже достает из одиозного сервиза чашки, тарелки и блюдо под торт, вот уже шипит кофемашина, а Женька откупоривает шампанское, вот уже налили в бокалы и в чашки…
     – Давайте выпьем за наших мам! – Вдруг неожиданно произнес тост Павел, – кем бы мы, в сущности, без них были? Да никем! Они нас вырастили, воспитали, подарили нам свою заботу, научили нас любви! Мы им по гроб жизни обязаны!..
     Он долго еще распинался, а Слава сидел рядом и чувствовал, как уши его наливаются жаром, как в носу растет щипучий комок, как горло сводит так, что невозможно выговорить ни слова. То ли удивительное сходство семей, то ли возраст пришел вместе с умом, то ли просто он сильно соскучился по матери и дедушке-бабушке, а, может быть, все это вместе совершило качественный переворот в его сознании и душе. Слава молча пил, давился тортом и думал, что он большая, просто громадная свинья, что прощенья ему нет, и теперь показаться маме на глаза так стыдно, что можно умереть на месте.


     – Неужели он так думал?! – Изумилась Молодая.
     – Да, и очень долго, – гостья серьезно посмотрела на Молодую, – только ты ему не говори, что я тебе проболталась. Он долго мучился, мы и представить не могли, что с ним происходит, все случайно открылось. Он Фаине Петровне признался, не мог больше в себе держать, тут она ему мозги и вправила. Ну, а я стала встречаться с Пашей, Славка с Асей. Все очень удачно сложилось. Мы же все в одинаковых семьях воспитывались, одинаковое образование получили, родители наши похожи. Люди должны быть похожи, тогда они друг друга понимают, у них одинаковое мироощущение, и ссор нет. Вот, вроде бы и все, что еще добавить…
     – А Слава-то, Слава сейчас где?! – Молодая даже заерзала от нетерпения.
     – А он дома. Просил, чтобы я к тебе съездила и разведала обстановку. Боится он!... – она хихикнула. – Когда у тебя путевка кончается? Скоро? Мама, мы бы хотели, чтобы ты приехала в Новосибирск и посмотрела, как мы живем. Мы насовсем пока не можем вернуться. Мне доучиться надо, Славке защититься. Я очень хочу вернуться к тебе, хочу жить с тобой. Сейчас же нет распределения, а с работой могут помочь папины московские коллеги. А, мам, приедешь?
     – Приеду. Конечно, приеду! – Молодая обняла дочь и поцеловала в медовые кудри, – и размещусь на большом и удобном диване! – они засмеялись счастливым смехом. И мы вслед за ними…



     ЭПИЛОГ

     На этом счастливом моменте можно, конечно, и окончить повествование. Казалось бы, что еще добавить… Разве что описать, как встретились дети с матерью и дедами, как Марина съездила в Новосибирск, о чем там говорила с Евгением… Но это уже была бы моя авторская фантазия, ведь никто этих событий нам не осветил… Но есть еще то, о чем я хочу поведать терпеливому читателю.

     Я, как и обещала, стала описывать подслушанную мной историю. Хотела написать рассказ, но он, помимо моей воли, разросся в небольшую повесть и… вдруг застопорился. Никак не вырисовывалась концовка. Все, что бы я ни придумывала, получалось плоским и невыразительным. Я совсем было загрустила, и поделилась своими сомнениями с Сергеем.


     В конце апреля мне позвонил мой племянник и заговорщицким тоном заявил, что хочет поведать мне «а-бал-ден-ну-ю!» новость. Я пригласила его на вечерний чай и отправилась ставить тесто для его любимых слоеных пирожков.

     Сергей появился сияющий, как начищенный самовар. Слопав пару-тройку пирожков, он откинулся на спинку стула, прищурился, посмотрел на меня сверху вниз хитрым взглядом и изрек:
     – Лёля, собирайся, мы летим в Новосибирск. Я купил билеты на тридцатое апреля. Утром вылетаем. Много шмоток не бери, но возьми что-то колоссально красивое. То платье, в котором ты была на презентации новой книги подойдет! Но в Новосибирске тебя ждет сюрприз. Хотя, он ждет тебя уже в аэропорту. Больше ничего не скажу, хоть режь! И вручил мне билет.
     Я решила смириться и не расспрашивать.


     В Шереметьеве я зарегистрировалась на рейс и прошла в зал ожидания вылетов. Еще издалека я увидела высокую фигуру моего племянника. Сергей что-то оживленно рассказывал и жестикулировал.
– Сережа! – Окликнула я его, – я тут!
     Сергей оглянулся и разулыбался еще больше. Подбежал ко мне, на ходу взял мою сумку, приобнял за плечи и повел к людям, с которыми беседовал.
     – Лёля, мы тебя заждались! Пойдем, я тебя познакомлю.
     При нашем приближении поднялся крупный седой мужчина, улыбаясь, подошел к нам и галантно приложился к моей руке.
     – Лёля, это папа Марины.
     – Николай Алексеевич, – представился мужчина, – рад познакомиться! А вы, в самом деле, писательница?
     – Самая, что ни на есть, настоящая! – Ответил за меня Сергей, – а вот и Маринина мама!
     На скамейке из ажурных аэропортовских креслиц, рядом с Мариной, сидела миловидная дама. Она протянула мне сухую, смуглую руку и промолвила:
     – Татьяна Борисовна! Сережа много о вас рассказывал, говорил, что вы собираетесь описать нашу историю в литературном произведении. Как хорошо, что вы летите с нами в Новосибирск!
     – Дааа… племянник меня пригласил… – стушевавшись, как всегда, промямлила я.
     Тут Марина подалась вперед, кого-то высматривая, потом встала и помахала рукой.
     – Ирина Петровна! Мы тут, идите сюда!
     Я оглянулась. К нам, раздвигая народ, словно ледокол «Красин», двигалась Пожилая дама.
     – Оооо! – Гудела она радостно, – вы уже все собрались! Такие пробки на Международном! Думала, не успею. Погоняла беднягу водителя зонтиком! – Она засмеялась и стала знакомиться с родителями Марины. – Как же хорошо, что вы меня нашли! Представляете, вдруг мне звонят из санатория, спрашивают, можно ли дать мой телефон и называют незнакомую фамилию! Хорошо, что я догадалась спросить имя! Ольга Дмитриевна, – она уже обнимала меня, – милочка! Как я рада вас видеть! Ну, как, написали вы повесть? – И уже тормошила моего племянника, – Сергей, дорогой вы мой, скажите скорее, в чем состоит ваш сюрприз? Не то я лопну от нетерпения!
     Сергей счел ее притязания правомочными, встал, откашлялся и объявил:
     – Ну, вот, когда все персонажи в сборе, я должен сделать небольшое объявление, как говорится, из нашей жизни! Прежде всего, Николай Алексеевич и Татьяна Борисовна, позвольте оповестить вас, что мы все летим не на двойную, а на тройную свадьбу!
     – Родители Марины переглянулись и открыли, было, рты для сопутствующих вопросов, но Сергей продолжал, – мы с Мариной тоже женимся в Новосибирске. Мне было сложно, но я преодолел все трудности и устроил тройную свадьбу, – тут он приосанился со скромной гордостью, – мне Павел помог! Хороший мужик – жених вашей внучки, между прочим! – Он перевел дух и обратился к нам. – Любезные дамы, Лёля и Ирина Петровна, ввожу вас в курс дела: Маринины дети создают счастливые семьи, ну и мы с Мариной к ним присоединились. Чтобы, значит, лишний раз не тратиться, – тут он хохотнул с довольным видом. – Леля, сейчас ты будешь участвовать в благополучном и счастливом финале всей нашей истории. Думаю, что ты воспользуешься случаем и напишешь отличную концовку твоей повестушки. Ирина Петровна, а вас мы просто не могли не пригласить, без вас и финал будет не полным!
     Все мы пребывали в состоянии приятного шока, не в силах произнести ни единого слова, только Ирина Петровна трубно сморкалась в свой знаменитый кружевной и надушенный носовой платок, размером с небольшое полотенце. От чувств-с…

     Первым пришел в себя Николай Алексеевич. Он тоже откашлялся и попенял моему племяннику:
     – Сергей! Ну, не делается же так!... У нас и подарков вам на свадьбу нет… только внукам… – он вытер платком вспотевший лоб и виски.
     – Николай Алексеевич, – не смутился Сережа, – я сейчас скажу банальность, но я ее скажу: для нас самый лучший подарок – это ваше с Татьяной Борисовной присутствие и доброе благословение. В Новосибирске есть большой ГУМ… и ЦУМ… Я с радостью приму от вас на свадьбу красивый галстук, который обязуюсь носить с удовольствием. Я его завяжу на своей шее вместо пресловутого замочка на перилах моста! А с Маришкой договоритесь сами.

     И тут объявили посадку. Пассажиры ринулись к стойке, создавая обычную в таких случаях длинную очередь. Мы же не спешили.
     – Сидите, без нас не улетят, – авторитетно изрекла Ирина Петровна, – как же я рада, дорогие мои, что так все счастливо завершилось! – Она по-матерински обняла моего племянника, склонив голову ему на плечо, и снова прослезилась, – спасибо, дорогой, что меня пригласили! Простите старуху, чувствительна стала, слезлива…

     В ожидании, пока рассосется очередь, все что-то оживленно обсуждали: Маринины родители спорили между собой, и побеждала Татьяна Борисовна; Сергей развлекал разговорами нас с Ириной Петровной; одна Марина расслабленно сидела, словно в прострации, с мечтательной улыбкой на устах. Ее никто не тормошил, не приставал, и ей ничего не нужно было решать и предпринимать. Все за нее решил и сделал Сергей. Но, в то же время, все это происходило в полном соответствии с ее желаниями. Марина была похожа на веночек, плывущий по тихой реке – безмятежно и плавно. Словно, она обрела то, к чему долго стремилась всю свою жизнь. Она оттаяла, растеряла напускную холодность, ироничность и колкость. Красота ее стала мягкой и гораздо более манкой. Сергей бросал на нее частые взгляды, и каждый раз расплывался в счастливой, чуть глуповатой улыбке.
     – Как звезды-то сошлись, а, Ольга Дмитриевна, как все разобралось наилучшим образом! – Ирина Петровна отвлекла меня от созерцания Марины, – и Мариночка, наконец, заживет своей жизнью, и племянник ваш остепенился. Кстати, он проболтался, что Светочка и Паша перебираются к Мариночке, в Москву. Евгений обещал помочь им с работой… Когда Светочка доучится, конечно… Один Евгений остался не у дел. Нехорошо так говорить, конечно, но он сам виноват, мне его ничуть не жалко! Все-таки, жену  и семью надо любить так, чтобы им было хорошо, а не по своему незрелому разумению. До седых волос дожил, а мудрости не нажил… Ох, пойдемте, пойдемте скорее, уже наша очередь пришла!...


     Вот так и окончилась эта подслушанная история.
     Одна история окончилась, другая началась…
     Сергей получил на свадьбу свой галстук в тон костюму, Марина золотые серьги с аквамаринами, под цвет глаз, отгуляли шумный банкет с небольшой дракой – как же без нее!… И можно было бы поставить жирную точку, но…

     В начале сентября позвонил мой бедовый племянник.
     Нет, я не хочу сказать, что он звонит мне раз в полгода, это происходит куда чаще! Ведь, после трагической смерти его родителей, мы остались с ним на этом свете совсем одни. Я с готовностью взяла на себя воспитание и заботу о мальчике. Ему было тогда десять лет… Но речь не об этом.
     Сергей позвонил под вечер. После нескольких незначащих фраз о здоровье и погоде он спросил:
     – Слушай, Лёля, как тебе нравится перспектива стать бабушкой, а?... – И счастливо захохотал.


     КОНЕЦ.