Соседка с пятого этажа

– Знаешь, я записалась на вокальные курсы. Увидела объявление и вдруг вспомнила, как сильно хотела петь. Пока училась, я даже в группе играла. Год всего, и успехов мы не достигли. Не представляю, почему я тогда решила, что уже готова выступать.

Торопов удивленно промолчал. Последнее время мать часто делилась воспоминаниями из своей юности. Это началось после того, как она сменила работу, передала руководство отдела приемнику и перешла в маленькую частную фирму. И что-то произошло. Будто она много лет задерживала дыхание, а тут – внезапно выдохнула.
То она осваивала какие-то сложные кулинарные рецепты. То решила развести плантацию суккулентов на подоконнике. Теперь вот еще и вокал.

Торопову внезапно показалось, что в квартире его матери поселилась совершенно незнакомая ему женщина. Приятная, выглядевшая не по летам молодо… Но уже не такая хладнокровная.

Пожалуй, «хладнокровная» – это было определение, которое больше подходило матери с тех пор, как она развелась с отцом.

Это были на удивление приятные изменения. Произошли бы они раньше, когда Торопов был пацаном и был зависим от ее чувств, от ее мнений и решений. Тогда она казалась слишком отстраненной. Он пережил, конечно, но… было бы проще, если бы она сразу была вот такая, как сейчас. Увлеченная, способная мечтательно улыбаться.

– Звучит интересно, – решил он.

Мать кивнула.

– Если выдержу, в следующем году приедешь на отчетный концерт?

– Да. Не вопрос.

– Может, дело не только в объявлении, – мать поставила перед ним чашку с кофе. Кофе она по-прежнему делала очень крепким, но только для него. Ей самой два года назад врач запретил.

– В чем еще? – спросил Торопов, чуть помедлив. Он почти готов был услышать, что мать сейчас вспомнит об отце. Признается, что была слишком зациклена на разводе, на своей обиде и желании доказать, что она может быть успешной, зарабатывать деньги, которых с лихвой хватит на обеспечение себя и сына. Они с отцом часто ругались именно на эту тему. Торопов до сих пор помнил их крики, которыми были наполнены вечера его детства. Постоянные споры, ставшие традицией. Кто больше виноват, кто допустил ошибку…

– Встретила Зинку. Посмотрела на нее и как будто что-то щелкнуло в голове. Не знаю, словно знак, что жизнь уходит.

Раньше мать не стала бы делиться с ним своими опасениями.

– Что за Зинка? – спросил Торопов.

– Елагина. Не помнишь? Они жили на пятом этаже. На Сосновой.

– Помню, – возразил Торопов. Для него она была тетей Зиной. Они с мужем жили этажом ниже в доме на Сосновой улице. Тетя Зина поила его морсом из домашнего варенья и не ругала, когда он пальцами вылавливал ягоды. Торопов помнил ее красивой и молодой, с повязанным на голову газовым платком. Не по-старушачьи, а как часто показывают в американских фильмах. Еще она носила изящные очки и возле носа у нее была родинка в виде крохотной звездочки.

Мать с ней мало общалась, странно, что сейчас тетя Зина послужила каким-то символом…

И еще странней, что столь детальные воспоминания сразу вспыхнули у Торопова в голове. Хотя, с тех пор как мать отослала его из города, он вспомнил о соседке от силы раза три. Не до того было. Он переживал свои обиды, свои страхи. Копил злость на мать, которая, как ему казалось, отобрала его у отца и тут же забыла. Отращивал слоновью кожу. На это ушло немало времени. Ему было не до других людей.

И вот, пожалуйста, оказывается, память все еще хранила прошлое, заботливо и аккуратно.

– Вот, эта самая Зинка. Видно, снова ушла из дома, а Роман за ней не следил. Налетела на меня и как давай кричать: «Куда ты его дела?!» И глаза – совершенно бессмысленные.

– Что? – удивился Торопов. Образ, хранимый в памяти, померк и стал рассыпаться.

– С ума она сошла. Как ребенка потеряла, так и началось. Дошло до того, что стала на людей бросаться.

– А муж ее куда смотрит? – спросил Торопов.

– Да что муж? Тоже опустился, пьет. Говорят, и рукоприкладствует. До того дошел, что теперь не может обеспечить ей медсестру, да и сам уследить не способен. Вот Зинка и бродит без присмотра.

Торопов промолчал. В сущности, это была история совершенно чужой ему семьи. Но, насколько он помнил, муж тетя Зины был рассудительный тип, интеллигент. Он жене таскал разные вкусности, а она его совершенно не боялась. Хотя что Торопов мог понять в то время? То есть, понять-то мог, но хотел ли замечать проблемы окружающих? У него своих было выше крыши, только на них сил и хватало.

Или не хватало. Когда как. После очередной ссоры родителей, когда от криков вроде: «И сын твой такой же бесполезный, как ты!» перед глазами начинали плавать солнечно-желтые пятна, он, помнится, даже пытался уйти из дома. Собрался? Куда там. Сорвался – вот куда более подходящее выражение. И родители даже не услышали звука открывающегося, а потом и закрывающегося замка.

Он почти ничего с собой не взял. Складник, который последнее время всегда таскал с собой в кармане, да какую-то мелочь. Даже телефон остался дома. Это умышленно. Это – чтобы не нашли. Да и не надо ему было чужого. «Я с ног валюсь, чтобы его обеспечить, а ты вообще о чем-то беспокоишься?!»

И он сам не знал, куда пойдет. Была в соседнем дворе одна компания, практически беспризорная. Прогуливали школу, воровали из магазинов на спор, вытряхивали денежки из младшеклассников. Поговаривали, что среди них есть и те, кому поручалась «важная» работа. Кто ее поручал, Торопов не знал, но ему уже намекали, что это реальная возможность стать самостоятельным. Наверное, он туда и направлялся – к этой компании, которая по ночам зависала в подвале заброшенного дома.

Но в подъезде повстречал тетю Зину. Она стояла возле своей квартиры, а он как раз спускался по лестнице. Торопов замер, замкнулся, но остро почувствовал, что она все поняла без объяснений. Прочла по его лицу. Она могла сказать что-то, попытаться уговорить. Стоило ей произнести хоть слово – и он бы взорвался. Он не хотел сейчас никого слушать. Особенно взрослых, «мудрых» взрослых, которым всегда виднее, как жить. Он бы нагрубил и сбежал. Он даже зачем-то коснулся пальцами складника в кармане, но и только. Это был подарок лучшего друга, Ромки, вот Торопов и прихватил его. Как память о том, что было же что-то хорошее в эти дни, не только бесконечные крики родителей.

Тетя Зина молча открыла дверь. Уходить она собиралась или вернулась откуда-то? Торопов тогда даже не задумался. Он поколебался, но его решимость вдруг начала таять, вместе со злостью. Будто кто-то сорвал чеку с банки с газировкой, и та пошипела-пошипела, да быстро успокоилась.

Вспомнив тот случай теперь, Торопов понял, что наверняка тетя Зина позвонила родителям и предупредила, где он. Не могли они не обнаружить его отсутствие хотя бы утром. Мать всегда требовала, чтобы он вышел к завтраку, а потом напоминала, что пора в школу. Хоть какие-то правила в доме должны были поддерживаться.
Тогда же ему казалось, что родителям все равно, что они даже не заметили. Утром, лежа на диване в чужой квартире он мучительно прислушивался к тишине, пытаясь угадать, когда этажом выше хлопнет дверь и отец отправится на работу. Он даже где-то внутри хотел, чтобы за ним пришли и отругали за побег. Но ничего не случилось. Тетя Зина накормила его завтраком и потом проводила до квартиры, убедившись, что он вошел внутрь.

Ее мужа не было дома: он иногда уезжал в командировки и Торопов помнил всколыхнувшееся в нем возмущение. Тетя Зина как будто тоже была брошена. Она же ждала ребенка, живот у нее топорщился. Но в ней не было тьмы, она вроде как светилась изнутри. И это Торопова тоже раздражало. Он совсем запутался в себе. И так ничего тогда тете Зине не объяснил. А она не стала ни о чем спрашивать. Как будто и правда слишком хорошо все поняла.

Спустя неделю мать отправила Торопова к бабушке и дедушке в другой город, подальше от родителей, которые методично довели до полного разрушения свой брак и развелись. Что мог чувствовать мальчишка-подросток в то время? Его бросили, оставили за скобками, совершенно игнорируя его собственное мнение и желания. Острое ощущение зависимости от людей, которым на него плевать, сильно подпортили взросление.

Накануне отъезда случилось и еще кое-что, заставившее его разочароваться не только в семье, но и в друзьях. Ромка воспринял его отъезд как личное оскорбление. Его поведение резко изменилось, он словно хотел испортить впечатление об их дружбе, чтобы потом не переживать. Свалить на Торопова дополнительное чувство вины. Хотя тогда все выглядело иначе. Ромка сказал, что им нужно скрепить дружбу, чтобы она не распалась. Телефоны, интернет – все это ерунда. Общее дело – куда надежнее. Красть что-то из магазина Торопов решительно отказался. Это было развлечение банды из соседнего двора и странно, что благовоспитанный Ромка вообще решил взять с них пример. Тогда появилась идея шалости. Все было просто и, главное, безопасно: позвонить в домофон в любую квартиру наугад и прокричать какую-нибудь гадость. Развлечения глупее и придумать было нельзя. Но Торопов согласился. В какой-то момент идея даже показалась ему подходящей. Хотелось выплеснуть накопившуюся злобу. А Сосновая улица переставала быть ему домом. Для него, человека, никогда прежде не уезжавшего в другие города, вообще создавалось впечатление, что он отбывает в параллельный мир и уже никогда не сможет вернуться.

Они не стали искать какой-то другой дом, стали звонить по квартирам в своей собственной девятиэтажке. Это казалось безопасным. По крайней мере, они знали, в какие квартиры звонить категорически не стоит. Хотя и не признавались в этом друг другу и делали вид, что набирают цифры наугад. Тактика была такая: сначала Торопов нажимал набор цифр и, когда к домофону кто-нибудь подходил, Ромка орал что-нибудь вроде: «Берегитесь, на нас напали пришельцы!» Им тогда казалось, что это ну очень остроумно. Потом цифры выбирал Ромка и шумел уже Торопов. Когда дошли до первого подъезда, очередь выбирать номер квартиры опять выпала Ромке. И он позвонил Елагиным. В запале Торопову даже показалось это неплохой идеей. Тетя Зина была свидетельницей его слабости. Сейчас ему вообще подумалось, что она насмехается над ним, считает его жалким, потому и не сказала ему ни слова в тот раз.

Но когда он услышал тихий женский голос, спрашивающий: «Кто?», он так и не смог ничего произнести в ответ. Дал отбой и зло бросил Ромке: «Все, хватит!». А Ромка обиделся. Сказал, что так нечестно, ведь он выполнил свою часть уговора, а Торопов забоялся. И провалил тест на дружбу. Торопов уже осознал, что никакой это не тест, а полнейшая дурь, но Ромку было не остановить. Он повторно набрал номер и, когда тетя Зина ответила, прохрипел на удивление жутким голосом: «Я тебя нашел! Я иду к тебе!». Опомнившись, Торопов нажал решетку, сбрасывая звонок, и дал Ромке по лицу. Они разругались окончательно.

Торопову было так стыдно, что к Елагиным он так и не поднялся. Спустя пару часов они с матерью уехали на вокзал, а отец даже не позвонил, чтобы попрощаться. Торопов снова вернулся в свой замкнутый мирок, в котором мыслям о собственной глупости по отношению к соседке не было места.

Внезапно вспомнив тот случай теперь, Торопов, уже взрослый сознательный мужик, испытал укол совести. Жаль, что тогда не извинился.

***

Подъездная дверь была новой, и домофон выглядел непривычно. Изменился и двор. Спилили старые тополя, закрывавшие вид из окон до пятого этажа, переделали площадку: не было больше старой ржавой горки с вмятиной в самом низу ската, не было и качелей, сидения которых заменили автомобильными покрышками…

Торопов, не раздумывая, набрал номер квартиры Елагиных. Дверь открылась через некоторое время, вопросов о личности пришедшего не последовало.

Торопов поднялся по узкой выщербленной лестнице на пятый этаж. На третьем кто-то выставил на подоконник горшки с цветами. На дверях лифта на каждом этаже кто-то с завидным упорством изобразил одно и то же браное слово.

Дверь Елагиных не изменилась, правда, номер вот кто-то убрал, остались только следы клея. Торопов нажал на кнопку звонка, прислушался к натужному скрипящему треньканью.

Ему не открывали долго. Торопов еще несколько раз настойчиво нажал на звонок. Через некоторое время все же послышались щелчки замков. На пороге обнаружился худой лысый мужик в застиранной майке и линялых шортах до колен.

– Ты еще кто? – спросил он, хмурясь. Торопов с трудом узнал в мужике Елагина. Муж тети Зины постарел, лицо его потемнело и обрюзгло, его рассекли глубокие морщины, отчего казалось, что собрано оно из разных лиц, каждое из которых выражало свою, несогласованную с остальными, эмоцию.

– Мое имя Владимир Торопов, – сказал Торопов. – Я жил здесь раньше, этажом выше.

– А, – безразлично отозвался Елагин. – Я думал, соседи опять полицию вызвали. – И чего тебе?

– Хотел бы поговорить с Зинаидой Евгеньевной.

Еще ему нужно было увидеть реакцию Елагина. Судя по всему, сосед так запустил себя, что мог позабыть о необходимости оставаться человеком. Что от такого ждать по отношению к беззащитной женщине? Мать упомянула о потерянном ребенке…

– Что, интересно посмотреть? – в лице Елагина проскользнуло что-то брезгливо-раздраженное. Хотя сказать наверняка было сложно. Он вроде как одновременно и хмурился, и улыбался краешком губ, и кривился – другим их краем. – Много вас таких любопытных, и все эксперты, все разбираетесь и диагноз готовы поставить. Дадите, что ли, человеку жить спокойно? Шакалы…

Сказано все это было приглушенным голосом, без надрыва. Елагин выглядел выгоревшим. Он попытался закрыть дверь, но Торопов не позволил. Он был сильнее.

– Подождите, – быстро произнес он. – Я только узнал, что с тетей Зиной беда. Она приглядывала за мной, когда я был ребенком. Может, нужна помощь. Я не собираюсь ставить диагнозов…

– Помощь… – пробормотал Елагин и быстро посмотрел на соседнюю дверь. – Ну, и помнил бы тетю Зину, – добавил он вдруг. – А развлечений в телевизоре полно. Живого человека лишний раз трогать…

Он все же не попытался захлопнуть дверь, а продолжал стоять, словно размышлял о чем-то. Потом сказал, снова приняв безразличный вид:

– Ну, проходи, раз любопытство распирает.

– Это не любопытство, – проговорил Торопов. Почему-то особой уверенности в его голосе не прозвучало, и Елагин усмехнулся:

– Ага. Тапки справа от тебя.

В квартире было крайне пусто, но чисто. Обои клоками со стен не свисали, горы бутылок по углам не громоздились. Правда, обои были ровно те, что помнил Торопов, полы давно следовало бы покрасить. Хуже всего выглядели мутные от грязи окна. Свет был приглушен.

– К окнам я Зинку не подпускаю, – сказал Елагин, даже не глядя на Торопова. – Забывается, может и выпасть.

Он ушел на кухню. Торопов всунул ноги в разношенные тапки и отправился следом. В глубине квартиры что-то упало. Кто-то зашаркал по-стариковски, потом все стихло. Елагин открыл навесной шкаф, в котором почти не было посуды, вытащил оттуда кружку, поставил перед Тороповым. Спросил:

– Водку будешь?

– Нет, – ответил тот.

– Ну-ну.

Елагин снял с плиты металлический чайник со свистком. Закинул в кружку Торопову чайный пакетик, плеснул воды.

– Говоришь, жил этажом выше? – спросил хозяин. Торопов кивнул. Елагин проговорил, чуть повысив голос: – Зина, выйди к нам, здесь Владик к тебе пришел.

Торопов был удивлен тем, что Елагин помнит его имя. Тот усмехнулся, пояснил:

– Она тебя иногда вспоминает. Во времени путается. Думает, ты еще пацан. А может, уже и не помнит. Как повезет.

До них донеслось шарканье и невнятное бормотанье. Осторожные шаги приближались. Торопов и Елагин ждали, глядя друг на друга. Звуки вдруг замерли, и долго больше ничего не происходило. Потом шаги стали удаляться, и теперь уже не были шаркающими.

– Значит, не повезло, – заключил Елагин и выпил водки. Потом сказал Торопову: – Да ты не переживай, слишком мало было шансов, что она к тебе выйдет. И смотреть не на что.

Торопов не знал, что сказать. Если бы квартира выглядела иначе, не зашвырнула его сразу с такой необратимостью в прошлое, может, он не был бы так растерян.

– Что случилось-то? – спросил он.

– Слухами не удовольствовался?

– Говорят, вы ее били.

– Еще бы. Все самое худшее люди всегда утверждают без тени сомнения.

– Она потеряла ребенка, – добавил Торопов. – Так что случилось?

– Жизнь, – пожал плечами Елагин. – Могло произойти с любой семьей. А произошло с нашей. Зинка поначалу держалась, но боялась каждого шороха. Года два вообще из дома не выходила. А потом – наоборот. Как с цепи сорвалась. Решила, что потеряла ребенка буквально. Вот и ищет теперь…

– А первый ребенок? – спросил Торопов.

– Какой первый? – спросил Елагин. – Один раз и было. Я думал, может, если второго заделать, так ей полегчает.

Торопов все еще осознавал. Выходит, что-то случилось вскоре после того, как он уехал. А он-то был уверен, что беда случилась недавно.

– Она и правда рассказывала, что ее муж бьет. Только это не про меня. Когда в голове помутилось, смешались в ней и мужья, – Елагин бросил на Торопова хмурый взгляд. – Первый муж у нее был. Скотина редкостная. Я о нем знать не знал. Она вроде нормальная была, только когда беременность в рост пошла, тогда у нее паранойя и прорезалась. Внезапно она решила, что за ней следят, что он хочет ее вернуть.

– А вдруг и правда хотел? – спросил Торопов.

– Может, и хотел. Только он сидел в тюрьме. Да и сейчас еще сидит. Она то успокаивалась, то внезапно решала, что видела его и что он сбежал, а теперь хочет до нее добраться. Я в последнее время и так старался поменьше одну оставлять. Соседку просил с ней посидеть. А в тот день она, старая дура, обещалась, а сама забыла, что к подружкам в какой-то клуб собралась. Решила, что Зинка и сама посидит. Клялась потом, что все в порядке было. Скорее всего, конечно, это правда. Не оставила бы она Зинку в панике и с болями. Когда я вернулся, Зинка в коридоре лежала. Скорая приехала быстро, помогли. Только у Зинки выкидыш случился. Вот так-то.

Они выпили. Торопов не почувствовал вкуса чая.

– Когда ее в первый раз в дурку забрали, я еще надеялся. Ей вроде лучше становилось, а потом – как будто даже усиливалось, – Елагин отставил в сторону пустой стакан. – Если бы она одна дома не осталась… Зинка только один раз и рассказала, что случилось, а потом уже начала времена путать. Сказала, что в домофон позвонили. Она думала, соседка вернулась, пошла спросить. А ей оттуда голос первого мужа: мол, за тобой пришел, открывай. Она с перепугу и попятилась, запнулась обо что-то, упала. И подняться не смогла. Так и ждала, когда он придет.

В голосе Елагина звучало застарелое, как засохшая корка на ране, чувство вины.
За его спиной на стене висели часы, и Торопов все смотрел на них, силясь понять, что же ему не нравится. Потом догадался, что стрелки не двигаются. Время в доме Елагиных остановилось.

Откуда Торопову было знать?

И что он мог сделать, если бы тогда не убежал, а пошел извиняться?

Ответов не было. Да теперь уже и быть не могло.

– Ты молодец, что зашел, – сказал ему Елагин. – Зинка потом вспомнит.

Торопов уже не был уверен, что хотел бы этого.