Путешествие в каюте карцера. Часть 4

    (Часть 1 - http://proza.ru/2025/04/29/649 ;
     Часть 2 – http://proza.ru/2025/05/13/1626 ;
     Часть 3 - http://proza.ru/2025/05/26/1416 )

    Раннее субботнее утро праздничного весеннего дня 8 марта. В состоянии полупробуждения, когда сознание только возвращается в плотную реальность, меня начала накрывать знакомым ощущением волна тяжёлой энергии – волна страха. Я обратился к Отцу короткой молитвой, подумал о Нём, не собираясь пробуждаться окончательно. Наваждение отступило – я попробовал погрузиться в сон. Страх стал сочиться вновь. Придётся просыпаться. Я разбудил себя, опустился на лежаке на колени, сотворил полную молитву, приняв благословение на день. Страх улетучился без следа в потоке воображаемого света.
    Если попробовать выразить словами это энергетическое переживание или вторжение… Это был страх потери жизни, когда у тебя нет возможностей препятствовать силе, вознамерившейся отнять жизнь. Это мощное чувство, напрямую связанное с главным инстинктом – инстинктом самосохранения.
    Конечно, у меня есть понимание, что в клетках человеческого тела – тысячелетия угнетения, подавления жизни силой, которая считает, что имеет полное право на это насилие, так как она – власть, золото, а значит, и установитель законов принуждения и насилия. Понимаю также, что на стирание в себе этих программ страха потребуется вся жизнь, а может, и не одна – с чередой правильных усилий в определённых жизненных обстоятельствах.
    Времени для дум в карцере предостаточно, проснулся я рано, поэтому задумался о себе, о проявлении во мне страха перед угрозой насильственного лишения жизни.
    Да, я давно сижу в тюрьме, где этого страха – по горло; он в стенах, головах и сердцах тех, кто за этими стенами находится, и в следах тех, кто находился здесь когда-то. И в состоянии полусна, при ещё не полностью включившемся в контроль реальности сознании, эта волна вполне может накрыть и меня – что и происходит, – притягиваясь к страху во мне и проявляя его. Страх потери жизни живёт во мне, в моей родовой линии, как и в родовых линиях любого человека; человеческую историю без насилия не представить. Он существует не только в моей крови, но и в чувственной памяти – этой и прошлой жизни.
    В детстве я знал только одного своего деда – Петра, отца моего отца. С восторгом ребёнка держал в руках его ордена и медали: он прошёл Великую Отечественную войну до Победы. Дед Матвей, отец мамы, до начала войны не дожил, он попал под репрессии 30-х годов, пробыл в лагерях четыре или пять лет, вернулся домой с лагерной болезнью – туберкулёзом и скоро ушёл из жизни. Мама помнит его смутно – ей было тогда пять-шесть лет – статный, широкоплечий, с высоким лбом, тёмные с проседью волосы были зачёсаны назад.
    Бабушка и мама смелее рассказали мне о Матвее, когда перестали быть семьёй «врага народа». Верховный Суд Союза (не помню, в каком году) оправдал несправедливо репрессированных. Дед занимал руководящую должность, вроде бы в Татарстане. Арестовали его, как и многих в те годы, по ложному доносу какого-то человека, испугавшегося за свою жизнь.
    Помню старинную фотографию деда в военной форме царских времён, накануне Первой мировой войны. Мой родной дядя, сын Матвея, рассказывал мне, что его отец был поручиком царской армии.
    Мама при рождении была названа Энгельсиной – по предложению отца, в честь известного немецкого философа, одного из идеологов коммунизма, Фридриха Энгельса.
    В моей семье – ни в хрущёвские, ни в брежневские времена – не принято было вести «кухонные» разговоры о политике и государственных деятелях, а Иосифа Сталина мама уважала до конца своей жизни. Я воспитывался в безусловном уважении к власти, ибо в моей семье знали, что за интеллигентские разговоры «на кухне» можно навсегда оказаться в психиатрической лечебнице без адреса.
    Несколько слов о чувственной памяти. С детства испытываю напряжённое недоверие к помпезным священникам официальной тверди (именно к парадным руководителям, а не к простым деревенским батюшкам), украсившим себя изображением Распятого. Во мне живёт чувственное предположение, что когда-то, искренне отстаивая правдивость слов Посланника, я был насильственно лишён жизни по воле власть имущих служителей официальной тверди, которые были убеждены, что Мошиах, Царь царей, избавитель богоизбранного народа от римского рабства, не может прийти к иудеям в теле плотника, не обучавшегося Торе. То недолгое ожидание расставания с жизнью в расцвете молодости, случившегося при прямом участии пожилых бородачей в длинных ризах, возомнивших себя служителями Всевышнего, – далёкой серой дымкой существует в моих чувствах… 
    И ныне – снова похожая история: представительные священники официальной тверди, только теперь в ризах чёрного цвета, и их приспешники-сектоведы (хотя трудно сказать, кто у кого приспешник) участвуют в нашем судебном процессе в качестве свидетелей обвинения, не будучи очевидцами ни нашей жизни, ни жизни замечательной сибирской общины, подобной по устройству первым общинам христиан (I век н. э.). Нынешние служители официальной церкви выступают на процессе в роли лжесвидетелей, откровенно нарушая заповеди Того, кого принимают Миссией (Христом) и Богом… Наступает развязка События, которое словно и не прекращалось за мгновения двух тысячелетий…
    Первый год пребывания в СИЗО был особенно тяжёлым для нас троих.. Нас держали в изоляции не только друг от друга, но и от других арестантов. Если кто-то иногда и делил со мной камеру, то это не было случайностью. А с Учителем в одной камере находился тогда арестант, который, как позже стало известно, оказался тайным свидетелем по нашему делу. Его задача – из страха за свою жизнь, разумеется, – войти в доверие и собрать компромат, который собрать невозможно по причине его отсутствия.
    Володе досталось самое суровое испытание. Его принуждали через физическое насилие, пытки, к наговору на себя, на нас, пробовали заставить рассказать о том, чего не существует. Делали это двое крепких арестантов – таких в тюрьме называют «гадами», – пошедших на сделку со своей совестью.
    И совершали они это преступное, выходящее за рамки понимания насилие, конечно же, не по собственной инициативе. Когда мы с Учителем увидели Владимира со следами этих «процедур» и услышали его рассказ о произошедшем, то испытали сильнейшее переживание, как будто это происходило с нами. Из рассказа Володи мы услышали и о том, что ему, в виде намёка, была поставлена «шайтанова» вилка: если он не сделает того, к чему его принуждают, то подобные «процедуры» могут быть применены к Учителю и Вадиму…
    О некоторых моих приключениях, очевидцем которых я стал неизбежно… Как-то в моей камере оказался арестант, которому следовало войти ко мне в доверие и собрать компрометирующую меня и Учителя информацию. Мы действительно вошли с сокамерником в доверие друг другу, стали приятелями, он рассказал, для чего находится рядом со мной и попросил говорить о себе, Виссарионе и жизни общины только хорошее. Я же просто говорил ему правду о нашей жизни, где, в принципе, не могло быть того, что было сконструировано следствием. А своим «работодателям» мой сокамерник периодически докладывал, что Вадим нормальный, порядочный, вовсе небогатый мужик, имущество ни у кого не забирал, пенсии у бабушек не отнимал.
    Был случай, когда на несколько дней ко мне подселили молодого, крепкого арестанта, уже отсидевшего семь лет, который должен был оказать на меня физическое и психологическое воздействие, то есть применить насилие. Он рассказал мне об этом на второй день нашего общения, когда мы мылись в бане. В хате, перед видеокамерами, он не мог вести правдивое общение, там он делал грозный, шумный вид, ходил взад-вперёд и занимался силовыми тренировками. А я скромно сидел на шконке. Общались мы в камере через записки, которые оставляли на бачке в туалете, а после прочтения уничтожали. 
    В одной из записок он изложил план действий: после прогулки я должен отказаться возвращаться в камеру, вызвать оперативника и заявить, что не буду возвращаться в камеру, так как мой сокамерник угрожает мне, применяет психологическое насилие и дедовщину.
    – Зачем мне наговаривать на тебя? Тебе могут за это ещё срок добавить, – сказал я ему шёпотом в туалете (там отсутствует видеонаблюдение).
    – Сделай так, я тебя прошу, Старый. Это игра. Мне будет только лучше. И наговори на меня побольше, чтобы тебе не прислали другого живодёра, похуже меня, – шёпотом пояснил он.
    Мы так и поступили. В результате я остался в хате один, но ненадолго. Вскоре в камере неожиданно появился новый сосед – сорокалетний парень крупного телосложения с диагнозом «параноидальная шизофрения». Его этапировали из реанимации в закрытую психиатрическую больницу и, скорее всего, навсегда. Почему-то его поместили именно ко мне, хотя таких заключённых обычно содержат отдельно от других арестантов. Возможно, в тюрьме не нашлось другого места.
    Мы провели с ним четыре дня и четыре ночи. У него были свежие швы, замазанные зелёнкой, от длинного пореза в области живота и пореза покороче в области шеи. Он пытался покончить с собой, когда понял, что натворил: убил собственную мать, с которой прожил всю жизнь в двухкомнатной квартире. 
    Мама всю жизнь проработала в школе учительницей, продолжала преподавать даже на пенсии, ей было 68 лет. И конечно, она воспитывала своего сына, ведь она педагог, а сын – в любом возрасте сын. Но при параноидальной шизофрении бывают затмения… И случилось то, что случилось: мать ушла из жизни от рук собственного сына.
    Этот большой парень имел высшее медицинское образование, но поработать врачом не сложилось из-за прогрессирующего заболевания. Жил он затворником в своей комнате наедине со своим миром и компьютером – миром космических игр и эпопей о мирах Вселенной. Имел своё мировоззрение, где было место и Богу, и богам, и мирам Вселенной. 
    Рядом с ним я был в большей степени слушающим, чем говорящим, и уж тем более не подсказывающим. Но его интересовали личность Учителя и построение общины. В своей «космической иерархии» он уверенно отвёл Виссариону место полубога, куратора Земли, а меня причислил (вместе с Кевином Костнером, голливудским актёром, и ещё несколькими известными личностями, приведёнными для примера) к представителям какой-то разумной цивилизации, присутствующим на нашей Планете для определённых целей. 
    Таких, как мы, как он сказал, видно по манере общения и стилю одежды. Мне не приходило в голову оспаривать его мнение – ему нужен был собеседник, который его понимал и принимал. Ведь теперь рядом с ним не было его многолетнего «собеседника» – мощного компьютера, который не спорил с ним и помогал строить свой мир. Иная форма общения, на мой взгляд, могла вызвать у него срыв.
    Дежурный по этажу по утрам заглядывал к нам в хату и интересовался, все ли живы. Оказалось, накануне по телевидению был показан сюжет о преступлении моего сокамерника, и все теперь видели в нём монстра. Признаюсь, спать по ночам в присутствии этого парня у меня получилось не в первый день. Но… без сна долго не продержишься.
    Наутро последнего, пятого, дня нашего совместного проживания он сказал мне: «Ты улыбался во сне, это подтверждает моё заключение о том, что ты представитель той цивилизации».
    И ещё одна история из «шайтановой копилки» сильных впечатлений первого года СИЗО. Ко мне в камеру подселили 56-летнего бывалого зэка с признаками шизофрении и немалым количеством старых шрамов от порезов по всему телу. С порога он заявил, что узнал меня, и определил в «авторитеты» по прозвищу «Вадим Красноярский»; и себя не обделил – определил «бродягой». 
    Он обладал музыкальным слухом и голосом, мог спеть любую песню Лепса или Цоя, хорошо знал их репертуар. И не просто спеть – при пении он мог ещё и имитировать музыкальное сопровождение, особенно ему удавались бас-гитара и перкуссия, а мог и гитарный «соляк» выдать. И петь он мог долго, если было что покурить. 
    Любил рассказывать в деталях несколько историй, например, как после очередного срока от его любовных похождений родилась будущая олимпийская чемпионка по художественной гимнастике Алина Кабаева; или как в 1990-м году он «лабал» на концерте с Цоем в питерском рок-клубе, а в конце 80-х в Афганистане, после кровавого ночного боя, «принял ислам на рассвете, подползая к чьей-то государственной границе». А ещё он мог выдавать длинные фразы с немецкими словами и акцентом.
    Он был зависим от разных видов кайфа, что попадали под руку, много курил. На последней сигарете, если не было про запас, его начинало колотить. И если дежурный по продолу не выручал его сигаретами, он мог разломать в хате то, что ещё не было разломано. Стоило мне начать молиться – его тоже начинало колотить, в эти мгновения он мог порычать и даже замычать. Поэтому в молитву я глубоко не погружался.
    Апогеем нашего совместного бытия стала утренняя ситуация, когда его сначала затрясло от молитвы, а потом продолжило колотить на последней сигарете. Он докричался и достучался до дежурного, используя по максимуму ненормативную лексику. Дежурный пообещал, что сигареты сейчас будут (он был в курсе буйного нрава «бродяги»). Но «сейчас» не наступало в течение десяти минут – как позже пояснил дежурный, – которые показались мне гораздо более долгими.
    За эти минуты «бродяга-афганец» раскидал по хате вещи и предметы, которые попадались под руку, разорвал на себе футболку и принялся кидать всё подряд в видеокамеру, надёжно защищённую пластиковым стеклом. Потом он в гневе, не прекращая виртуозно материться с использованием неожиданных словосочетаний, оторвал провод от кипятильника и двинулся на меня с острой металлической частью кипятильника в руке, приговаривая хриплым голосом: «Щас убью! Давай сигареты!»
    Я попятился к двери, одновременно прикидывая: «Если его резко оттолкнуть двумя руками, он может удариться об угол металлической скамейки. Нет, это не пойдёт». Тогда я стал колотить ногой в дверь и шуметь: «Дежурный, не тяни! Давай сигареты, он ведь и убить может!»
    – Уже иду, – ответил с продола дежурный, не торопясь визуально оценить ситуацию.
    – Иди быстрей, – шумел я. – А то поздно будет.
    Когда дежурный начал открывать кормяк (окошко для подачи пищи), «бродяга» переключил внимание с меня на дверь, включил вилку с оголёнными проводами в розетку, а контакты стал подносить к металлической двери (чтобы долбануло так долбануло), за которой возился дежурный.
    – Стой! – кричал я. – Так ты сигареты никогда не получишь!
    Он остановился, посмотрел на меня затуманенным взором – в этот момент открылся кормяк, – вырвал вилку из розетки, бросил её на пол, схватил протянутую через кормяк пачку сигарет. Его сразу перестало трясти. 
    – Так дальше не пойдёт, – сказал я дежурному. – Посмотри видео, что тут творилось, и оперативник пусть посмотрит. Если в хате кто-то не выживет, у всех будут большие неприятности. Нас надо срочно расселять, в хату я с прогулки не зайду.
    В этот день вечером «бродягу» всё же удалось, с помощью отряда работников СИЗО, увести из камеры, хотя ему вовсе не хотелось уходить от меня, так как он нуждался в терпеливом слушателе. 
    Когда перед сном я собрался почистить зубы, то обнаружил, что оба тюбика зубной пасты пусты, а вместо неё в них налита вода. В таком же состоянии был и тюбик с кремом для рук, там тоже вместо крема была вода. То есть, пока я находился на прогулке, он всё это съел, выпил, чтобы его хорошенько торкнуло, ведь он умел извлекать кайф из всего, что попадало под руку.
    «Так вот зачем он просил у меня порошок какао, когда я уходил на прогулку, – подумал я. – Надо же было чем-то заправить для вкуса зубную пасту и крем для рук».
    Вот такие воспоминания из «шайтановой копилки» страхов посетили меня утром праздничного дня 8 марта. Вместо того чтобы думать о своих любимых и мысленно поздравлять их, я занырнул в свои программы. Но в этом я увидел заботу о своих дочках: чем больше смущающих меня обстоятельств уберу в себе, тем радостней будет жить моим детям. И не только детям: меньше будет во мне заковырок – комфортнее будет со мной моим друзьям и близким. Благодарен событиям, карма заботится обо мне… 
    После прогулки получилось передать мои книжки – их на тот момент было семь – Саше Модному. В это пребывание в карцере художественная литература допускалась для чтения, а своё творчество я воспринимаю как раз художественным.
    Воспоминания… Это было лет десять назад, не меньше. Эстония. Я гостил на одном из островов Балтийского моря, в доме моего доброго друга, женщины по имени Хелле. На этом небольшом уютном острове немало исторических достопримечательностей разных столетий, среди них – костелы и костёлы-крепости, построенные германцами в средние века. В этот раз мы поехали с Хелле в действующую православную церковь (оказывается, на острове есть и такой храм). Её настоятелем был эстонец, он ждал нас.
    Дверь в церковь была открыта: «Заходи, путник, возжелавший обратиться к Отцу». Церковь – тихая, уютная, чуть поскрипывают деревянные полы, даже не поскрипывают, а реагируют живым отзвуком, когда ступаешь на них. Просторный иконостас светлого тона, без позолоты. Храм открыт для всех: здесь не имеет значения, какой ты веры, католической, лютеранской, православной либо ещё с каким-то названием; как ты будешь творить крестное знамение, справа-налево или наоборот, и будешь ли ты творить. Я мысленно восславил Отца и сотворил крестное знамение, замкнув его в круг. 
    Вскоре к нам подошла матушка, познакомилась с нами, Хелле представила меня. Жена настоятеля сказала, что настоятель ждёт нас, уже заканчивает хозяйственные работы, и провела в угодья при храме, где и находился дом их семьи. Невдалеке я увидел человека в рабочей одежде за рулём небольшого трактора. Увидев нас, он заглушил двигатель и уверенно пошёл навстречу. Это был Тойво, православный священник – чуть выше меня ростом, жилистый, широкоплечий, без характерного пуза, на котором обычно лежит наперсный крест. 
    Наше общение завязалось сразу, Тойво был одного года рождения со мной, знал, что я приехал из сибирской общины, которую в Эстонии знают как «община Виссариона». У него было простое и ясное понимание веры – исполнение заповедей Нового Завета. Служение в православной церкви он выбрал потому, что видел в жизни православных сподвижников внутреннее служение, самосовершенствование: стяжай Дух святой, тогда и люди рядом с тобой спасутся. Уютный храм у дороги был открыт и днём, и ночью для каждого человека, никто здесь у путника не спрашивал, какую веру он исповедует, ибо Господь един.
    Тойво интересовался жизнью общины, как строятся взаимоотношения, есть ли какая-то иерархия, как принимаются решения, как проводятся собрания верующих, есть ли общие трапезы. Он сказал, что хотел бы приехать к нам, увидеть своими глазами, почувствовать. В его представлении сибирская община строилась подобно первым христианским общинам, которые жили по прямым заветам Иисуса. И Тойво хотел лично увидеть Учителя, прикоснуться к нему своими ощущениями.
    Бывают же такие встречи с православными священниками, хотя и крайне редко! На прощание мы обнялись, ощущая себя единомышленниками, единоверцами.
    В 1994 году мы с Учителем и немалым кругом друзей поднялись на Фавор – гору Преображения Господня (Израиль). Учитель с частью учеников расположился на поляне перед рощей, а я с ребятами пошёл к католическому храму (который, по преданию, стоит на месте Преображения), чтобы узнать у священнослужителей о возможности проведения в храме проповеди Учителя. 
    В храме мы познакомились со священником-францисканцем, монахом Эндрю. Рассказали ему об Учителе из России (мы общались через нашего переводчика), о большой общине в Сибири, которая создаётся вокруг Учителя, и подарили францисканцу брошюру «Малая крупица Слова Виссариона» на английском языке. Священник сказал, что храм открыт для гостей из России, а Учитель может обратиться в храме к своим последователям.
    Мы вернулись к Учителю. И слушали его обращение к нам в древней пещере, где разожгли костёр из сухого хвороста... Потрескивал огонь, светились лица, звучало Слово. Счастливые минуты...
    Потом была трапеза на поляне. Учитель преломил хлеба. Над нами – тёплое израильское небо, не меняющееся от хода веков. Подошёл добродушный францисканец Эндрю, пригласил путников в храм, подтвердив, что двери храма открыты для проповеди Учителя из России. Эндрю уже успел познакомиться с текстами небольшой книги «Малая крупица слова Виссариона». 
    – Это настоящее христианство! – сказал францисканец. И рассказал о недавнем посещении храма на Фаворе известной прорицательницы – она пророчествовала, что Христос скоро появится на горе Преображения Господня… 
    И была проповедь Учителя в католическом храме на Фаворе, где ждут Второго Пришествия. Католические священники беспрепятственно позволили этому быть. Ни до, ни после этого события институт католицизма не создавал никаких постановлений по поводу квалификации личности Учителя. В отличие от иерархов РПЦ – в конце 94 года на архиерейском соборе они обозначили Учителя лжемессией, перекрыв себе тропу к нему.
    В завершение проповеди на Фаворе было сказано о том, что если человек, считающий себя верующим, скажет о себе, что имеет истину, а о другом скажет, что у того истины нет, то такой человек не есть верующий. Ибо верующий – это тот, кто становится единым со своим Отцом, исполняя единую для всех заповедь Любви в великом единении людских сердец. 
    Среди слушавших в тот день проповедь было и два католических священника. Они не дослушали до конца и покинули храм, – возможно, потому, что Учитель говорил, как знающий.
    Эндрю вернулся в храм (судьба увела его на обеденную трапезу) к окончанию проповеди. Его тянуло к Учителю, к нам – жизнерадостным ребятам из России со счастливыми глазами (нас было 22 человека, мужчины и женщины). Францисканец обнял Учителя, сказал, что Учитель – человек высокого духа, пожелал ему терпения к ученикам и выразил надежду, что духовная связь, родившаяся сегодня, будет продолжаться... 
    В том же путешествии по земле прежнего Обетования мы поднялись на гору Синай (ныне это территория Египта). Там стоит храм Греческой православной церкви, относящийся к монастырю святой Катарины – одному из древнейших православных монастырей. В этом небольшом старинном храме в тот день находились монахи, монахини, туристы-паломники. На Учителя и путников из России сразу обратили внимание все присутствующие в храме. Стали задавать вопросы: 
    – Какой вы веры?
    – Настоящий верующий – это тот, кто исполняет заповеди Любви, – сказал Учитель. 
    – Кто этот человек? – был вопрос к ученикам. 
    – Это наш Учитель, он пришёл рассказать о единой для всех Истине. 
    Кто-то попросил Учителя обратиться с проповедью. Учитель начал говорить, как знающий, как Слово. Среди монахинь возникло напряжение, даже переполох. Они запели во Славу Христа, двигаясь вокруг Учителя. Кто-то из них объяснил, что они являются хранителями ключей от этого храма, принадлежащего православной церкви, им надо закрыть двери храма, а нам следует выйти из храма и проповедовать на улице. А потом православные верующие, мужчины и женщины, в возбуждении вытолкали нас из храма, хотя мы и не думали сопротивляться. 
    На улице Учитель продолжил обращение своё к тем, кого собрал этот день; среди них были и те, кто хотел слушать его. Толпа шумела, люди спорили меж собой... Не мир принёс, но меч... Люди привычно торопились судить о том, чего не ведали. 
    Обращаясь к негодующим верующим, Учитель сказал: 
    – Вы знаете, что частица Бога – в каждом. Посему, если есть хотя бы один человек, к которому вы питаете негодование, – вы питаете негодование к Богу...
    Один из греков, служитель монастыря, предложил Учителю и его ученикам спуститься в монастырь святой Катарины для общения со священнослужителем.
    К монастырю спустились в сумерках. А там произошло общение с настоятелем монастыря – заметно полным человеком небольшого роста, облачённым в чёрную рясу. Вежливыми были только первые минуты этого общения. Когда настоятель понял, что Учитель осознаёт себя Посланником Отца, соблюдение христианских норм общения закончилось, он превратился в раздражённого судью, его словно вывернуло наизнанку: 
    – Вы сумасшедший!.. Такое может говорить только сатана... Вы не читали евангелие, о чём с вами можно говорить... Кто вас послал? Докажите, что вы от Бога! Я тоже могу сказать, что я великий профессор...
    – Кто из здесь присутствующих может сказать, что он знает Волю Бога? – обратился Учитель к священникам, монахам, настоятелю. 
    – Я! – решительно ответил настоятель.
    – Об этом не смел сказать ни один святой, – сказал Учитель. 
    И тут началось мероприятие шайтана: из уст священников, монахов, настоятеля полилась гневливая грязь. Настоятель попытался ухватить за подбородок одного из учеников... Учитель шагнул к выходу, ученики – за ним. 
    – Передайте своему Учителю, что лучше бы ему привязать камень на шею и утопиться! – неслось следом. 
    Дверь была заперта, но ключ оставался в замке. Учитель повернул ключ, открыл дверь. Во след летела брань... 
    Впечатления от того вечера живут во мне до сих пор. Хорошо, что хоть палки и камни не пустили в ход, как бывало в древности.
    Той ночью мы добрались до Израиля, до шатра гостеприимного бедуина, который ждал нашего возвращения. 
    – Они повесили замок ко мне, а ключ потеряли, – сказал Учитель о произошедшем в древнем православном монастыре...
    Воспоминания, воспоминания... Та поездка в Израиль была очень яркой, глубокой, наполненной чувствами и переживаниями. Когда мы прощались с Иерусалимом у Золотых ворот  (Иисус когда-то входил через эти врата в великий город, а ныне они заложены каменными глыбами), Учитель сказал: 
    – Прощай, земля отцов древних. И да не скажешь потом: «Я не слышала стука твоего»...
    В аэропорту Тель-Авива в день вылета домой служба безопасности устроила нам беспрецедентный обыск. С подобным событием мы больше нигде не встречались. Наши вещи были проверены подетально, разобраны детские игрушки, которые мы везли детям. Мы были тщательно осмотрены, прощупаны, потом нас раздели до нижнего белья, оставив прикрытым лишь причинное место. Забрали видеокамеру вместе с отснятыми мини-кассетами (позже её вернули через посольство Израиля, но без записей).
    Благодаря участию Неба мне удалось сберечь одну мини-кассету с видеоматериалами нашего путешествия по Израилю. Когда я одевался после полного обыска, контролировавший меня офицер на мгновение отвлёкся на чей-то зов. За этот почти неуловимый интервал я успел не раздумывая, автоматически сунуть кассету в задний карман уже одетых джинсовых брюк, которые до этого были тщательно проверены. Удивительно – моё движение щепетильный офицер не заметил. Так сохранился видеоматериал, который вскоре превратился в наш любимый фильм – «Поездка в Израиль». 
    Из-за нашего досмотра вылет самолёта был задержан, как помню, не менее чем на час... 
    – Земля израильская, земля благодатная, прощай! Ныне обетование уходит от тебя. И пребудет там, где станет Святыня от Бога, – было сказано тогда Учителем.
    По возвращении домой, спустя какое-то время, мы узнали, что Учитель признан властями Израиля персоной нон грата. А ближе к концу 1994 года архиерейский собор РПЦ назвал Виссариона лжехристом.
    Добавлю к этой теме, что не знаком с подобными официальными определениями в отношении Учителя ни со стороны Русской православной зарубежной церкви (РПЦЗ), ни со стороны Русской православной старообрядческой церкви (РПСЦ).
    К слову сказать, я определяю себя православным верующим – не в смысле принадлежности к определённой иерархической структуре, выстроенной в веках людьми на догматических пониманиях и с учётом политики, а в смысле стремления ПРАВедно, ПРАВильно славить Бога, исполнять заповеданное Им, Словом Его…
    Вечером этого весеннего праздничного дня перед отбоем почитал недолго мировые новости. Ну и поразмышлял о прочитанном – что ещё делать в карцере в ожидании сна?.. Как много войны, военных, цивилизационных, религиозных конфликтов, битв за ресурсы: Запад – Россия, Штаты – Китай, Штаты – страны Латинской Америки, Индостан, Африка, Ближний Восток, – здесь одной строкой не перечислить конфликтующие стороны.
    Ближний Восток. Дело здесь не только в ресурсах. Израиль, считающий себя богоизбранным и ожидающий (а возможно, уже дождавшийся) Мошиаха, пытается установить контроль над землями, которые видит своими с библейских времён. Но ведь Сирия для мусульман – это местность Шам, куда в уже наступившие Последние Времена должен вот-вот прийти Иса и объединить людей Писания под Знаменем Корана.
    А в Индии лидер страны сопоставляет своё служение миру с ролью Аватара накануне Золотого века.
    Тем временем политики, цепляющиеся за прошлое, по инерции своего безэтичного мышления и в страхе перед новым наивно полагают, что им удастся восстановить уходящую, разрушающуюся цивилизацию по своим старым лекалам, где мир держится на принуждении, насилии и ростовщичестве. И своими подходами ускоряют разрушение системы…
    Религиозные иерархи и деятели политизированных конфессий, разделившиеся из-за собственной исключительности даже внутри этих конфессий, продолжают считать только себя правомерными преемниками Истины, закрывая своими устаревшими, бесперспективными взглядами дороги в храмы.
    Но разве возможно прежними насильственными и манипулятивными подходами восстановить цивилизацию, которой пришло время разрушаться по форме, ибо эволюция неизбежно требует новых форм взаимоотношений и построения человеческой общности? И это новое по определению не может строиться усилиями и идеологией прежних лидеров и иерархов. Их деятельность может лишь ускорять разрушение уже ненужного – что и происходит сегодня, синхронно с очищением Планеты. 
    Откуда и как придёт это Новое? Это – надчеловеческая Воля. Глупо предполагать, тем более такой юной цивилизации, каковой мы являемся, что мы – пуп Вселенной и сами придумаем Новое. Наш выбор несложен – участвовать в Новом или противостоять ему; нейтралитет здесь не пройдёт. А параллельно идёт пора очищения нас, человеков, от нас самих прежних, ведь надо уметь быть чутким к проявлениям Нового мира, не пропустить в себе его отзвук…
    С этими мысленными построениями я и заснул. Предстоял воскресный день, предпоследний в моём пребывании в карцере.

    (Окончание следует)