Белая дорога

     Сколько он себя помнил, ему снилась белая дорога. То ли ехал по ней, то ли шёл, никогда не было понятно: дорога сама всегда накатывала, уходила под взгляд. Это было приятно: не двигаешься, не мечешься, не напрягаешься, просто принимаешь путь под себя.
     Обочина и что было за ней, всегда неизменчивы: плоская непрозрачная однотонная серость. Пыль не пыль, дым не дым, но и не пустота: просто то, что находилось рядом с белым дорожным полотном, было не очень важно.
     Что в детстве, что во взрослости, пробуждения после сна с белой дорогой были обыденными, без эйфории, без грусти, что приятный сон закончился. Сон - открыл глаза - пошёл жить. Но иногда, очень редко, проявлялось послевкусие сна, которое саднило голову: наяву тянуло испытать то блаженное чувство, когда белая дорога двигается на тебя, а ты просто легко сквозишь, паришь следуешь.
     Зачем и куда следуешь? Неважно.
     Сны он видел каждую ночь. Детальные, пахучие, многослойные, осязательные. Как-то, ещё в школе, начал их записывать в тетрадь, но быстро бросил: зачем? Для кого? Сам же он помнит все свои сны, а остальным этого не надо.
     Жил он в маленьком городке у большой реки. Родился в середине зимы и родители несли его из роддома по закатанной валенками белой дорожке. Его дом был двухэтажным, старым, с узкими оконцами, как и все соседние дома. Бараки отличались друг от друга только цветом облупленных стен и кустом во дворе: сирень или акация. В его дворе рос единственный на улице жасмин.
     Ему была по душе родная улица: тихая, узкая, пустынная, по которой не было страшно ходить в одиночку.
     Когда он пошёл в школу, то узнал, что у города есть верхняя, современная, часть. Она ему не нравилась: панельная, суетливая, асфальтовая, озабоченная. Не нравилась до головокружения, до тошноты, до ненависти. После восьмого класса он с удовольствием сбежал в речной техникум: единственное достоинство было в том, что он был внизу, в нормальной части города. С поступлением в техникум его детство, когда он перепрыгивал на лестнице через ступеньку, закончилось, и он стал двигаться степенно.
     Никогда не запоминал у окружающих имена и должности, дни рождения и звания, адреса и привычки. Зачем нужна памяти эта пустопорожняя детализация? Знакомо лицо – и достаточно. При мимолетных уличных встречах всем кивал и улыбался, и слыл с этой простой маскирующей привычкой дружелюбным человеком.
     После техникума устроился в порт: недалеко от дома. Работником был хорошим, но плохим коллегой: не пил, не рыбачил, не сплетничал.
     Он мог бы осчастливить женщину, но ему не было это нужно: уединённое существование было правильным. Он размышлял, гулял по берегу, смотрел в окно и мечтал о путешествии по белой дороге.
     Однажды, совершенно случайно, на субботнике, куда его насильно затащили пожилые соседки, вместо засохшего куста жасмина, посадил куст флоксов. Куст пережил старух, разросся на полдвора, кудрявые неоново-розовые шапки объединились в небольшое яркое море. Каждое лето, после кратких или длинных дождей, резко и надоедливо пахло, и хотелось вернуть коротко цветущий жасмин.
     В конце августа принимался есть арбузы. Покупал самый большой. Дотаскивал до дома, мыл в ванной под струей холодной воды, водружал на стол. Взрезал огромным ножом и разламывал напополам. Любовался красным бархатом, вдыхал свежий аромат, брал ложку, и, вырезая из сахарного тела шарики, начинал трапезу. Ел жадно. Сок тёк по подбородку, по груди, по животу. Ел. Ел. Ел. Живот вздувался, начинал булькать и стонать от сладкой тяжести. Он вздыхал и откладывал ложку, чтобы через полчаса подойти вновь и получить новую порцию наслаждения. Так продолжалось до конца сентября, если везло, то лучший сезон в году продолжался и в октябре.
     Ему не нужны были книги и музыка. Его не интересовали кино и спорт. Ему было достаточно горящего на берегу реки фонаря. Жёлтый треугольник света сообщал ему, что сосуществование с людьми продолжается, и этого было вполне для понимания: я тоже человек.
     Когда весь городок сидел без света, он замирал, как ящерица. Лежал на кровати, не двигался, тихонько дышал, не подходил к окну, думал о лёгкости движения над белой дорогой, вспоминал яркие сны и сладость арбуза.
     Пришло время, и он умер.
     Привычный путь на кладбище перекопали и катафалк, выделенный заботливым начальством, поехал вкруголя, по временной дороге из белого щебня, между старыми бетонными заводскими заборами.