Содержим страстьми... Часть П, 3. Челорк. Нов. ред

         3. Челорк

     *Напоминаю: в текст повествовании вплетаются страницы книги 2003 года. Для удобств восприятия они обозначены звёздочеами в начале и в конце цитируемого фрагмента*.
     (Комментарии с позиций сегодняшнего дня в скобках).

     …Мои СМС наставления изгнаннице, нью-американке: «Учи, Елена, их язык по латинице. Займись алфавитом, запоминай название букв, транскрипцию, то есть, произношение. Будем переписываться по-английски: how do you do?
      Насчет курения и остального, сама знаешь, куда это заведет. Даже не заметишь, как втянешься и уже никогда не выберешься из нарко-омута».
     *В Берлин прибыл на сутки позже основной группы: среди бумаг, необходимых для предъявления таможне, не оказалось моих. Просьбы, мольбы не помогли. К огорчению четырех членов группы и особенно – Джиготарини – пришлось возвращаться домой.
     - ДогОни, Николя-а-а-й, – расстроенная повторяла она из-за пограничной перегородки. – Обязателно  догОни...
      Догнал. Но после того, как заехал на квартиру феминизированной хозяйки, ставшей секретарем офиса (по дороге вспомнил ее заверения, что документы есть  н а   в с е х), и нашел среди валявшихся в углу приглашений свое, даже не заполненное.
      Заполнил. И на другой день, благополучно одолев таможенный контроль, прилетел на немецкую землю. Обменял часть канадских долларов (вымененных за рубли после годовой очереди в обменник с ежедневными перекличками стояльцев) на марки и ночью, взяв такси, прибыл по указанному в приглашении адресу – в тесное, холодное чердачное помещение какого-то дома. Улегся возле объятых чутким сном незнакомых мужчин, почивавших в пальто и плащах прямо на полу.
     Утром вместе с ними поднялся и двинулся, не зная куда.
     Оказалось, в парк.
     Мокрые от дождя и росы деревья. Между ними – бетонированные дорожки, окаймляющие стриженую зеленую лужайку, по которой прогуливался господин с собакой и совочком в руках. Время от времени он нагибался, подбирал за ней и укладывал в пакет.
     На дорожках, не смотря на раннее утро, множество народу.
     Яркие спортивные наряды. Молодые мускулистые парни и девушки приседали, крест на перекрест взмахивали руками, прыгали на месте.  Разогревались, как выяснилось позже, перед забегом, посвященном крушению Берлинской стены и воссоединению Германий.
     Неожиданно народ заволновался, сбился в кучу, отступил к кустам, освобождая путь приближавшемуся черному “Мерседесу”, неведомо как прокравшемуся сюда по узким тропам, подрулившему и остановившемуся перед транспарантом с надписью «Start».
     Приоткрылась дверца, тут же подхваченная сразу несколькими руками бегунов. Из-за нее вначале просунулось колено, обтянутое трико, затем смуглая лысая голова пассажира. И вот он предстает весь в просторно-облегающих сине-красных штанах и ветровке-дутике с капюшоном.
     Вне всяких сомнений это был – «человек оркестр».
     Приветливо всмотрелся в толпу. Неожиданно присел в положение “на старт”. Кто-то, подражая ему, тоже пригнулся к земле. А он, поднимаясь, быстро рванул вперед, показательно взмахивая руками и высоко выбрасывая ноги. Достигнув транспаранта «Start», остановился и махнул рукой: вперед!
     Бегуны, поняв, что это и есть команда к началу гонки, окрыленные озорным примером своего «учителя», весело устремились в забег. Холод в душерастаял. Я в миг был пленен обаянием «гуру».
     …Молитва пугала. Слова “Отче наш, иже еси...” казались мрачным надгробным причитанием, жалобой раздавленных жизнью людей, удел которых шептать эти окаменелые слова. Рериховская “Этика” была ближе, понятнее. Особенно в изложении популяризаторов, с которых начал постигать ее. Одну из книг купленного в Центре трехтомника захватил с собой в Берлин, приникая к нему при малейшей возможности. Устроившись на удобной скамеечке под кленом с желтеющими листьями, поглощал страницу за страницей в течение всего забега в честь Германского Единения*.
     (Жесткий приговор непреходящей христианской ценности – молитве «Отче наш…»   вынесен беспросветным волонтером завзятого безверия. Безапелляционный. Уже в то время, тем более, сейчас саморазоблачительный. Тогда перед лицом «челорка» – имя, присвоенное мной «человеку-оркестру», развившему в себе запредельные возможности,-  тезы «Живой этики» воспринимались как ключ к постижению этого удивительного феномена. Так было. Стыдно).
     *Сообщение  о т т у д а.  Короткое, как пощечина.
     «Севоди дали однова затянуться. Пондравилося».
     Вот оно! «Пондравилося». Началось. Дождался…
     Хотя, мне-то что! Кто она мне. Пусть…
     Но… защемило сердце. Отчетливо нарисовалась картина происходящей на другом конце земного шара первой нарко-затяжки скиталицы из уральской глубинки, землячки, и пертурбации ее ожидающие впереди.
     Как ответить? Читать нотацию? Предостеречь? Но что он может против, скорее всего, легализованных в штате Орегон (не зря же ошеисты обосновались там!) «легких» наркотиков, безграничных свобод и гендерных вывихов, превращающих мужчин в женщин и наоборот?
     «Поздравляю! Осталось лечь третьей, лучше пятой, а еще круче десятой в свалку на полу».
     Зачем так резко? А чтобы знала реакцию на ее «затяжку» и неотвратимые грядущие последствия. Что держу руку «на пульсе».
     Да и колышет, трясет всего, стоит лишь представить ее в «клубке» с теми.
     Ревность? Любовь? Нет. Болезненное запоздалое  о п р е д е л е н и е  уходящей в никуда, ставшей ему вдруг близкой землячки…
     *Состязания закончились далеко за полдень. «Учитель» давно уехал, но присутствие его ощущалось: победители ходили женихами, остужаясь на свежем ветру и измороси. К транспаранту, где теперь красовалась надпись «Finish», подкатил небольшой фургон с пончиками, вареной кукурузой, кофе и фруктами.
     Просад? Завтрак? Обед?
     К распахнутым задним дверцам выстроилась длинная очередь. Получив положенное, кто-то ел сразу, стоя под деревьями. Кто-то предварял трапезу медитацией. Скоро бегуны потянулись к выходу из парка, к стоявшим автобусам. Заполнив их, отправились, как пояснили знатоки, из Восточного Берлина, – в Западный, к гостинице.
     Забрался в тот, где звучала русская речь. Наши! Еще не остывшие от марафона. Обменялись рукопожатиями.
     Гостиница почти в центре Западного Берлина, недалеко от знаменитого зоопарка – четырехэтажное, взятое ребристой глянцевой плиткой здание.
     Вышел из автобуса последним, пропустив вперед спешащих под душ бегунов. Пристанище учеников-последователей «гуру» поразило: узкие коридоры, двухъярусные кровати, коллективные отхожие места. Не думал, что такое возможно в Европе. Впрочем, для братьев-славян в самый раз...
     Занял одно из двуярусных спальных мест, привел себя в порядок и предался отдыху*.
     (Снял несколько необязательных мелких подробностей, сути событий не меняющих).   
     …Она ответила мгновенно.
     «Вы что ли оскорблять меня будите. Как тоды… Я вобше-то молодая из себя симпотна девушка, теперя не ботрачка вам, могу делать чего хочу. Это для вас я никто. А я не такая…».
     Как и должно – путано, бессвязно. Запально, как «тоды».
     Не брать во внимание.
     Накурилась дури? Или вновь мотанулась в ино-ойкумену и приволокла оттуда негатив?
     Да!
     Подобное уже он слышал. После ее первого вояжа  т у д а, внезапной истерики. и руковозложения ему на плечи, давших отмашку нападкам на него негативных вихрей. Тогда приписанным им разрушительному влиянию на нее о т т у д а. Заразившему и его, обрушившему на него череду бед, в конце концов понудившему удалить ее от себя подальше.
    Так, господа и дамы, а, что если штат Орегон, порно-коммуна колдунов и есть и н о-ойкумена параллельной мерности! Гадкая, отвратительная, мистически заряженная?
    Что ответить? Ничего. Пусть игнорирование ее выходки отрезвит ее.
Не подействовало.
     Безответная немота день за днем. Недели. Месяц.
     Почему? Ей там хорошо? Он не нужен? «Вы-ты у меня есть» больше не актуально?               
    *Вновь едем на автобусах из слившихся воедино Западного Берлина в Восточный, на встречу с  с а м и м. Переезды эти – символ братания двух частей города – его замысел. Организовать встречу с ним неподалеку от гостиницы не проблема: рядом институты, концерт холлы. Но нужны нити, скрепляющие обе половины города магически. Их-то и ткут этими ездками ученики.
     Зал какого-то учреждения. Светлые коридоры, широкие переходы между этажами с зимними садами на просторных лестничных площадках. Развалы книг лидера на разных языках, галантерея, спортивная одежда с его портретом и высказываниями, кассеты с его медитативной музыкой.
     Покупаются бойко, нарасхват.
     Самореализация ради бизнеса?
     Гибрид устремления к совершенству и пользе?
     Не продается вдохновенье, но можно рукопись и майку, и музыку продать?
     Повсюду неисчислимо – последователи со всего света: женщины в светлом платье, мужчины в белоснежных брюках и рубахах. Лишь пятеро среди них в серо-темных костюмах, джинсах, свитерах – русская делегация, впервые влившаяся в когорту адептов.
     Мы держимся группой, ловим на себе пытливые взгляды просветленных “дисайплов” – давних учеников его. Не знаю, как моим товарищам, но мне весело и интересно. Настолько, что некогда раскрыть популярное изложение «Агни-Йоги», которое, в отличие от первоисточника, легкочитаемо.
     Да, штудирование книг "Йоги" напоминало подъем на нехоженую вершину: пред тобой то обрыв, то непреодолимая скала, то ревущий поток. С первой попытки не взять. Тренировался дома по текстам г-жи Соколовой, вскоре возвращенным мне Рерих-центром, как ценности не представляющим. То были вырванные из школьной тетради листки, заполненные с двух сторон тесными машинописными строчками – речениями. Сжатые, емкие, упрощенные афоризмы складывались в труднодоступные формулы. Сообразил: нужна система – от простого к сложному, заложенная в самих книгах. Надо читать их одну вслед за другой.      
     Но где? Даже в книжном магазине Центра продавались только разрозненные тома.
     В "Ленинке". Там есть все.
     Выбрал день, чтобы весь отдать "Этике", заполнил формуляры “требований”.  И – опять скала, даже здесь, в храме знания: книг Учения в свободном доступе нет.
     Как?
     А так.   
     А гласность?
     Пожалуйста, в спецхране, для спец изучения.
     И проник, на правах доцента и участника творческого семинара Центра Рерихов. Потратив время, раздобыв и предъявив запрошенные справки... И припал к первоистоку. И стал рериховцем. Оставаясь им даже здесь, в Берлине, на встрече с «Человеком-оркестром».
     Она тем временем начиналась*.
     (Да, так было.)
     ...Написать ей самому? Почему нет, я же ее земляк, ее «спаситель», имею право! Сказать, что предупреждал. Нет, упрекать бессмысленно. Просто подсказать, что ее может ожидать, риск впасть в зависимость. А, может, уже подсела? Спросить напрямую? Вдруг взбрыкнет: «Я не такая!». Может, предложить сходить к наркологу? А деньги? Откуда у нее? Т а м  так не примут!
     Ну как откликнется! Скажет, высылай. Сколько это будет стоить?
     В сети должно быть.
     Смотрим.
     Есть. США. Штат Орегон. Наркологические клиники. Раз, две, три, четыре. Ну-ка вот эта Pacific Ridge: Residential Alcohol and Drug Treatment Center. Круглосуточно. Адреса, телефоны, отзывы. Вот: «Кодирование от наркомании». Программа «New age» новая жизнь. Цена, да 28 дней – 43 тысячи долларов. Это сколько в рублях?
     Полтора моих года работы!
     В любом случае, прежде узнать, как она, что с ней? Скинул прямые вопросы: «Почему молчишь? Как ты там? Нужна помощь? Если да, скажи. В Америке был, что могу, сделаю».
     *Звонок – приглашение в актовый зал. На сцене – металлическая конструкция, напоминающая трап, как позже выяснилось, сконструированная самим «учителем». Зрители рассаживаются по местам. Из первого ряда кресел машет рукой Джиготарини, зовет, перекрывая шум:
     - К мине! Здес русски делгаца. Сюда.
     - Николя-а-а-й, как хорошо пришел, когда? – это она разглядела меня. пробиравшегося по рядам. Вслед за мной четверка "русски", стайкой воронов в своей черно-серой одежде рассаживаются неподалеку от нее.
     - Т-ака Удача, – сияет, Джиготарини, нажимая на первые слоги. – Сегодня победитл будут п-однимет на платформа.
     - Кто поднимет? Куда? – мы, в голос.
     - Лифтинг наверх, – ее жест в сторону трапа, не успев объяснить, что к чему.      
     Зал взорвался аплодисментами: на сцене «челорк». Усаживается в мягкое, коричневой кожи особой конструкции – с низкой спинкой и выдвижной подставкой для ног – кресло, посреди сцены. Гаснет свет. На экране красочные, умело снятые видеокадры сегодняшнего марафона: бегущие пять, двадцать человек, весь забег. Отдельно, крупным планом портреты победителей. Вот они разминаются. Вот озорной старт «учителя» и веселая кутерьма первых метров гонки. В зале смех, хлопки. Вот лидеры обходят один другого. Вот финишируют. Вот наш бегун, кажется, Валентин, приходит вторым. Первым – австралиец, лишь в финишном рывке обошедший его.
     Свет, овации. Победителей приглашают на сцену.
     «Гуру» в светлой тенниске уже под трапом. Над ним подвижная металлическая платформа со скобой для подъема. К лестнице подходит австралийский триумфатор. Придерживаясь за поручень, поднимается на платформу, замирает. В воцарившейся тишине звучит запредельная медитативная мелодия, супермен занимает под необычной конструкцией место. Левой рукой берется за скобку.
     Ждет. Ловит миг.
     - Хэг! – Платформа приподнимается и тут же опускается на место.
     Победитель поднят. Спускается вниз, встает на весы: 150 фунтов.
     Ого! – выдыхает аплодирующий зал.
     Место ушедшего занимает победительница среди девушек, тоже удостоенная «лифтинга».
     - Valentin! Go, Valentin... – вызывается наш.
     Тот смущен, растерян, подходит к трапу. Поднимается, подстраховываемый с двух сторон ассистентами «челорка»
     Минута-пауза.
     - Хэг! – поднят и он. Спускается на сцену, в лице ни кровинки.
     Все? Нет, «учитель» что-то произносит. По залу шелестом: Russian, Russian... all together.
     - Русски, все, – переводит Джиготарини. – Николя-а-а-й, перви... иди. – И кивает, указывает рукой туда, на сцену.
     Я? Мне? Зачем? Я не участвовал...*
     (Небольшая литературная правка, только-то).
     …Все та же немота, нудное ожидание  е е  сообщения. День ото дня нарастающее.
     Обиделась? Забыла? Втянулась в рутинную, самоубийственную жизнь нарко-наложницы?
     Скинь, переметчица, хоть два слова! Даже корявых…
     Увы. Увы.
     Еще неделя, две, три.
     Ноль.
     *Я? Мне? Зачем? Я не участвовал...
     Взрослый дядя смутился, оробел?
     Зал хлопками побудил встать с места, шагать через сцену к трапу-лифту. Там четыре руки подхватывают и направляют меня по узким ступеням, ставят на крохотной площадке. Мои пальцы вцепляются в оказавшийся у живота поручень. Из зала навстречу устремлена тысяча глаз, любопытных, понимающих, равнодушных. Десятки фотовспышек, прицел видеокамер.
     Не слететь бы, не свалиться!
     И вдруг... лечу в самом деле! Оставляя в низовом слое прежнее, став другим. Глубокое чувство охватило мое существо. Весь состав сотрясала дрожь. Из глаз лились, слезы.
     Легкий толчок под ступнями ног, сбегаю вниз. На весы.
     Ого, 187 футов! Плюс 19 площадка, итого 206! Почти 95 кг. Такого тяжеловеса – одной рукой!
     Хлопки, крики “Браво”!*
     (Минимальная редакторская правка. Рассказано один к одному. Оценку восторженного «воспарения» дам вкупе со следующими далее эпизодами очарования «учителем»).
     *Научный семинар Центра Рерихов собирался четырежды. Головоломные доклады, уходящая в непостигаемые дебри аргументация, блеск эрудиции.
Биение мысли. Бурная работа чувств.
     Возвращался после них в свой “вагончик” напоенным энергией.   И...опустошенным.
     Многое постигал на них. Не находил стержня.
     Жизнь, как и прежде, шла по инерции, без сердечной идеи.
     Да, научные искания были. Открытие смысла текущих дел – нет. А без этого все прахом.
     Но, быть может, он в «учении» «гуру», в поразительной его личности, его супердостижениях? Может, он в “лифтинге”, давшем чувства полета-очищения, замеченные не только мной? В антракте ко мне подходили незнакомые дисайплы, пожимали руку, поздравляли, произнося: Nikolai, Nikolai! Grate Russian sole, и взволнованная Джиготарини, повторявшая: “Николя-а-ай, плакал, Николя-а-ай, как дити”.
     Происходившее после антракта тоже показалось исполненным исходного смысла*.
     (Снял заголовок «Я – русский», в контексте нынешнего описания событий излишний).
     ...Одиночество, отягощенное молчанием «американки» доконали. Полуголодное. «Боксерских» не хватает уже на хлеб и воду. Надо искать работу. Рядом есть какой-то вуз. В шаговой доступности. Наведался.
     Принят. Без энтузиазма впрягся в доцентские обязанности.
     *Под шквал аплодисментов «гуру» является вновь, теперь в алом, атласного блеска наряде. На сцене – невиданные музыкальные инструменты. Переходя от одного к другому, он извлекает из них мелодии, ритмы, им слышимые и нам доносимые.
     Теперь в его руках флейта. В полнейшей тишине звучит ее голос, идущий из каких-то непостижимых глубин. Слева от него располагается, как можно догадаться, когорта первоучеников, среди которых Абарита. Похоже, это хор, участвующий в выступлении. Он подхватывает начатую «учителем» мелодию, потом другую, третью, которые тот выбирает, видимо, по своему настроению.
     Вдруг он обрывает игру на полу-фразе. Замирает и хор. «Гуру» отнимает флейту ото рта. Несколько минут сидит молча. Тысяча глаз устремлена на него в тишине. Но вот губы его начинают издавать звуки, хриплые и протяжно-вибрирующие. Он поет! Нет, он подбирает, ищет, нащупывает какой-то мотив.
Похоже, он сочиняет.  Точно.
     Вне всякого сомнения, это так. На наших глазах свершается таинство рождения мелодии. Хор, очевидно, зная эту манеру «учителя», неслышно уходит за кулисы. Но вот участники его появляются снова с нотной бумагой и карандашами, рассаживаются на сцене – ноги калачиком – и, напряженно вслушиваясь в издаваемые «гуру» звуки, начинают записывать их на своих листах.
     Он, отрешенно сосредоточенный, с вдохновенно обезображенным лицом и ввалившимися глазами взвывает выше, ниже, возвращается к начатому, поправляет найденное, меняет тон, вибрацию и т.д.
     И вдруг звуковые кусочки и рулады начинают складываться в ясную мелодию, обретая при этом американо-язычное словесное выражение.
     - И-и-и, а-а-й, м-м-м... Ай эм рашиа, ай эм рашиа (I am Russia, I am Russia).
     Даже мне, слышавшему американский английский впервые, было ясно, что он поет: "Я – российский".   То есть представляет или ощущает себя россиянином. По крайней мере, в данный момент он в образе русского.
     И, словно подтверждая это, он поет дальше:
     - Руш, руш, руш ай эм (Rush, Rush, Rush I am) – русский я.
     Полностью, с повторами это звучало так:
     - Я – российский, я – российский, я – российский. Русский, русский, русский я-а-а... – Причем, это "я-а-а..." он длил и длил, то, блуждая  по басам, то,  взметаясь к фистуле, пока мелодия не обрела надрывно-протяжную выразительность.
«Гуру» продолжал сочинять, а участники хора – заносить на бумагу ноты и слова извергавшейся из его рта песни. Листочки с ее записями тут же из рук в руки передавались аудитории. Конвейер этот действовал бесперебойно. И вот уже несколько голосов зрителей подхватило новую песню. Потом их стало больше, еще больше... И, наконец, весь зал, опьяненный ароматом только что явившегося на свет творения, запел: "Я – русский, русский, русский. Россиянин я".
     Мы, пятеро молчали, оглушенные происходящим. И ощущали, как в нас что-то меняется. И слились в порыве чувства с «гуру», который пытался внять стенаниям нашей скорбной души и выразить ее своим хриплым, рыдающим пением.
     Слитность, единение всех, каждого с каждым в этом зале, в этом мире – вот что ощущал я в своем сердце.
     Но ведь это то, что было всеважнейшим для меня, к чему стремился с ранних лет жизни*.
     (Уже тогда к этим чувствам примешивалось смущение, пока не отфиксированное и осознанное много позже, в ряду с другими феноменами супер-креативного «гуру», но об этом ниже, при их описании и анализе).