Эхо зимнего сада Глава 7

Начало здесь http://proza.ru/2025/06/25/1725

Впрочем, давайте вернёмся к нашей истории, произошедшей в раскалённый полдень в глубине саванны, в круглой хижине с прохладной тенью, где витал запах дыма, лекарственных трав и печёного маниока. Позже, уже в личном дневнике, Адольф написал об этом: «Вождь Макумба владел искусством молчания так же, как я — искусством слов. И его тишина сказала мне больше, чем сотни европейских депеш».

Да, встреча с вождём Макумбой оставила глубокий и долговременный след в жизни дипломата фон Штауффенберга. И не столько как дипломатическое достижение, сколько как переломный момент личной трансформации. Прежде всего, он осознал, что настоящие договорённости рождаются не на бумаге, а в умении услышать другого. С этого момента он всё чаще отступал от формальных докладов в пользу неофициальных, человеческих связей, которые оказывались куда более надёжными. Это принесло ему уважение среди местных общин, но сделало изгоем среди некоторых европейских коллег, считавших такой подход слабостью.

Жест вождя — передача трубки, отказ читать договор и последующее молчание — показали ему, что власть может быть негромкой, но глубокой, что уважение не покупается званиями, образованностью и путанными письменами, а заслуживается доверием. Вдумчивый дипломат начал задаваться вопросами: а что такое «цивилизованность»? Кто вправе считать себя представителем прогресса? И эти вопросы остались с ним на всю жизнь. Встреча с вождём Макумбой оказалась для него тем событием, после которого он уже не мог полностью вернуться к прежнему восприятию мира. Вернувшись в Европу, он чувствовал, что между ним и соотечественниками пролегает невидимая грань. Они говорили о «колониальных успехах», а он вспоминал взгляд Макумбы — прямой, лишённый страха, наполненный древней правдой предков, которую не измерить в протоколах.

Позже Адольф попытался передать этот опыт в докладе для Берлинского общества географии — но текст остался неопубликованным – слишком личным, слишком неудобным. Но он навсегда сохранил вырезанную из дерева трубку, переданную вождём, — хранил её на письменном столе, среди карт, книг и старых писем. И когда Адольфа спрашивали, что он считает своим главным дипломатическим достижением, он молча указывал на эту трубку. Вот так.

Так что Адольф фон Штауффенберг не был отнюдь жестоким самодуром, а человеком, который вообще-то умел договариваться, слушать и понимать, а также прибегать к разного рода дипломатическим хитростям. Да, таким он был, но только не с мнимым Жуаном Алвесом. Бывший миссионер-дипломат обладал прекрасной интуицией и совсем неплохо разбирался в людях – это был многолетний опыт, нажитый методом проб и ошибок. Но именно поэтому видел в тайном муже своей сестры того непримиримого врага, с которым он никогда не сможет договориться. Почему? Адольф пока ещё не знал, поскольку не ведал причины появления в их жизни Жуана. Однако он ощущал каждой клеточкой своего тела, что этот лицемер для них опасен и шутки с ним плохи.

Но как доказать это своей сестре и матери он не знал. И именно потому приходил в бешенство и терял контроль над собой, прибегая к жестокости вместо разумной дипломатии, иногда совершенно выходя из себя. В то время, как пленник его, несмотря на своё положение страдающей жертвы, был абсолютно спокоен и последователен в своих расчётливых действиях. Он знал на что давить и выбрал верный и беспроигрышный путь – женские слабости. И от этого он казался Адольфу ещё подлей.

Да, Жуан в своём незавидном положении был спокоен и твёрд, встречая своего тюремщика, изредка навещавшего его в подвале, дьявольской таинственной улыбкой, едва пробегающей по его губам. При этом узник чаще всего молчал, как Макумба, на вопросы почти не отвечал или говорил односложно. Не иначе, как научился искусству молчания от своей дикарки, если таковая вообще существовала. В такие минуты Адольфу казалось, что именно Жуан «держит его за горло», а вовсе не наоборот. И от этого ощущения ему становилось трудно дышать. Но внешне-то выглядело всё наоборот. И в том-то был весь фокус дьявольского лицемерия.

Да, наивным благородным дамам фон Штауффенберг, живущим всю жизнь под защитой стен фамильного особняка, черпающим мировоззрение из романов, не имеющим совсем существенного жизненного опыта и совсем незнакомым с реалиями мира, Жуан, конечно же, казался жертвой. Он таковым и являлся – но жертвой, «питающейся» бесконечным к нему сочувствием домашних женщин как будто энергетический вампир. И потому от причинённых ему страданий не погибал, а напротив – становился всё сильнее и сильнее. И всё более возвышался в глазах известных дам, буквально блистая в их представлении от святости. Потому он и не говорил много – да и зачем? Не действовал – ведь время работало на него. Не оскорблял, не проклинал своих обидчиков – ведь от этого он становился в глазах сочувствующей тёщи и бесконечно любящей жены ещё благороднее. И не пытался бежать, потому что бежать ему никуда и не хотелось. Он стремился к своей цели и достигал её. А все сопутствующие обстоятельства, хоть и казавшиеся во многом тягостными, всё равно работали на него. 

Да, пленник Адольфа был молчалив, как Макумба или говорил мало. Но в отличие от мудрого вождя африканского племени, испытывающего к Адольфу скорее недоверие, идущее от недопонимания, а не враждебность, имел какой-то скрытый мотив для ненависти, идущий из самой глубины своего сердца. И потому договориться с ним по-хорошему было гораздо сложнее.
    
«Если так будет продолжаться, - размышлял про себя Адольф, - я обязательно проиграю – потеряю сестру и мать, а своему врагу дам восторжествовать над собой. Мне нужно взять себя в руки и не терять контроль над чувствами, хоть возмущение и негодование и клокочет в моей душе. Поскольку отсутствие спокойствия и трезвых мыслей в голове – верный способ к поражению».

Раздумывая обо всём об этом, сидя в библиотеке у камина и вглядываясь в огонь, хозяин замка вдруг подумал о том, что, если он не смог доказать нечистоплотность Жуана, его неприглядные намерения и выставить его лжецом при помощи документов и свидетелей, то, может быть, у него получится сделать это при личном разговоре, но в дружеской обстановке, глядя в глаза своему врагу, чтобы прочесть его тайные мысли. Может заклятым друзьям пора попробовать «выкурить трубку мира»? И ради перемирия, врага даже можно выпустить из подвала, ведь бесконечно там его держать всё равно не получится. Да, пленника пора освободить. А далее же ориентироваться по обстоятельствам?

И чем он (Адольф) рискует? Без Клары, запертой теперь в своей комнате, Жуан вряд ли может чем-то быть опасен для его семейства. Что он может предпринять? Сбежит восвояси – нет, не этого совсем он добивается. Но если и сбежит – пусть катится. А если начнёт качать свои права мужа, пойдёт в судебные органы, в газету, заявит в полицию за незаконное своё похищение – да Бог бы с ним. Любой судья, всё местное сообщество скорее будут на стороне брата, который защищал честь сестры, чем станет сочувствовать приезжему проходимцу с сомнительной репутацией, который похитил благородную девицу из родительского дома, чтобы с ней тайно обвенчаться. Ведь если человек во всём чист, зачем скрывал свой брак, расстраивал несчастную мать и вводил в заблуждение родственников? Да, именно так Адольф и скажет, когда его вызовут в суд. Ещё такую речь для себя составит, что дамы на судебном заседании плакать будут, а всё мужское сообщество будет на его стороне.

Конечно, с другой стороны, муж может предъявить свои права на жену. Но ведь судебные разборки продлятся месяцы, а то и годы, прежде чем он докажет свои права и получит судебное постановление. Ведь кто он такой? Как значится в брачных метриках? Как Жуан Алвес? Так пусть сначала докажет, что тот, за кого себя выдаёт, удостоверит свою личность. Предъявит документы, свидетелей. Да и не пойдёт мерзавец никуда – только блефует. Это он лишь перед глупыми женщинами говорить горазд. А как дойдёт до дела – так будет, вероятней всего, тише воды. Ведь громкое разбирательство, получившее широкую огласку, вполне может раскрыть прошлые грешки, которые у него наверняка имеются – не так-то он свят, конечно же, каким кажется.

Без сомнения, и минусы в этом плане имеются – честь благородного семейства пострадает. Но ведь и так уже идут разговоры. Так пусть же раскроется правда, наконец, коль негодяй на это решится. Зато спадёт с него ореол мученика, страдающего за любовь и справедливость. А если не пойдёт качать права – так и выставит себя перед женой лжецом и трусом. А потеряв её доверие и матери – утратит свой главный козырь, своё змеиное жала. И пусть кусается тогда, если сможет!

И тогда Адольф решил действовать следующим образом – принять Жуана – не как зятя, конечно, но как «дорогого гостя». И ради хохмы устроить даже целый ритуал – примирительный приватный ужин с извинениями со всеми приличествующими для этого в обществе нормами и установками. А что, лицемерить, так лицемерить! Побить врага его же оружием! 

Вообще-то в дипломатических хитростях Адольф имел уже немалый опыт. Впрочем, подобным приёмам он научился ещё с детства от своего отца, который предпочитал держать своих врагов, как можно ближе к себе, ибо, как у них в Мерундии принято было говорить: «Не отпускай от себя далеко друзей и любимых, но ближе всего сойдись со своим врагом, чтобы знать, что у него на уме. Тогда у недоброжелателей твоих меньше будет шансов нанести тебе удар в спину». Потому, следуя этому правилу, и необходимо было принять своего врага, как дорогого гостя – вот такая вот дипломатия!

Продолжение здесь http://proza.ru/2025/06/28/1764