Из лабиринтов памяти

                                Посты блога
Из лабиринтов памяти. Глава первая, ознакомительная.
07 января 2016 года

          Иногда достаточно маленького толчка, какой-то незначительной детальки, ассоциации,  и из глубин сознания начинают всплывать сюжеты, события, которые с тобой происходили давным-давно,  были надёжно спрятаны в сплетении невостребованных нейронов и, кто знает, могли бы уже и не появиться.
         
          Сижу сегодня перед монитором компьютера, как обычно, в калейдоскопе из книг, интернет-постов, политических новостей и тяжких раздумий о смысле жизни, - и вдруг... жена зовёт послушать песню. У неё ностальгический просмотр любимых шоу-программ. На этот раз "Три аккорда". Андрей Давидян* поёт "Вальс-бостон" Александра Розенбаума.

          Я люблю эту песню. Я люблю Розенбаума. В конце концов, я люблю свою жену. Поэтому пошёл в зал и сел рядышком с ней. Вот почему я вспомнил про Пашку Полякова.
         
          Давидян хорошо спел "Вальс-бостон". Как сказал Александр Новиков:  "эту песню невозможно испортить". Действительно, у Давидяна хороший вкус, (при плохой дикции, хотя жена утверждает, что в стиле шансон это неважно) оригинальная концовка песни, "по-макферрински", как заметил сам маэстро Розенбаум...

----------------------------------------------------------
* Ныне покойный Андрей Давидян был в полном здравии, когда писались эти строки. Царствие небесное выдающемуся музыканту!
         
          А я подумал, что Пашка Поляков пел эту песню лучше. Нет, упаси Боже, не лучше самого автора, но когда он пел, вопросов ни у кого не возникало. Это звучал настоящий "Вальс-бостон", "вкусный", с джазовой ритмикой и характерным розенбаумским тембром, этаким надломом в голосе, «со слезой», что называется.  У Пашки был изумительный талант подражания вместе с даром импровизации. Он был гений общения. Был. Потому, что Пашки давно нет.
      
         Любимец ялтинской публики, алупкинский бард, не расстававшийся с гитарой, страдавший от астмы, но куривший, как сапожник, Пашка легко копировал манеру пения популярных артистов, сыпал анекдотами, говорил тосты на грузинском языке (некоторое время они с матерью жили в Грузии), сочинял, сочинял, сочинял... Бесчисленные песни, в которых безудержное веселье сменяло лёгкую грусть, чередуя нотки бесшабашного пофигизма с мотивами, полными глубокого философского раздумья.

         Знакомство моё с Павлом состоялось в общежитии симферопольского музыкального училища.
«Чмошник», - подумал я, когда маленького роста щуплый парнишка со сморщенным, как мочёное яблоко, лицом, в больших роговых очках взглянул исподлобья, как будто боялся, что его могут ударить. Действительно, Пашку били частенько. Он не умел давать сдачи и мог раздражать своими манерами. Что-то в нём было такое, наглое, что ли. Он многих бесил своими постоянными выходками, своим курением на фоне жуткой астмы, наплевательским отношением к собственному здоровью. Регулярно доставая из кармана баллончик "Астмопента", он пшикал себе в рот эту спасительную смесь и моментально оживал, начинал улыбаться и становился настолько энергичным, насколько ему позволял его статус студента-флейтиста первого курса духового отделения.

        Всё в Пашке было не так. Мешковатый костюм, вечно измятый и в каких-то пятнах. Сиплое дыхание астматика. Старшекурсников бесило ещё и то, что Пашка вёл себя с ними, как с равными себе по возрасту. А он не только вёл, но и ощущал себя таковым. Может быть, чувствовал в себе талант. Это становилось понятно каждому, кто общался с ним.

        На флейте он играл скверно. Это раздражало. Напрягало и созерцание Пашкиных пальцев, на которых не было ногтей. Ещё в самом раннем, "подстоломпешкоходном" детстве Пашка угодил руками в раскрытый, но не обесточенный телевизор, который ремонтник по недомыслию оставил в присутствии ребёнка. В результате Поляков получил ожог обеих рук, оставшись без ногтей, но чудом сохранив пальцы, за что всю жизнь потом благодарил великолепных грузинских хирургов. Испытанные им страдания привели к развитию астмы. Благо дело, мать вовремя переехала в прекрасный крымский город Алупку, куда Пашка и пригласил нас, своих многочисленных друзей по курсу, в гости летом 1984 года.

       С этого момента и начинаются мои самые лучшие воспоминания и впечатления юности. Благодаря Паше Полякову, беззаветному другу, так рано покинувшему всех нас. Но об этом в следующем посте.


Из лабиринтов памяти. Глава вторая, курортная.
09 января 2016 года

      Обещанное продолжение можно было бы начать с воспоминаний о том, какое впечатление производил ночной вид с крыши Воронцовского дворца в Алупке...
      Или с того, как я играл в ресторане "Маргейт" на набережной Ялты...
      А может, вспомнить весёлый штабель отдыхающих, плотным рядком устроившихся на ночлег на свежем воздухе алупкинского дворика... Но, прежде всего, необходимо уточнить причину моего появления в Алупке и уже потом, оседлав литературного Пегаса, прошвырнуться по её кривым улочкам, дворикам и дворцам, паркам и живописному побережью курортного юга Крыма.

        Всё это впереди, а у меня так и чешутся руки, точнее, дёргаются пальцы над клавиатурой, дабы поведать о цементирующем звене,  спаявшем всю дружную компанию студентов музучилища, одолевших троллейбусную трассу Симферополь-Алупка.  Имя ему Паша Поляков.

        "Братцы, лето же!"- Паша дёрнул ворот своей рубашки, как будто задыхался. Виновато улыбаясь, добавил, глядя на меня: "Дай сигаретку, пожалуйста, уши пухнут".
- Тебе нельзя. И потом, ты же бросил! - я решил не давать ему гробить и без того умученные лёгкие. - Ну, лето. И что с того?
- А давайте на море махнём, в Алупку. Я там живу, мать будет рада, у нас всё равно сейчас отдыхающих нет пока. Двор большой, все поместимся.
Паша начал описывать как весело у них летом, когда приезжие заполняют приморский городок. Как цветут магнолии, благоухают олеандры - и повсюду кипарисы, ну прямо деваться от них некуда.

       «А ведь я в Алупке-то не был ни разу», - подумалось. Девчонки стали крутить носами:  «Ммм... Хорошо бы, но... А это далеко?.. Да ну, ехать ещё куда-то, и тут в городе можно полазить...»

       На Симферополь навалилась удушающая июньская жара. Учёба, в принципе, закончилась, и нас держали в городе только экзамены. Перерывы между ними были не столь длинными, чтобы уезжать домой. Куда-то надо было себя девать два-три дня до очередного испытания нашей нервной системы теми или иными «преподами». И мы уныло слонялись по кинотеатрам и столовым,  усердно прожигая молодость. В те времена на 5 рублей студенту можно было безбедно жить неделю и хватало ещё на автобусный билет до дома. «Южный берег, пальмы, море, солнце не такое жгучее, как в Симферополе, пыли и грохота троллейбусов нет, можно поплавать и позагорать... Надо ехать» - подумал я. «Толкотня на вокзалах, душный троллейбус, перевал, на котором закладывает уши, незнакомые люди, а ещё ведь подготовиться нужно к экзамену...» - наверняка подумали девчонки. Но всё-таки поехали.
         
       Алупка встретила нас удивительно легко. Море синело повсюду, куда падал с высоты гор наш взгляд. К нему нужно было спускаться довольно долго -- и всю дорогу на этом пути вас окружали запахи. Нежный пушок цветов ленкоранской акации дарил упоительный аромат изысканного парфюма. Пряный букет кипарисовых шишек и сосновой хвои бил в нос. Беляши, чебуреки, шашлык и прочие атрибуты южной кухни распространяли на километры свою летучую рекламу. Резкий запах резины надувных матрасов, сладкое амбре сахарной ваты, кофейный дух - всё бурлило вокруг, гремело музыкой курортной сумятицы и погружало в состояние эйфории. 

       Пашкин дом оказался в ста метрах от остановки маршрутного автобуса. Мы гуртом, с песнями, бодренько прискакали к его маме, Виолетте Фёдоровне, и она, совершенно не удивившись толпе голодных студентов (впрочем, голодным всегда был лишь я один, остальные, вроде бы, не страдали), принялась нас потчевать.

       День удался. Мы купались в ледяной морской воде, брызгая друг в друга жгучими иголками капель. Что поделать – в июне вода на побережье редко поднимается выше 17-ти градусов. Загорали, ели мороженое, и были счастливы. Особенно Пашка. Он почувствовал себя центром Вселенной. А как же. Привёз всех, разместил, накормил, выгулял... впрочем, настоящее приключение случилось уже после захода солнца. Но об этом в следующей главе моего повествования.


Из лабиринтов... Глава третья, дворцовая.
10 января 2016 года

       День на юге - это убийственная жара, духота и томительное ожидание прохлады. И только с того момента, когда синева на небе уступает место черноте, густо забрызганной жёлтыми пятнами звёзд, всё живое: люди, звери, растения - облегчённо вздыхает. Вот она, долгожданная летняя благодать!

       Мы отправились всей толпой на поиски приключений. Нинка, Галка, Ленка, Петька, я - и не помню уже кто ещё. Вёл нас Пашка, несомненный знаток местных достопримечательностей. Вечерний городок оживал после дневного зноя. Главная историческая ценность Алупки – знаменитый Воронцовский дворец. Можно рассказывать о нём бесконечно. В разные времена я сделал много фотографий дворца и окрестностей. Когда посещаешь эти места, не покидает ощущение  восторга, и красоту эту хочется запечатлеть, непременно поделиться увиденным с максимально возможным числом людей.

       Наша шумная компания приутихла уже в парковой зоне  Воронцовского дворца.  Время позднее, около двенадцати часов ночи. Курортная суматоха потихонечку сошла на нет. Уставший за день народ разбрёлся по кафе и ресторанам, продолжал радоваться жизни, поглощая разнообразные яства и изыски местных кулинаров. В потемневшем парке редкие фонари освещали дорожки. Здесь уже никого не было. Тени, отбрасываемые экзотическими растениями субтропиков, плели фантастические узоры на земле и стенах дворцовых построек. Днём в дворцовом комплексе и Воронцовском парке  шумно и людно. Но теперь нас, полуночных бродяг, окружала загадочная тишина.
--Стрёмно как-то... –  прошептала Нинка.
--А разве сюда можно ходить ночью? Тут наверняка есть охрана, - добавила Галя. И все инстинктивно пригнулись, как воришки при свисте сторожа. Мы понимали, что находимся на музейной территории исторического памятника, и замедлили шаги, прислушиваясь и приглядываясь. Вокруг царило полное безмолвие. Ветер стих ещё утром, и над нами плыла во всей своей неземной красоте по звёздной реке Млечного Пути удивительная воровски безлунная южная ночь. В прозрачном воздухе усилились ароматы трав. Тишину нарушал лишь треск цикад, этих бессменных хранителей крымского лета.

       Внезапно путь нам преградила ажурная металлическая калитка, вся украшенная литыми ветвями и листьями. Замок заперт. Неужели всё? Конец пути? Но разве найдутся в мире более отважные путешественники, чем мы, студенты-музыканты?!.. Без дальнейших колебаний было принято решение: «Лезем!» От осознания собственного бесстрашия у нас перехватило дыхание. Никто не препятствовал дальнейшему проникновению в глубину этой волшебной сказки. Впереди, после узенькой тропки, пролегающей между кустами можжевельника, возникла глухая стена Дворца без окон и без дверей. Приваренная к ней металлическая лесенка вертикально уходила куда-то в темноту. Она так и манила нас, так и кричала: «Ну же, смелее, друзья, не останавливайтесь!»…  Не знаю, как остальные, но я отчётливо слышал этот зов. Первым полез Пашка, как хозяин этих мест, а, стало быть, и хозяин всего Воронцовского дворца. Упрашивать не пришлось никого, и вот уже через пару минут, преодолев ещё две похожие лесенки, которые переводили от одного уровня крыши к другому, более высокому, мы очутились на вожделенной вершине. Напомню – ребятам было по 17 лет, и только мне, как отслужившему в армии, двадцать. Сюрреализм происходящего не давал возможности мыслить трезво. Хотелось орать во всю глотку: «Люди, смотрите! Мы на крыше Воронцовского дворца, там, где не ступала нога человека (в смысле туриста)!»

       Но кричать нельзя по понятной причине.  Мы легли на тёплую металлическую крышу, покрытую большими листами жести. За день она нагрелась и ещё не успела остыть. Закурили. 

       Из исторического описания: "Южный фасад дворца, обращенный к морю, выполнен в мавританском стиле и чем-то напоминает знаменитый дворец Альгамбра арабских правителей Испании в Гренаде, построенный в конце 14 века".

       Сквозь резные зубцы (в мавританском стиле), которыми украшен периметр крыши, мы видели морской горизонт. Обозримое пространство пронизывал мощный голубой луч пограничного прожектора, который в те годы освещал прибрежные воды, шаря по загривкам волн в поисках возможных лазутчиков. Мы лежали вповалку, дымя сигаретами, молча, в благоговейном восторге. Над нами мерцали мириады звёзд. Фантастическую картину дополнило тихое пение Павла, который вдруг замурлыкал на грузинском языке "Сулико". Но после физической нагрузки при преодолении лестниц и выкуренной сигареты Пашку начал сотрясать кашель. Песня прервалась. Внезапный приступ астмы пришлось снять, пшикнув в рот живительный аэрозоль из баллончика, который он всегда держал при себе.

       Настала пора спускаться с небес на грешную землю. Мы проделали путь в обратном направлении без происшествий - и уже у знакомой калитки были встречены милицейским патрулём, который принял нас, загадочно улыбавшихся, в свои распростёртые казённые объятия. Всех препроводили во внутренний дворик. Там, как оказалось, располагалось отделение милиции. Стражи порядка регулярно патрулировали парк и окрестности, о чём мы, конечно, догадывались изначально. Нам повезло, что в  момент проникновения патруль находился в противоположном конце парка. Документов при себе мы не носили. Пришлось студенту-флейтисту и самозваному хозяину Воронцовского дворца Пашке Полякову бежать домой за паспортом, с помощью которого (и после звонка Пашкиной маме) мы были благосклонно освобождены дежурным по отделению и отправлены домой, дав клятвенное обещание больше никогда-никогда... ни за что, ни при каких обстоятельствах не лазить через ту калитку... Это они ещё не подозревали о нашем пребывании не крыше! Тайну мы не раскрыли, унеся её с собой в уютный дворик Поляковых, где и заночевали, расстелив матрасы прямо на полянке между домом и летней кухней. Все гости предпочитали спать на свежем воздухе, и только нам двоим – мне и Ленке – досталось место на кушетке, стоявшей в летнем кухонном домике. В те весёлые времена нас почему-то считали парой. Но об этом чуть позже... Ах да, мидии! Ещё были мидии, как я мог про них забыть?! Позже, чуть позже...

      
Из лабиринтов... Глава четвёртая, трепетная.
12 января 2016 года

       Ночь выдалась из разряда неординарных. После нашего блистательного рейда по нехоженым тропам Воронцовского дворцового комплекса вся компания пребывала в состояние лёгкой эйфории. Шумно делились пережитыми впечатлениями, пока Пашка не вынес из дома старенькую задрипанную гитару, всю в следах былых походов, с выщербинами и ожогами от сигарет. Сразу было видно, боевая подруга. Гитара оказалась расстроенной, что наш чуткий слух уловил ещё до первого прикосновения к её струнам. Мы выхватили инструмент из Пашкиных рук и, наперебой выдирая гитару друг у друга, принялись её настраивать. Каждый при этом старался выглядеть знатоком настроечных премудростей. В итоге худо-бедно гитара обрела необходимый строй и была пущена  в дело.

       Пашка спел несколько всем знакомых песен, популярных в нашей среде на тот момент. Затем шестиструнка перекочевала в руки Пети, а после него и остальные приняли горячее участие в творческом вечере.

       Наша компания была уже давно и надёжно спета. Ещё в Симферополе, периодически забредая в подъезды многоэтажек, мы устраивали там импровизированные многоголосные хоровые концерты. Ничего странного для  студентов отделения теории музыки. Пели разнообразный, часто учебный, репертуар, наподобие прелюдий и фуг Йоганна Баха, пока кто-нибудь из разъярённых жильцов не выскакивал на лестничную клетку с проклятиями. Иногда мы получали в награду за старания поощрительные аплодисменты. Правда, редко. Мало кому были понятны эти упражнения в сольфеджио, когда мы, раскрыв ноты, исполняли инструментальные пьесы без слов, но пропевая звуки. Гулкое эхо межэтажного пространства создавало эффект храмового резонанса. Нам такая акустика нравилась. Жалко, в Симферополе гитары у нас при себе обычно не было. Дома у Пети, конечно, была, но...

       Петька жил далеко, был женат, хоть и скрывал свою супругу в четырёх стенах, наглым и совершенно бессовестным образом оставляя её с двумя детьми ради нашей компании. В ней у него был тогда свой интерес – Нина. Остальные девчонки жили, в основном, в городе и после наших посиделок отправлялись по домам. Галя снимала комнату в пятиэтажке практически возле нашей альма-матер, музучилища имени Петра Чайковского. Частенько после занятий я провожал её до подъезда. В основном молчали. Я думал только о том, как отважиться поцеловать её или хотя бы приобнять. Так и не решился. О чём думала она, для меня осталось загадкой.

       Зато Ленка, как-то невзначай и ненароком, совершенно не подготовив моё юношеское, весьма озабоченное, либидо, произвела разрыв мозга и смутила нетронутое социалистическим пуританским воспитанием естество. Причём очень просто. Я лежал больной с температурой на съёмной квартире у какой-то старушки. Два дня не посещал занятия. Девчонки пришли меня навестить втроём. Не успели они войти в комнату, как Ленка, выгнав за дверь моего соседа, сняла платьице и юркнула ко мне под одеяло. Мол, хочу согреть болезного, а то вон как его трусит от горячки! И скинула свой маленький бюстгальтер, прижавшись ко мне прохладным телом. При этом она весело щебетала что-то невинно-нейтральное про кефир, таблетки и ещё какие-то грелки с горчичниками. Через пять минут эта простодушная соблазнительница вскочила, отряхнулась, застегнулась и упорхнула вместе с подругами. Я пребывал в лёгком шоковом состоянии. По понятным причинам. В таком ключе сокурсницы со мною ещё ни разу не общались...

       ... Алупкинский вечерний променад, продолжившийся ночными посиделками с гитарой и песнями, незаметно перешёл в заключительную стадию. Насладившись радостью коллективного пения, мы, наконец, поняли, что уже весь город давно спит.  Даже цикады умолкли, слушая нас. Разложенные на земле матрасы манили своей горизонтальностью. Все раззевались, потягиваясь и хрустя косточками. Повалились и захрапели. А мы с Ленкой отправились на кухонную кушетку. Она была довольно узкой, поэтому пришлось лечь на бок. Лицом друг к другу.

       С тех пор прошло столько лет. Я совершенно не помню, что мы шептали там в темноте. Помню, что разделись оба. Но мои попытки сокрушить обоюдную невинность рассыпались в прах после её заявления:
- Не надо, ничего не выйдет, понимаешь, я люблю одного человека. Это моё убеждение, я никогда не буду ни с кем другим, кроме него. Но и с ним не буду никогда.

       Невнятные путаные объяснения ввели меня в состояние ступора. Я оставил всяческие попытки пробиться к её девичьим чувствам и, повернувшись спиной, заснул. Нет, не обиделся. Просто выпал из реальности. Усталость взяла своё. Необходимо было выспаться, переварив во сне дневные приключения. Я запланировал  на следующий день угостить всю толпу блюдом из мидий собственного приготовления.

       Вы скажете, ну что тут такого необычного в мидиях! И будете не правы. Для меня процесс поиска, сбора и дальнейшего приготовления этих редких и полезных морепродуктов, содержащих в себе всю таблицу Менделеева, всегда был сродни волшебству. Домашнюю кулинарную книжку "100 блюд из мидий" я освоил на 3%, готовя в разное время аж три кушанья: плов с мидиями, мусаку с мидиями и, естественно, жареные мидии с гарниром из картофеля. Больше всего привлекает сам сбор моллюсков, за которыми приходится нырять на глубину 2-3 метров и отдирать их от камней. При этом чувствуешь себя одновременно африканским ламантином и Жаком Ив Кусто. Только я без акваланга, чем, конечно, гораздо ближе к ламантину, нежели к Жаку.

       Наутро, оставив спящую компанию досматривать сны, я, прихватив  Пашку, отправился к морю на промысел. Мы гордо шагали мимо многочисленных лачуг, лепившихся друг к другу так густо, что иногда приходилось буквально протискиваться узенькими подвесными виадуками, протянутыми над оврагами, чтобы попасть с одной улицы на другую. Верхняя Алупка застроена так плотно, что, кажется, уже невозможно прилепить куда-либо ещё хоть один кирпич. Но местные жители в постоянных попытках разместить у себя как можно больше отдыхающих умудряются из одноэтажки соорудить трёхэтажный дом, вместо летней кухни возвести целый комплекс малогабаритных комнатушек, где дышать нечем от тесноты и духоты, но можно переночевать. Частенько, согнувшись в три погибели калачом. Что поделать, всем нужны деньги.

       Море встретило нас ласковым штилем, прозрачной бирюзой ледяной воды и – брр!.. –  абсолютным нежеланием дарить удовольствие от погружения в свою мокрую холодддддрыгу. Но долг требовал действий. Надо кормить народ! Оставив Пашу сторожить мои вещи и очки, взяв в руки авоську, я обречённо вздохнул и, натянув плавки повыше, отправился на дно. В голове звучали мелодии вчерашних песен. Чем я не Садко?..


Из лабиринтов... Глава пятая, морская.
13 января 2016 года

       В первый момент всё тело предсказуемо обожгло. Ледяная вода попыталась сковать мои движения, применив сразу два закона: Архимеда (о выталкивающей силе) и Майера (о сохранении энергии). Море, как будто вскрикнуло: "Зачем тебе мидии? А ну-ка вылезай, не то заморожу!" На что я в ответ, сжав покрепче зубы и авоську, упорными толчками стал продвигаться вглубь, стараясь разглядеть дно сквозь зеленеющую муть. Руками загребал, ногами отталкивался по-лягушачьи, как заправский ныряльщик за жемчугом и устрицами, промышляющий ради заработка. Разница, конечно, есть. Там вода теплее, но тут меня вряд ли сожрёт акула. Черноморскую акулу, катрана, и акулой-то назвать трудно. Она достигает максимум два метра в длину, ежели, конечно, хорошо кормить. Укусить, вероятно, может, но только если неожиданно засунуть ей в рот палец. Вы пробовали? Я – нет. Зато вяленую недавно отведал. Балык как балык, правда, жестковатый...

       Мидии я всё-таки отыскал. И довольно быстро. Холод не тётка. Надрал поштучно полторы сотни. Ради этого пришлось многократно всплывать для пополнения кислородного запаса и погружаться, за одну ходку отрывая от камней сразу по несколько штук. Брать старался покрупнее, сантиметров по 8-10 в длину. Мелкие проваливались бы в ячейки авоськи, да им ещё расти и расти. Жизненный опыт всегда заставлял меня брать не меньше и не больше 150  мидий. Меньшее количество не даст нужный объём мяса, большее чистить придётся слишком долго и нудно.

       Для собранного улова я предусмотрительно взял у Пашкиной мамы авоську. Это сегодня в нашем распоряжении любого размера полиэтиленовые пакеты. В те годы мало кто мог похвастаться наличием подобной редкости.  Рвать или портить пакет, добытый с таким трудом, пихая в него сырые морепродукты, слишком расточительно. Пакет у меня дома был. Один. С портретом Аллы Пугачёвой. Мы всей семьёй на него молились, два раза уже постирали и  теперь боялись поцарапать, хотя краска с него слегка смылась после стирок и Алла Борисовна визуально чуток постарела. Чего не скажешь о её сценической инкарнации, хе-хе. Беда пришла уже позже, когда у пакета прорвалось дно.

       Для справки: "Целлофановые пакеты в СССР являлись культовым предметом. С привезенными фарцовщиками из-за границы пакетами с ручками специально ходили погулять в центр города, покрасоваться заграничной вещью на зависть другим прохожим. Полиэтиленовые пакеты в Советском Союзе отнюдь не были одноразовой упаковкой, а бережно хранились, береглись. Чтобы уменьшить нагрузку, в новый пакет вкладывался более поношенный. Стирка пакетов в СССР - обычное явление. На веревочках вместе с сушащимся бельем стабильно висели целлофановые пакеты» (М.Шарапова, из Интернета).

       Как летит время! Уже лет через десять, в девяностые,  я легко позволял себе нырять с пакетом, а пока что мелкоячеистая авоська, маска и иногда ласты – вот типичное оружие охотника за мидиями. Маску вообще-то полагалось использовать вместе с дыхательной трубкой из алюминия, но при частом нырянии трубка только мешала, и я обходился без неё. На этот раз не было ни маски, ни трубки, ни ласт. Только я и авоська.

       Не прошло и получаса, как я, весь покрытый гусиной кожей, синий от переохлаждения, но довольный и с полной сеткой планируемой вкуснятины, выбрался на берег. Всё это время Пашка терпеливо ждал, сидя на коряге и покуривая найденный Бог весть где бычок.

       На суше полторы сотни мидий обрели реальный вес килограммов пять с гаком. Створки закрылись, сохраняя внутри морскую воду, что добавило ещё пару литров. Нести всю эту прелесть я доверил Пашке. Ну как нести – скорее, волочить, согнувшись от натуги и покряхтывая. Паша ещё не пробовал моих мидий, поэтому позволял себе периодически ворчать, подозревая, что ему досталась тяжёлая работа. Он ошибался. Самая тяжёлая работа была ещё впереди. Мидии предстояло почистить. Это я не доверю никому! Но сначала доберёмся до дома.

       Солнце стояло уже довольно высоко, я быстро согрелся. Одно дело идти налегке вниз с горы, другое – подниматься с тяжёлой ношей. Мы быстро вывалили языки на плечи, я подменил Пашку, взяв у него сетку.

       Наш путь лежал мимо многочисленных лавочек с полным набором курортных товаров. Чего там только не было в те годы! Вьетнамки резиновые, тапочки тряпичные, надувные матрасы, такие же надувные гуси и утята, плавательные круги и плавательные шапочки, маски с трубками и ластами, шахматы, карты игральные и географическо-топографические (с подробным планом Южного Берега Крыма) и ещё масса всякого. Все товары были отечественного производства. Резина надёжно воняла резиной, особенно под палящими лучами солнца. Матрасы трещали по швам, и для их починки предусмотрительно продавался резиновый клей и округлые заплатки.

       Лотки с мороженым были окружены двойными очередями страждущих, равно как и бочки с холодным квасом. Приступом брали автоматы с газированной водой. Стакан в них ценился на вес золота, и разбившего ждала всенародная кара. Всюду кипела разнузданная в своём суматошно-оголтелом бесчинстве курортная жизнь приморского городка. Толпы полуголых людей вальяжно брели вниз, к морю. К обеду они непременно побредут в обратном направлении. На лицах детей был написан восторг. Лица женщин светились тихим семейным счастьем, а хмурые взгляды мужчин выдавали бытовую озабоченность неизменным похмельем, постоянным спутником сильного пола в период летнего курортного сезона (впрочем, и зимнего с осенним тоже).

       В густой массе народа два лица выделялись особой радостью. Наши с Пашей. В предвкушении редкого блюда, добытчиками которого мы сейчас предстанем перед всей нашей публикой. Небось, дрыхнут ещё, бездельники!
Сейчас-сейчаааас! Будет вам плов с мидиями!

       От моря до дома Поляковых два километра, не меньше. Мы бодро шагали в гору, исполненные упования на бурную встречу. И не ведали, бедняги, в тот момент, какое разочарование караулит нас впереди...
...об этом наверняка в следующей главе...


Из лабиринтов... Глава шестая, кулинарная.
15 января 2016 года

       Калитка дома Поляковых встретила нас подозрительной тишиной. Толкнув её, мы очутились нос к носу с Пашкиной мамой, Виолеттой Фёдоровной. Больше во дворе никого не было.
--Вот и мы. А где ребята наши все? На море рванули, что ли, без нас? - подозрительно спросил Паша.
Оказалось, всё гораздо прозаичнее. Девчонки вспомнили, что на сегодня назначена консультация, а без неё они ни за что экзамен не сдадут. Так и сказали: "Ни за что не сдадим!" Петя поехал с ними, чтобы не бросать Нину одну в дороге. Выходит, мы с Пашкой остаёмся в одиночестве, без женского коллектива. «Сдалась им эта консультация! Зачем тогда весь год учились? Чтобы без консультации экзамен провалить? «Обойдусь,  – решил я. – Вот пускай теперь вместо моего плова трясутся в душном троллейбусе». Обида пополам с досадой обрушилась на утомлённых ныряльщиков. Однако, где тут кухонная плита и раковина? Пора чистить улов.

       Через час напряжённого труда мясо мидий было извлечено и терпеливо ожидало приготовления плова.
      
       Процесс проходил в таком порядке: раковины укладывались одним слоем в сковороду, стоящую на огне. Через минуту они раскрывали створки, вода выкипала, а мясо моллюска скукоживалось в оранжевый комочек, становясь из соплевидно-прозрачного упругим и плотненьким. Теперь каждый комочек предстояло промыть в воде, оторвав от него биссус, травку, которой он крепится к поверхностям, и удалить желудочек, наполненный планктоном. Попутно я прощупывал пальцами мантию на предмет наличия мелких жемчужин. Они довольно часто попадаются, величиной со спичечную головку. Ценности в них никакой нет, но встреча такого перла с зубами во время еды не сулит ничего хорошего.
 
       Наполнять сковородку сырыми раковинами приходилось много раз, но в итоге всё мясо было уложено в мисочку, а раковины выброшены в мусорку, за исключением десятка самых красивых, которые Пашка, по моей просьбе, тщательно вычистил снаружи. Им предстояло быть воткнутыми в кастрюлю с пловом, для придания блюду правильного  кулинарного оформления. При подаче на стол в тарелку кладут, кроме плова, пару-тройку заполненных им раковин.
– Виолетта Фёдоровна, у Вас есть соль, молотый чёрный перец и репчатый лук? – мне потребовались необходимые ингредиенты.
– Всё есть, поищите на кухне в шкафчиках.

       Действительно, моментально нашлось всё, что я обычно клал в плов, включая рис. Лавровый лист, про который я вспомнил в последний момент, вообще не заставил себя искать. Лавр благородный, лист которого используют для специй, растёт в Алупке чуть не в каждом дворе. Пашкин не был исключением, и запах свежей "лаврушки" вскоре поплыл над двориком. К нему примешивался дух жареных мидий с лучком и специями. На душе стало значительно веселее, учитывая, что мы ещё не завтракали.

       Плов удался.

       После трапезы Паша повёл меня в дом показывать свою библиотеку.
Удивительно, до чего начитанными бывают иногда молодые люди.
На многочисленных стеллажах, в шкафах со стеклянными дверцами, даже просто так, стопками на подоконниках и на рояле – всюду были книги.
Среди книг, покрывающих довольно толстым слоем рояль, я увидел и ноты. Шопен, Барток, Прокофьев соседствовали тут с приключенческими романами Луи Буссенара и поэзией Мандельштама. Я взял в руки сборник его стихов,  раскрыл первую попавшуюся страницу и прочёл:
               
                «Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
                До прожилок, до детских припухлых желез».

       В тот момент я ещё не знал, что буду возвращаться в Алупку не раз и не два, что с ней будут связаны глобальные в моей жизни перемены. И уже совсем скоро причиной моего посещения этого чудесного города будет не Павел Поляков, а моя будущая вторая половинка, которая подарит мне сына.
 
       Со стихами Мандельштама я тогда ещё знаком не был. Первые прочитанные строки заинтересовали. Возможно, с того момента и началось моё увлечение поэзией. К ней располагала и атмосфера поляковского дома.

       Пашкина мама оказалась на удивление радушным и контактным человеком. С ней мы вели долгие увлекательные беседы на самые разнообразные темы. Мне нравилось, как она относилась к нам, молодым. Терпеливо слушала наш юношеский бред, соглашалась, не особо споря, со всеми утверждениями. Нашу глупость она воспринимала, как неизбежную вещь, естественно и непринуждённо. Мне довелось весь вечер играть на рояле, который – о радость! –  оказался вполне настроенным и неразбитым. Звучал тихо, но только потому, что обилие предметов в комнате гасило звуки. Паша взял флейту, и мы устроили маленький джем-сейшн.

       Неожиданно, но приятно. Дуэт двух творческих натур в семейной обстановке доставил немало радостных минут. Впоследствии, мы с Павлом пересекались не только в Алупке, но и в Ялте, куда меня занесло, благодаря неутомимости Пашкиных вдохновенных поисков дополнительного заработка.
 
       Студенческая жизнь во все времена более всего нуждается в финансах. Они, как известно, "поют романсы". В нашем случае романсы исполнялись буквально. Неведомо, какими путями однажды Павла занесло в ялтинское варьете, где он стал вести воскресные вечерние программы в качестве конферансье и вдобавок певца. О том, как курящий астматичный флейтист второго курса музыкального училища с, прямо скажем, не очень впечатляющей внешностью стал петь в варьете, расскажу непременно...правда, чуток погодя...


Из лабиринтов... Глава седьмая, театральная.
17 января 2016 года

       Зима в тот год была тёплая и дождливая. Типичная крымская зима. Учёба превратилась в рутину. Постоянная нехватка денег принуждала к поискам чего-то такого, что помогало бы наполнять карманы дополнительными казначейскими билетами, не отклоняясь при этом от основного рода моей учебной деятельности. Я имею в виду музыку.

       Мои робкие попытки проявить свои пианистические способности, как-то реализовать те навыки импровизации в эстрадном стиле, которые до сих пор не выходили за рамки домашнего музицирования, приводили меня то в клуб работников механического завода, то в Дом Культуры. Всюду меня внимательно выслушивали, спрашивали, где я учусь. Порой просили сыграть что-нибудь на пианино. Однажды даже пригласили на прослушивание в коллектив местного симферопольского джазового ансамбля. Но моих знаний джаза в ту пору явно не хватало, чтобы сыграть предложенную музыкальным руководителем партию синтезатора. Опыт игры на электрооргане ограничивался армейским ансамблем, где я "лабал" на примитивной «Ионике». Тогда, во время моей службы в начале восьмидесятых, настоящие синтезаторы были вершиной успеха заграничной электронной техники. В нашей стране музыкальная братия обходилась простенькими электрическими пианино, такими, как "Лель", "Ионика". Настоящие "Роланды" и "Корги" с "Ямахами" могли позволить себе лишь обеспеченные или раскрученные на всю страну коллективы.

       На дворе стоял слякотный декабрь. Я не стал в выходные возвращаться домой. Решил навестить Пашку. Жаль, конечно, что приходится тратить уйму времени на тряску в троллейбусе. Перевал кажется бесконечным. В это время года пейзаж не радует глаз, тем более, когда нет снега. Набрав в дорогу пирожков и газировки, я примостился на наименее обшарпанное, как мне показалось, кресло. В памяти проносились образы прошлого, всплывающие из блока армейских впечатлений. Они гнездятся где-то на нижних этажах коры головного мозга. Мне так кажется.

       Генка Тарута. Первый, с кем я сдружился, попав в воинскую часть. Мой неизменный партнёр по духовому оркестру. Рядом сидели, разучивая партии тубы. Это такая огромная толстая труба, в которую надо дуть, а она в ответ пыхтит басом. Два или три месяца подряд были неразлучны. Он вызывал во мне чувство зависти, когда, садясь за клавиатуру старенького клубного пианино, легко и фривольно наигрывал мелодию "Опавших листьев". Тогда я тоже пробовал – и у меня, вот же зараза, она не получалась так ритмично, как умел он. А ведь это я пианист. Он-то учился на баяне. Даже сидел за фортепьяно неуклюже, полубоком. Как же так?!

       Это Генка привил мне любовь к эстрадной музыке. И "Опавшие листья" были первой ласточкой, поселившейся в моей душе и принёсшей в неё ощущение очарованности. Тогда, на первом году службы в армии, я понял: музыка внесла гармонию в мою жизнь. Музыка стала частью меня самого.

       Троллейбус, гремя железом и воняя резиной покрышек, сжигаемых торможением на спусках Ангарского перевала, уверенно подбирался к Ялте. Там предстояла пересадка на автобус до Алупки, но почему-то казалось, что сегодня в Ялту я ещё вернусь. Предчувствие меня не подвело.

       Не успел я войти к Поляковым, как Паша заявил:
–Хорошо, что ты тут. Поддержишь меня морально. Сейчас едем в Ялту.
–Зачем? – поинтересовался я.
–Увидишь.- Паша загадочно улыбался.
–Уверяю тебя, ты получишь удовольствие и массу новых впечатлений.
– Он совсем с ума сошёл, Женя. Может, хоть ты на него повлияешь? – посетовала Виолетта Фёдоровна. – Представь себе, Пашка там в варьете подрабатывает. Ума не приложу, как они его приняли. Он там и конферансье и поёт.
– Он ещё и поёт? – я глупо улыбался, думая, что это розыгрыш.

       В моём представлении варьете было чем-то из разряда вон выходящим. Ассоциировалось с казино, наркотиками и ещё Бог знает чем из буржуйской жизни за океаном. Я даже не знал, что в Ялте есть подобный театр. Как так? Советский Союз – и вдруг такое безобразие! Мне, воспитанному в социали... тьфу ты... стическом государстве, чудилось "тлетворное влияние загнивающего Запада". Нам же на политинформациях этим все уши прожужжали. И Пашка в это встрял!
– Всё, нормалёк, – сообщил друг. – Увидишь, как я там их всех гоняю. Сегодня буду петь "Вальс-бостон".
Эта новость убила меня окончательно. Я слышал из Пашкиных уст кучу всяких песен. На грузинском, украинском, возможно, даже на китайском языках. Он замечательно имитировал интонацию, присущую тому или иному народу, его песенный колорит. Но чтобы замахнуться на самого Александра Яковлевича...
Боюсь, с Розенбаумом Пашка опозорится.

       Как оказалось впоследствии, я ошибался.
 
       Ялтинский «Карнеги-Холл», небольшой театрик Варьете расположился (в те времена) в самом неожиданном месте, на мосту через речку. Речкой её считать можно с натяжкой, воды там почти не бывает. Но она пролегает через самый центр города, вплывая в итоге под бетонные перекрытия уже на подходе к  морской набережной.
   
       Театром это здание называть не стоило, скорее кафе с вечерней развлекательной программой. Но уютное и симпатичное, особенно внутри.

       Робко входя в двери, я подумал, что вот сейчас нас отсюда вытурят немедленно, пинками под зад, как малышню, замахнувшуюся на взрослые игрушки. Перед мысленным взором проплывали эротические картины Мулен-Руж с эскадронами полуголых женщин, призывно виляющих задами и выбрасывающих стройные ножки в лицо ошалелым зрителям. Где повсюду за столиками с шампанским и ананасами чинно заседали роскошные дамы в шляпках с перьями, в окружении мордатых кавалеров, а суровые негры в униформе разносили коктейли. Я же присутствовал там не как желанный гость, вроде Анри де Тулуз-Лотрека, а как случайно забредший бомж, которого вот-вот погонят прочь со свистом и улюлюканьем...

       Паша поспешил меня успокоить. Что ж, не так страшен канкан, как его танцуют, хе-хе…

       Центральные двери выводили нас в главный зал с двумя десятками столиков, разбросанных хаотично, и не очень большой сценой. На неё были направлены цветные прожектора, которые уже горели, поливая всю обстановку волнами радужных пятен. Но Паша повёл меня по длинному коридору, уводившему куда-то в сторону от основного зала. В гримуборную, как я понял. Встретившемуся на пути мужчине в сиреневом пиджаке концертного покроя, вопросительно посмотревшему на меня, он кивнул:
–Добрый вечер. Это друг со мной, он посидит в зале, если Вы не возражаете?
–Ладно, пусть сидит.
Я понял, гнать не будут. Облегчённо вздохнул – и тут же уронил челюсть на грудь.

       Нам навстречу из-за какой-то шторы выпорхнула стайка невероятно длинноногих девиц, одетых... да почти не одетых вовсе. На них были блестящие беспредельно декольтированные блузочки и коротюсенькие юбочки, больше похожие на широкие пояски, повязанные на бёдрах. Телесного цвета колготки и туфельки на высоких шпильках довершали убойную силу, сокрушившую мой ещё неокрепший юный мозг. "Вот оно, гнездо разврата!" – пронеслось в голове.
…Продолжение следует…


Из лабиринтов... Глава восьмая, ресторанная.
19 января 2016 года

       Воображение моментально нарисовало мне Павла, возлегающего на коврах. Почему-то на персидских. Одежда на нём в клочья. Весь в помаде, он слабо отбивается от разнузданных танцовщиц, которые страстно обвивают его руками и ногами, аки плющ, наползающий на стену неприступного замка. Этот мимолётный образ улетучился сразу после Пашкиного:
–Привет, девочки! Сегодня танцуем?
Стройные артистки кордебалета остановились и радостно заверещали.
–Оу, Паша, танцуем, а ты поёшь? Давно тебя не видели, соскучились уже!
Павел блаженно улыбался. С его ростом он смотрел самой маленькой из граций аккурат в пупок.
– Спою, а как же, хорошего вам вечера! – Он повёл меня дальше, а девушки исчезли так же быстро, как появились. «Нимфы канкана», - облизнувшись, подумал я.

       Открыв ближайшую к нам дверь, Паша жестом пригласил меня войти. Гримёрка, понятно. На вешалке висел синий пиджак эстрадного стиля. Паша переоделся в него и в такие же брючки. Галстук-бабочка и лакированные туфли завершили композицию. Синий костюм казался вполне элегантным и сидел на Паше плотно. Видимо, пошит по его размеру.
Перед моим удивлённым взором предстал натуральный конферансье с бабочкой, как и положено. Лишь слегка низковат ростом и худощав не по статусу.
Недокормили Пашку ещё в Грузии, где он провёл детство.
"Не в коня корм," – однажды констатировала его мать, когда я в её присутствии намекнул на субтильность своего товарища, посоветовав ему лучше питаться.

       Дальнейшие события развивались стремительно.

       Я очутился перед сценой на удобном стульчике почти в центре помещения.
Гремела музыка, пространство вокруг столиков заполняли гости различных возрастов, начиная с совершеннолетнего.

Цветные прожектора поливали всё вокруг своими феерическими лучами.

Официантки сновали между столиками, разнося заказы.
Кому мороженое, кому коктейль, кому вино или коньяк.

На сцене шла разнообразная и насыщенная музыкально-песенная программа, где можно было видеть и танцы, и выступление фокусника с белыми голубями.

Над всем этим действом царил мой юный друг Паша, порхая по всему залу с микрофоном в руке и улыбкой Луи Армстронга на устах. Рассыпая, как из рога изобилия, анекдоты, прибаутки, остроумные реплики и комментарии.

Конферанс в его исполнении не был сухим объявлением номеров и имён артистов, но был бенефисом самого Паши, который из кожи вон лез, стараясь понравиться гостям вечера. Удивительно, но всё у него получалось. Поминутно раздавались аплодисменты в его адрес. Гвоздём программы стала песня, которую Паша анонсировал мне накануне.

"Вальс-бостон" в исполнении  Полякова до сих пор звучит в моей памяти.

Я понял – мой "вангометр" сломан. Предсказание провала оглушительно не сбылось.

       События того приятного вечера всплыли в памяти ещё раз, спустя несколько лет. Второе моё посещение ялтинского Варьете состоялось после окончания учёбы и женитьбы. Мы с супругой очутились в том же зале в одну из зимних каникулярных поездок в санаторий "Дружба". Паши там уже давно не было, зато нам был показан стриптиз. Эта история ещё ждёт своего рассказа.

       По дороге обратно в Алупку Павел загадочно молчал. Однако меня как прорвало. Свой восторг я высказал ему моментально, потом повторял ещё несколько раз, причём в самых ярких красках.  Он как будто не слушал, думал о чём-то своём. Уже тогда Пашка начал сочинять авторские песни, аккомпанируя себе на гитаре, с которой уже через пару лет категорически не расставался. Но про это я узнал не сразу.

       Прошло около месяца с момента нашей совместной поездки в Ялту.
На этот раз я приехал к Павлу с конкретной целью: раздобыть интересную книжку для чтения. Домашняя библиотека Поляковых располагала меня к радостному ожиданию и предвкушению занимательного литературного досуга.

       С детства я обожал читать и прошерстил все встречающиеся на моём жизненном пути библиотеки. Я превратился в настоящего охотника за книгой. Разумеется, искал любимые жанры. В то время это были фантастика-мистика-приключения-детектив. Всё, что можно было прочесть из этого, - прочёл. Хорошие книги в СССР тогда были настоящей валютой. На них менялось всё ценное. За ними стояли в очередях, на подписку тратили колоссальные деньги. В библиотеках и читальных залах зачастую околачивалась (в хорошем смысле) масса людей. И среди них частенько можно было встретить меня.

 
       Скрепя сердце, Виолетта выдала мне, под клятвенное обещание непременно вернуть, стопку вожделенных литературных шедевров, любовно отобранных после получасового путешествия по полкам и книжным шкафам. Трясущимися руками, как алкоголик бутылку, прижал я книжки к груди и уже собрался было ехать домой...
–Не вздумай уезжать! – заявил мой друг. – Ты остаёшься ночевать у нас, потому что вечерком мы едем в Ялту. Я там играю на гитаре и пою. Знаешь ресторан "Маргейт"?
Я, конечно, не знал. Не только этот "Шморгейт", но и любые другие ялтинские рестораны для меня были книгой за семью печатями. Не то чтобы я не любил рестораны. Просто ещё не доводилось в них ходить. Кафешки – это да. Пирожковые-вареничные-пельменные – сколько угодно. Столовая музучилища, блинная возле цирка. Пиццерия, в конце концов!..
– Паша, что тебя толкнуло в ресторан?!

       Опять моё коммунистическое воспитание заставило испытывать душевное неудобство, чуть ли не возмущение. Рестораны – это пережитки буржуазной культуры, вроде бы. Или я чего-то не понимаю?.. Разве в них не прожигают жизнь представители криминала и сомнительные личности?..
Всё это я, кажется, высказал вслух.
–Ты отстал от жизни, Жека. Ресторан – это культурный центр общественного питания. И ничего больше. В "Маргейте" отличный музыкальный ансамбль играет по вечерам. Меня взяли петь потому, что им понравилось, как я владею гитарой и сочиняю. Вот.
–И что я ещё тебе хочу сказать, – добавил он. – У них сегодня заболел клавишник, и у тебя есть отличная возможность поиграть с нами.

       Современный глагол "офигевать" прекрасно подошёл бы для описания моего душевного состояния в этот момент. Дальше – больше.

       Мы прикатили в Ялту на такси, которое вызвал и оплатил Паша. Ресторан "Маргейт" занимал почётное место на ялтинской набережной. Он находился внутри здания Морвокзала, рядом с кассами Аэрофлота.

       С бьющимся сердцем впервые я вошёл в ресторан не праздношатающимся туристом, а по делу. Миновав длинный и вместе с тем уютный зал с красиво сервированными столами, мы нагрянули в каморку для музыкантов.

       К моему ужасу, по диагонали от одного угла к другому на полу вальяжно растянулся невероятных размеров пёс. Сенбернар.
Говорят, они вырастают размером с телёнка. Врут. Этот был не меньше быка, как мне показалось.

       Таких огромных псов мне ещё не приходилось видеть вблизи. Он занимал всю комнатку и вынужден был лежать не вдоль или поперёк, а по диагонали. Внушительный ошейник был увенчан поводком, изготовленным из толстой брезентовой ленты. На другом конце поводка я увидел довольно крупного мужчину, с любопытством смотрящего на нас. …Девятая глава продолжит мой рассказ…


Из лабиринтов... Глава девятая, дебютная.
21 января 2016 года

       Судя по всему, это был хозяин мохнатого монстра. И вдобавок руководитель коллектива лабухов. Кстати, почётное звание лабуха, абсолютно не обидное, обычно, применяют к ресторанным музыкантам. И неважно, виртуозы они или нет.

       В тесной каморке, почти полностью занятой псом, который явно чувствовал себя хозяином, ютились ещё трое, не считая музрука. Паша живенько представил меня:
--Евгений. Суперклавишник. Мой коллега по училищу и сосед по общаге.
Музыканты одобрительно переглянулись. Назвали свои имена.
Я не ощущал себя суперклавишником. Даже просто клавишником не ощущал. Мне всегда казалось, что я в первую очередь теоретик. А потом уже всё остальное. Будь то рояль или мандолина, неважно. Но тут уж, как говорится, попал "как кур во щи". Надо соответствовать.

       Я, напустив на себя суровый вид, скупо кивнул головой. Мол, верно, могём малость. Отчего бы не покуролесить. В смысле залабать что-нибудь эдакое.

       До начала музыкального отделения ресторанного вечера оставалось ещё с полчасика. Музыканты оживлённо беседовали, как обычно, о своих житейских делах. Вованыч, как все называли собачьего хозяина и начальника коллектива, спросил:
–Женя, ты бы смог подменить клавишника сегодня? Недолго, хотя бы первые десять минут. Потом мы уже обходимся своими силами. Там песни пойдут, можно и без синтезатора. А вот в начале инструменталки играем, пока публика разогреется.

       На синтезаторах мне приходилось играть раза два-три от силы. Но подвести своего друга Пашку я не мог. Поэтому согласился.
–Конечно, без проблем. Только можно мне глянуть на ваш инструмент, как там его включить, где какие тембры?

       Каждый синтезатор имеет свой интерфейс и специфику игры на нём. Я совершенно не представлял, что делать с этим чудом музыкальной электроники, которое увидел. На площадке для оркестра, куда Вованыч меня привёл, базировался стандартный набор: ударная установка, пара гитар на подставках, одна басовая, другая ритм-соло, и синтезатор "Ямаха". Такой мне, разумеется, ещё не попадался.
– Неплохая модель, – со знанием дела констатировал я. Как будто всю жизнь только и делал, что играл на этих "Ямахах", разбирая их по винтикам и собирая вновь.

       Вованыч мудро промолчал.

       Он был опытным лабухом. Показал мне, как включать, выставил основные параметры звука, в-общем, сделал всё, что мог. Дальше выкручиваться предстояло мне самому.

       Сомнений нет. Опозорюсь. Боже, куда я влип?!

       Ялта. Ресторан, видимо, серьёзный. "Маргейт"! Кстати, что это за название такое (тогда я не знал, что в Великобритании есть портовый город Маргейт –побратим Ялты)? Тут ведь, наверняка, культурно питаются иностранцы, моряки и, возможно, даже члены правительства...

       Я разнервничался, сидя в каморке и ожидая своей участи. Гарантия неизбежного позора дамокловым мечом висела над головой.

       Огромными грустными глазами на меня смотрел пёс Вованыча. Словно понимал моё трагическое положение. Взгляд был умный и слегка слезливый. Как-бы утешая – а, может, невзначай – он положил лапу мне на ногу. Ощущение, будто асфальтоукладчик наехал.
–Вованыч, а как Вы умудряетесь прокормить такого огромного зверя? – я пытался бодриться, задавая нейтральный вопрос.
–Да ведро каши в день запариваю. Это он ещё растёт. Молодой. Всего годик ему. Сейчас ест меньше, а вот полгода тому назад мог и меня проглотить. Бурный рост, понимаешь.

       С той поры мне нравятся тойтерьеры и чихуахуа, не побоюсь этого слова.

       Первым делом я стал выяснять репертуар. Вдруг они играют то, чего я вообще не знаю и слыхом не слыхивал? Не хотелось ударить в грязь лицом с оглушительной силой. Если уж удар неизбежен, смягчить бы плюху...
–Ты "Опавшие листья" знаешь? – Вованыч задал этот вопрос, явно не надеясь на положительный ответ. – Мы с них начинаем обычно...
О, небеса! Я спасён! У меня отлегло от сердца. Всё вокруг показалось таким родным и привычным. Они играют то, что знаю я.
– Разумеется. Кто ж их не знает! В какой тональности?
– Да фиг его знает, в какой. – Вованыч не переставал меня радовать. Оказалось, что и в тональном плане они слабо разбираются. Одно слово, лабухи.
– Играем на слух. Вроде, с "ре" начинали.

       Я прикинул и определил тональность. 
-Тональность ре-минор.
–Значит, ре-минор. Отлично. Что там ещё?

       Кроме заданной темы в инструментальный набор входил ещё десяток общеизвестных мелодий, хорошо знакомых мне.
 
       Опыт практического музицирования, приобретённый мною в общежитии, дал свои плоды. Наша общага занимала весь пятый этаж хрущёвки, выделенной под поселение малоимущих очников. Тех, кто не мог оплатить себе квартиру или хотя бы комнату. Остальные этажи занимали студенты других училищ или ВУЗов.

       Музыкальный этаж отличался уже тем, что в каждой комнате обязательно стояло пианино. Причём, всегда настроенное. За этим следил штатный настройщик.

       Начиная со второго курса, когда я поселился в общаге, моим кумиром был  Витя Петрук, с фортепианного отделения и на курс старше. На курс старше не значит, что по возрасту старше. Я-то после первого курса отдал два года службе в рядах Вооружённых Сил. Но этот парнишка с таким блеском импровизировал на пианино, что у меня слюни текли ручьём, когда я находился рядом. Так играть я тогда не умел.
Но очень хотелось. О, как мне хотелось сесть небрежно за фортепиано в девчоночьей комнате, пробежаться по клавишам в яростном пассаже, лихо синкопируя на фоне свингующих басов...

       Он, гад, делал это без видимого напряжения, играючи, с небрежной улыбкой и лукавым взглядом серых наглых глаз.
Все девочки нашего этажа были у его ног.

       А после того, как этот Петрук, кстати, по жизни хулиган и пьянчуга, завоевал первое место на училищном конкурсе пианистов, у его ног валялись... Да какая разница кто там валялся! Я просто обязан играть так же!

       Мечта становилась осязаемой очень медленно. Изо дня в день я работал над своей техникой. Везде, где только в поле зрения попадала клавиатура, я кидался к ней и начинал играть. Всё, что приходило в голову, не считая, разумеется, учебного репертуара.
Оттаскивать меня от инструмента уже не пытались. Сперва просто разбегались кто куда. Но постепенно, я заметил, стали задерживаться и слушать. Всё дольше и дольше.
 
       К концу третьего курса, когда Витя Петрук выпустился из заведения с отличным дипломом, я уже был готов занять его место.
Эстрадная манера вошла в мои руки, а вот джазовый контент ещё никак не давался. Проще говоря, хотелось играть джаз, но получалось слабо.

       Понимал, что руки у меня криво растут, но упорно пытался их выпрямить. К началу четвёртого курса я пришёл, владея навыком импровизации в эстрадной манере с лёгким джазовым налётом.

       Любимым занятием в свободное время было пройти по всем комнатам нашего этажа, заглядывая в те двери, где не заперто. Постучав предварительно, я присаживался за пианино и давал маленький "сольничек". Девочки угощали, кто мясом, кто овощами и хлебушком. Расплачивались за музыку как могли. Не едой, так деньгами. Затем, я менял комнату, входя в следующую дверь. Это продолжалось до тех пор, пока не замыкался круг. Я снова возвращался в нашу кают-компанию с увесистым пакетом в руках. От него вкусно пахло и в нём что-то звенело. Парни уже накрывали стол. Мы быстро осваивали заработанные мною денежки, смотавшись в соседний магазин. Закуски хватало всегда. И начиналась пирушка.
Студенты... традиция... юность...

      Вечер в ресторане "Маргейт" прошёл для меня, как в тумане. Страх улетучился вместе с опадающей осенней листвой, гармония которой струилась из моих пальцев, растекаясь по клавишам. Мелодия плыла по ресторанному залу, отражаясь в хрустальных бокалах и зеркалах, окутывая всех нас нежным флёром французской шансонной романтики.  Помню ощущение блаженной истомы от совместной игры в ансамбле, где музыканты понимали друг друга с полувзгляда, а реагировали с полузвука. Мне легко поддалась "Ямаха", за что отдельное спасибо уважаемым японцам. Дай им Господь счастья и поменьше землетрясений!
На прощанье я удостоился рукопожатий всего коллектива, включая лапопожатие сенбернара Гриши. Так звучала его гордая кличка.
Возвращались домой к Пашке голодные, но довольные. Он оттого, что заработал некоторую сумму, позволявшую раскатывать на такси по горным трассам южнобережья. Я был рад ресторанному дебюту в составе настоящего ансамбля.
Как думаете, это Пашкина заслуга?..


Из лабиринтов памяти. Эпилог?
24 января 2016 года

       С каждым днём Поляков всё больше сближался со своей гитарой, пока они не превратились в единое целое. Срослись, как два деревца в густом лесу.
 
       Интерес к пению у него имелся всегда. Этому не могли препятствовать ни жуткий кашель от хронического бронхита, не покидавший беднягу даже в летние месяцы. Ни изуродованные подушечки пальцев. Ни насмешки старших студентов, которых Пашка донимал своими постоянными призывами послушать новую песню.
 
       Сначала его бренчание по струнам было хаотичным, мало чем походило на гитарный аккомпанемент. Но он старательно корпел над каждым аккордом, мыча что-то себе под нос, не обращая внимания на окружающих.

       Моё последнее посещение Алупки в те годы ограничилось несколькими часами. Мы забежали в гости к местному Пашкиному товарищу Михаилу. Маленькая одноэтажная хибарка, где жил паренёк, всем своим видом кричала о плачевном материальном положении хозяев. Родители умерли, парня воспитывали бабушка с дедушкой. Но его комнатка была вполне уютной. Мы просидели в ней часа два. За это время Паша успел спеть полсотни песен, в-основном собственные опусы. Помню, тогда мне запала в душу одна из них - "Оле Лукойе", печальная, с очень трогательной мелодией. Я не мог поверить, что большинство этих песен Пашка сочинил сам.

       Мы, Пашкины друзья и соседи по общаге, почему-то всегда подтрунивали над ним, взяв такую манеру общения в привычку. Виной тому был, вероятно, наш юный возраст, когда самоутверждение – главная цель. Другой на его месте наверняка обижался бы. Но Паша обладал редким чувством юмора и весьма покладистым характером. Это делало его неуязвимым к любого рода издёвкам или подковыркам. И удивительно, что при внешней жесткости наших перебранок мы любили друг друга. Он принимал от нас всё как есть. Мы воспринимали его таким, каким он был.

       Помню весёлую пляжную историю, центром внимания которой стал Паша. 
   
       Последнее лето перед завершающим курсом нашего обучения уже распалило свою жаровню. Воздух прогрет до максимума, вода в море достаточно тёплая для купания. А мы вынуждены торчать в душной общаге, ожидая очередного экзамена. До него два дня. Смотаться бы на пляж, расплескать душу по горячей гальке, выхлюпать пару пузырьков сухого винца, которое так и манит своей копеечной ценой и веселящим эффектом...
Что нам мешает? Ах, ну да, как всегда.

       Увы, финансовое положение явило полную неплатёжеспособность всех нас, лишив возможности даже одолжить хотя бы рубль. А на рубль в ту пору можно было о-го-го как отдохнуть, правда, без особых передвижений на далёкие расстояния.

       И тут на помощь пришла студенческая смекалка.
– А давайте бутылки соберём, – оптимистично предложил кто-то из нас троих, томящихся в застенках общежития. - Можно попробовать сдать стеклотару. Наверняка ведь найдётся что-нибудь, если по комнатам прошвырнуться. Нас ведь на этаже сейчас очень мало.
Сначала это предложение встретили скептически. Казалось, затея не принесёт результата. Но других вариантов заработка не предвиделось.
–А что, одна бутылка даст 12 копеек. – заметил Паша. – А если ещё найти банки, бутыли. Мало ли что тут у девчонок завалялось...

       И мы принялись за дело. Утро было раннее. Сил и энергии хоть отбавляй. Двери почти во всех комнатах оставались открытыми, а остальные удавалось открывать и без ключей. Этаж пустовал. Городские жили дома, а приезжие предпочли навестить родственников, готовясь к экзаменам в домашних условиях. Пашка и я с Жуликом (Серёжка Ерохин предпочитал это прозвище) оставались полноправными хозяевами музыкального этажа на эти дни.

       Через полчаса мы оказались обладателями пары сотен пивных, водочных и винных бутылок. Вдобавок, нашли целую кучу всевозможных банок литрового и полулитрового объёма плюс десяток трёхлитровых бутылей и майонезных баночек. Всё это богатство еле поместилось на полу нашей общей кухни. Теперь предстояло его перемыть. Пункт приёма тары находился не очень далеко, минут пять быстрой ходьбы. Очистка посуды от грязи, масла и разнообразного содержимого, засохшего на донышках, заняла около часа. А потом мы, надрываясь от тяжести полных сумок, волокли их в павильон и, отстояв небольшую очередь, меняли посуду на деньги. Процедуру пришлось проделать трижды, так много мы насобирали в тридцати комнатах.

       К полудню, изнемогая от усталости, мы очистили кухню и подсчитали прибыль. Трудно поверить. Больше половины месячной стипендии!

       Радости нашей не было предела. Моментально нарисовались две девчонки-первокурсницы, которые в процессе добычи денег горячо помогали нам в мытье посуды, надеясь на то, что и им кое-что перепадёт.
Состоялся короткий, но шумный студсовет. После недолгих споров решено было, набрав жидкого и твёрдого (на жаргоне студентов "пойла и закуси"), рвануть на пляж в село Прибрежное. То, что по дороге на Саки, и куда нужно добираться электричкой.

       Электрички всегда дешевле автобусов. Да и денег у нас теперь хватало на всё.
Шутка ли, 16 рубликов с копейками! Солнце перевалило за зенит. Придётся на море и заночевать под открытым небом.
Взяли одеяла и спальники. Наполнив сумки пищей, а бутыли вином, наша пятёрка дала свисток к отправке и выдвинулась в направлении вокзала.

       Сонную тишину электропоезда взорвало громкое ржание парней и весёлое повизгивание девчат. Нас смешило всё, на что ни падал взгляд. Люди, пейзаж за окнами. Девчонки, Алла и Маринка, оказались очень болтливыми и весьма глуповатыми. Но это не смущало.   
   
       Вечер мы провели на бесконечном пустынном пляже в обстановке полного взаимопонимания, оглашая окрестности звуками, какие можно услышать в обезьяньем отделении зоопарка в момент раздачи бананов.

       Кормили друг друга, потом кормили комаров. Позже, когда пропали и комары, унесённые ветром, мы угомонились и расползлись по спальникам. Жулику досталась Маринка. В качестве грелки, разумеется. Не более того. Мне выпало оберегать ночной сон Аллы. Пашка спал под тремя одеялами в гордом одиночестве. В обнимку с недопитой бутылью вина, которая к утру почему-то оказалась пустой.

       Алла была тёплой и мягкой. Вдобавок она позволила мне протестировать свой бюст на предмет упругости и объёма. Я тестировал долго и тщательно, да так увлёкся, что чуть не наделал глупостей. Но Алла не дремала. Тестированием всё и ограничилось, в результате чего я заснул, счастливый и огорчённый, одновременно.

       Самое тяжёлое в таких походах – утренний подъём. Хруст позвонков, ноющая боль замлевших мышц и озноб после ночной прохлады – это только первые симптомы. А похмелье и ощущение стыда за вчерашнее приходят уже через пару минут.

       Но утро нового дня подарило нам замечательную погоду, яркое и жаркое солнышко. Пляж заполнился народом, и к обеду, накупавшись и нагулявшись вдоволь, мы двинули домой. Сели в электричку.

       В тот раз у Пашки не было с собой гитары. Возможно, от тоски и одиночества, не знаю, но у него начался сильный приступ удушья. Баллончик "Астмопента" оказался пуст. Мы растерянно смотрели на мучения товарища, чувствуя полную свою беспомощность. Надо было что-то предпринимать. Но мы не знали, что.

       Пашка синел на глазах. Хриплый мучительный вдох не приносил ему желанного облегчения. Глаза заволокли слёзы. Мы тоже готовы были рыдать и с нетерпением ожидали прибытия нашего состава к перрону. Кто-то вспомнил, что на вокзале есть аптека. Двадцать минут до вокзала показались нам целой вечностью. Вот раскрылись двери. Мы мчались к аптеке, волоча под руки натужно пыхтевшего друга, лицо которого напоминало спелый баклажан.
Вот и аптека. На просьбу показать "Астмопент" девушка в белом халате тут же выложила лекарство на стойку. Она заметила Пашкино состояние. Пашка моментально рванул упаковку и несколько раз смачно оросил гортань... Хрипы прошли. Лицо стало приобретать нормальный оттенок.
–Друзья, вы спасли мне жизнь! – с пафосом воскликнул он. – Я уже подумал, что всё, кранты.
Он стеснительно улыбнулся.
– С тобой такое уже бывало? – поинтересовался я.
– Пару раз, когда аэрозоль кончается, а купить негде.
Денег на покупку этого "Астмопента" у нас уже не хватало. И аптекарь просто подарила Пашке открытый баллончик. На дворе стоял 1985 год.

       В эпилоге я предполагал завершить воспоминания о Павле Полякове. Но чувствую: сказано не всё. Память упрямо подсовывает новые сюжеты.

       Впрочем, эпилог так эпилог...
Хотя ещё один пост всё-таки будет. Завтра. Постскриптум. Осталось немного подождать...


Из лабиринтов памяти. Постскриптум.
25 января 2016 года

       Летом 2013 года пригласил меня к себе в каморку наш профсоюзный гуру и всучил горящую путёвку в ялтинский пансионат "Учитель". На шесть дней в июле. Пансионат "Учитель" пользовался в народе недоброй славой. Ходили слухи, что в нём пропадают учителя. Шучу. Деятельные учителя в нём "пропадали" все шесть дней от скуки и безделья. Да и стоимость путёвки слегка пугала. Но некоторые, наоборот, стремились к уединению от школьной суеты. Те, кто не мог купить тур по Средиземному морю или трёхнедельную путёвку куда-нибудь в Египет.
А именно – я.

       К великой моей радости, по приезде в Ялту, найдя нужный адрес, я обнаружил весьма уютный уголок. Небольшая территория пансионата оказалась очень ухоженной и располагала к романтическим мечтам и созерцанию великолепия окружающих гор, моря и собственно Ялты.

       Вдобавок мне несказанно повезло с комнатой. Трёхместный номер не смогли заполнить мужчинами. Из всех отдыхающих я был единственным обладателем брюк и бородки с усиками. Женщин ко мне подселить не рискнули, и я вальяжно сибаритствовал один в трёхместном номере со всеми удобствами. Душевая, телевизор, холодильник и даже кондиционер - полный набор курортных услуг, - тут было всё.

       Заполнять досуг предлагалось поездками к морю на автобусе. Расстояние до пляжа, который принадлежал пансионату, было большим. 20 минут трястись в автобусе к морю и затем в обратном направлении расхотелось буквально на второй день. И я стал искать альтернативу. Прогулки по ялтинской набережной, посещение магазинов и музеев (не очень дешево, как вы понимаете) не для меня. Хотелось экстрима, новых впечатлений. Но всё было давно изученным и знакомым. Посетила мысль: "А не метнуться ли мне по местам боевой славы? Туда, где прошла молодость. Студенчество – лучшая пора юности".
      
       Первая поездка за пределы Ялты состоялась уже на третий день. Симеиз. Райский уголок, где проходило детство моей жены.

       Патриархальная прелесть Симеиза в его уединённости. Окружённый торосами гор, укрытых зелёной шубой лесных массивов, маленький курортный городок рад гостям в любой сезон года. Но лето для него - золотое время. Гора Кошка, скалы Дива и Панеа, прозрачные воды залива – все эти чудеса, созданные природой, неизменно ласкают взор любого, кто добрался сюда. Я фотографировал, лихорадочно спеша запечатлеть всё пространство вокруг.

       На следующий день, вдохновлённый впечатлениями, полученными накануне, я снова отправился в "одиночное плавание" по Южному Берегу Крыма.
Захотелось навестить Алупку.

       Одиночество наводит на размышления о прошлом. Перед мысленным взором стали проплывать лица, образы, фигуры людей, рядом с которыми мне довелось прожить весомый пласт времени. Я шёл по Ялте, Алупке, а рядом, в моём воображении, шли мои друзья. Их лица были по-прежнему молодыми. Многих уже нет с нами, я знал это. Кто-то уехал так далеко, что следы затерялись.

       Мне подумалось, смогу ли я отыскать дом Павла Полякова, ведь прошло уже ни много ни мало, а тридцать лет с того момента, как я там был последний раз. Жива ли его мать?.. Где он сам, кем стал, чем занимается, женился ли?.. Есть ли у него дети?.. Вопросов накопилось много. Смогу ли я найти на них ответы?

       Я помнил адрес и место остановки автобуса. "Пожарка", – так называл её Пашка. Еду и волнуюсь внутренне. Что ждёт меня, какие известия?.. Транспорт не поменял своего маршрута. Всё выглядело, как и в те времена. Я сразу узнал остановку.

       И вот передо мной несколько калиток. В минувшие годы заборы были сетчатые, и дворики просматривались сверху. Теперь же, на месте старых ржавых сеток стояли современные высокие каменные заграждения. Я позвонил. Открыла незнакомая женщина.
– Добрый день! Простите, не тут ли живут Поляковы? Виолетта Фёдоровна, сын Павел.
– Не тут, но они наши соседи. Вам в следующую калитку. – Женщина, улыбнувшись, хотела закрыть дверь, но я поспешил спросить ещё:
– Извините, я у них не был очень давно. Они в порядке? Паша где, не скажете?

       Мне хотелось заранее быть подготовленным к любой неожиданности. Потому что где-то в глубине души смутно ворочалось недоброе предчувствие... Пашки нет... Его нет давно... Это ощущение горестной пустоты возникло ещё до приезда в Алупку, утром, когда я выходил из пансионата.

       Лицо соседки внезапно помрачнело.
–Уже несколько лет, как нет Павла. Он умер, – сообщила она тихим голосом. Но Виолетта должна быть дома. Идите к ней, она Вам всё расскажет.

       Я коротко поблагодарил и подошёл к соседней калитке.
Дверь открыл незнакомый молодой мужчина. Я представился и вкратце объяснил, что связывает меня с этим домом.
Племянник, а это был он, провёл меня к летней кухне. Навстречу вышла Виолетта. Странные чувства я испытал при встрече. Я ожидал увидеть дряхлую старуху, но сильно ошибся. Она почти не изменилась. Только краски как-то пожухли. Краски, которыми природа наделяет живого человека. Многоцветная энергичность молодости, яркость черт с годами сменяется блеклыми тонами. Как пожелтевшая от времени фотография. Время не щадит никого. Но душа Пашкиной мамы осталась прежней.

       Меня узнали, вспомнили. Наш разговор с Виолеттой Фёдоровной продолжался несколько часов. Она рассказала многое из Пашкиной жизни.
О его страсти к сочинению песен. О том, как все в Алупке были рады ему, когда бывали на его авторских концертах. О его самобытности как поэта и исполнителя.

       Вся эта Пашкина жизнь прошла уже вдали от меня, и я мог лишь сожалеть, что не был рядом, не слышал его песен... А они звучали повсюду. И в Алупке, и в Ялте.

       Потом случилась беда. Пашка зашёл в вечернее ялтинское кафе выпить чаю. А,  может, и чего покрепче. Там нарвался на каких-то гопников, которые развязали драку, разбили ему гитару и нанесли увечье. Черепно-мозговая травма отправила нашего друга на койку на долгие месяцы. Восстановиться он так и не смог.

       Не знаю, кто прочтёт эти главы. Но он должен верить – всё было именно так, как описано.

       Из лабиринтов памяти ко мне приходят сегодня удивительно яркие образы. Я боюсь их растерять. Пусть они остаются со мной, греют меня своим душевным теплом. Не дают почувствовать страх одиночества. Я благодарен всем, кто шёл и идёт рядом со мной по дорогам нашей жизни. Мир вам, живущие! Вечная память вам, ушедшие!

                Конец.



                Зима 2016 г., пгт. Советский, Крым.
                Оригинальный текст богато иллюстрирован. На сайте "проза.ру" такой возможности нет.