Деревяшка

Лёнька шагнул из вагона, улыбнулся проводнице и направился в свободу! О, как прекрасен перрон Казанского вокзала! Асфальт, познавший миллионы подошв, голуби, склевавшие мириады горбушек, трескучий динамик, встретивший и проводивший тысячи зелёных поездов! Толкотня, грузчики, командированные, гул, торговки, вернувшиеся москвичи, дым сигарет, милиционер, чемоданы: всё окрыляло! Лёнька в Москве! Один! Сам! От этого останавливалась голова и кружилось дыхание!
Лёнька прошёл через бурлящие внутренности вокзала и вышел на площадь. О, эта площадь! Она возбуждала! Июльское солнце ещё не успело накалить город, но людской вулкан накрыл Лёньку кипящей лавой из таксистов, барыг, цыганок, напёрсточников, цветочников, зазывал, постовых и ротозеев. Лава булькала, орала, прыгала, теснила, металась, скандалила, делила, обманывала, манила!
Надышавшись дурманом кислого привокзального воздуха и насладившись неподдельной жизнью, Лёнька, купив жетон за рубль, спустился в метро. До начала работы нужно было успеть закинуть сумку с вещами на квартиру. Адрес квартиры ему дал университетский приятель Костя со следующими словами:
- Ты чего? На хрена гостиница, когда такая хата есть!? Это мой родной дядька, художник! Он только рад будет! Я ему телеграмму отстучу.
Застенчивый Лёнька не сразу согласился на заманчивое предложение, но слова главного бухгалтера кооператива: - Суточные, как положено по закону! - склонили его принять предложение Кости.  Сколько всего можно приобрести в Москве на сэкономленные от гостиницы деньги! Книги, кассеты!.. И ещё, если повезёт, конечно, можно будет купить поясную сумку-кошелёк, которую носят вместо ремня. Лёнька видел такую у соседского пацана, ему отец привёз из Ленинграда. Классная вещь!
Спускаясь на эскалаторе, Лёнька повторял мантру:
- Станция «Комсомольская» Сокольнической линии до станции «Охотный ряд», бывшая «Карла Маркса», переход на станцию «Театральная», бывшая «Свердлова», до станции «Тверская», бывшая «Горьковская».
Чтобы не походить на других приезжих, Лёнька натянул на лицо равнодушие, не смотрел по сторонам и тягуче медленно жуя «Love Story», зашёл в вагон. «Ага, вон пацан в наушниках, точно москвич. И едет с закрытыми глазами». Лёнька закрыл глаза: снова перестук колёс, снова покачивание на стрелках, снова скорость, но всё по-другому, ведь это уже первая единоличная поездка в метро! Один! Сам!
Пройдя длинный туннель, Лёнька позволил толпе вынести себя на огромную площадь. Солнце начинало припекать, Москва натягивала на себя солярно-бензиновое сизое покрывало с пылевой бахромой. Постояв и посмотрев через асфальтовое поле на зелёного Пушкина, Лёнька затянул следующую мантру:
- По бульвару, мимо литературного института, мимо театра до Малой Бронной улицы. По ней почти до Пионерских прудов, а там…
Спортивная сумка «Puma» елозила на плече, было неудобно, но пейзаж затмевал все неудобства.
Дома, деревья, встречные прохожие, автомобили, скамейки, фонари: всё было не так, как дома. Вот, школа: сколько лет этому зданию? А этот дом с эркером, как красив!
Лёнька присел в тенёчке, попивал припасённое «Боржоми», смотрел на перекрёсток. «Большая Бронная, ага, запомнил». Отдышался, пошёл дальше. Снова школа, «Как? Спиридоньевский переулок», ещё чуток…
Так! Вот дом с тремя большими красными дверями, Костя сказал, от него направо. Лёнька повернул во двор. «Странно, так тихо». Юноша подошёл к молодой дворничихе:
- Доброе утро. Скажите, как найти мастерскую номер четыре тире один?
- Выйди на улицу, там вход в цоколь.
- Спасибо, тётенька!
- Вот, дурак! Какая «тётенька», балбес?!
Вернулся на улицу, чувствуя изумлённо бешеный взгляд девушки. Ага, вот сюда. Лёнька спустился на шесть ступеней, толкнул дверь с табличкой «Мастерские № 4. ТПО художественного фонда МОСХ». Вестибюль встретил сумраком и сладковатым запахом только помытого пола.
«Так, и куда теперь?»
- Тебе чего?
Из темноты на Лёньку смотрел одетый только в чёрный рабочий халат, пожилой босой мужчина, который сидел в глубоком кресле.
- Мне нужна мастерская четыре тире один.
- К Марику?
- Да, к Марку Владимировичу.
- Направо. А сигаретами небогат?
- Простите, не курю.
Мужчина вздохнул.
Лёнька вошёл в длинный тёмный коридор, где было несколько высоких двустворчатых дверей, обитых чёрным дерматином.
«4/1». Четыре дробь один! Дробь, а не тире!
Лёня стукнул в дверь.
- Кто там? Открыто!
Лёня потянул толстую бронзовую ручку, дверь медленно поплыла.
- Так кто там?
- Мне нужен Марк Владимирович.
- Секунду.
Лёнька поставил сумку на пол.
Маленькая прихожая была пронизана резким запахом дерева, масла и скипидара. Под высоким потолком тускло горела синяя лампочка, обрамлённая абажуром из толстых веток, стилизованных под рога. Дверной проём без двери, но с косяком и петлями, открывал вид в кухню. Длинный жёлтый стол, ножки которого не попадали в обзор, держал на себе пустой графин, перевёрнутый гранёный стакан и три зелёных яблока. Стакан сверкал: из узкого окна под потолком падал широкий солнечный луч.
- Я - Марк. Тебе чего?
- Константин должен был предупредить, я – Леонид Безверхний.
- Предупреждён значит вооружён. Проходи на кухню, мой руки, будем завтракать.
- Да я в принципе не голоден.
- Будем завтракать.
Произнесенная с нажимом и улыбкой фраза, втолкнула Лёньку в кухню, которая оказалась длинным помещением, разделённым пополам жёлтым столом и окном. Правая от проёма часть была кухней а'ля общага: электрическая плитка на маленьком столе, эмалированная раковина с медным краном, две белые фанерные полки. В проволочной посудной сушилке удобно расположились две глубокие тарелки и две керамических кружки. Всё это убранство освещала помпезная трёхэтажная хрустальная люстра на семь лампочек. Левая сторона была намного интереснее: на одной стене располагались картины и фотографии. У дальней стены стоял шикарный чёрный кожаный диван с высоченной спинкой, украшенной резьбой и зеркалом! Лёнька никогда не видел подобного: круглые боковые валики размером с колеса отцовских Жигулей, возвышались над широкими резными ножками. Ромбовидное зеркало обрамлялось медными шляпками мебельных гвоздей. По верхним краям спинки были сделаны полочки, прикрытые дверцами с фацетированым стеклом. Над полками возвышались деревянные кремлёвские башни с красными звёздами!
Около третьей стены, перед диваном, стояла пара стульев, сотворённых в таком же помпезном стиле, и стандартный современный безликий торшер.
- Ты чего застыл, Леонид Безверхний?
- Диван.
- А, мавзолей. Да, эта штука пострашней «Фауста» Гёте! Вот на нём и будешь спать.
- На этом спят?!
Лёнька был удивлён, что на таком можно, не то, что сидеть, но и спать!
- И не только спят.
Марк подмигнул.
- У тебя съестное есть? А то холодильник маленький.
- Да, конечно!..
Лёнька метнулся в коридор и принёс сумку. Расстегнул молнию и достал пару газетных кульков.
- Вот, это сыр. Это краковская. Это пряники, а это балык.
- Ну, Леонид, это ты удивил! Обычно за продуктами к нам ездят!
- Ну, уж… Меня бабуля с мамой собирали.
Лёнька был горд, что произвёл впечатление на хозяина.
- Я хотел ещё водку нашу привезти, но Костя…
- Правильно. Я в завязке, к выставке готовлюсь, вот даже торпеду зашил. Поэтому, дома – сухой закон!
- А я и не пью.
- И баб не води, отвлекает сильно. Потерпи.
- Я по делам… Да, я как-то и не собирался.
Лёнька зарделся и смущённо мямлил.
- Не собирался баб таскать в командировке? Ты чего – гей, что ли?
- Нет!
Лёнька возмутился всей своей провинциальной гордостью.
- Боюсь, некогда будет. Работы много, за три дня на четырёх заводах необходимо побывать.
Марк наклонился и открыл маленький холодильник, который стоял под столом. Лёнька удивился: он никогда не видел таких маленьких холодильников.
- Классный какой!
- Холодильник-то? Ага, «Розенлев», финский.
Хозяин споро приготовил омлет, красиво сервировал стол: на разделочной доске лежали круглые кусочки колбасы, треугольники сыра, несколько перьев зелёного лука. Пара ломтей бородинского подогрелась на сковороде после омлета.
Пока готовилась трапеза гость рассматривал фотографии и картинки.
- Это всё вы нарисовали?
- Нет, это подарки друзей. И врагов.
- О, а это ведь Окуджава с вами?
- Да, Булат Шалвович.
- А это Магомаев?
- Да, он здесь недалеко живёт, через бульвар. Ну, всё готово, присаживайся.
Ели в тишине, только с улицы раздавался ритмичный шорох метлы.
- Очень вкусно, спасибо.
- Так, посуду помоешь, загляни в мастерскую, я тебе ключи выдам.
- Ага.
Лёнька первый раз в жизни помыл посуду, дома ему никогда не приходилось этого делать, протёр стол, сполоснул руки и не найдя полотенца, вытер их о джинсы.
Гость заглянул в мастерскую и обомлел: везде были картины! Они висели на стенах, стояли рядками на полу, располагались на мольберте, этюднике и подставках. Пространство между картинами разбавлялось странными разнообразными скульптурами из дерева, веток, фанеры.
Хозяину очень понравился эффект, который произвела его мастерская на Лёньку. Потирая руки, Марк спросил:
- Впечатляет?
- Что вы! Ещё как!
- Тогда вечером подробненько сделаем разбор полётов. Договорились?
Лёнька кивнул.
- Вот ключи. Это от входной двери в мастерские. Её, конечно только после десяти закрываем, но на всякий. Этот, с пробкой – от моей двери, вдруг уйду. Задание на вечер: хлебушка купить, яйца и печенья. Хотя ты пряники привёз, тогда печенья не надо. А, вот! Купи пачку сигарет с фильтром, любые, самые дешёвые, для Мироныча. Ты наверняка его видел.
- Да, в вестибюле, пожилой мужчина в халате.
- В халате?! Надо же, одеться сподобился! Ну, всё, счастливо!
- Простите, а где у вас туалет?
- Прощаю.
Хозяин откровенно смеялся над провинциалом: Ленька был удивлён, взвинчен, потрясён Москвой и утренними событиями, и это всё отражалось на его лице.
- В коридоре, до самого конца.
- Спасибо, я тогда пошёл.
Лёнька взял блокнот, папку с документами и вышел. Прошёл до конца коридора, зашёл в туалет, который был очень приличный! Не вонючий, чистый, все лампочки на месте, унитазы не ржавые, а на раковине, в красивой каменной мыльнице, лежал кусок земляничного мыла!
«Богема!».
Лёнька потянул дверь, поднялся по ступеням. Около входа стояли две пожилые женщины и курили.
- Я не понимаю, почему Королёв так тянет с реконструкцией?! Нельзя же так с Третьяковкой поступать!
- Ой, и не говори!..
Лёнька шёл по уже знакомой улице к метро. Шёл по другой стороне улицы, не как утром, так проще запоминать дорогу. Так, бульвар, где то здесь недалеко Магомаев живёт, возможно, повезёт увидеть в живую.
Лёнька находу заглянул в ежедневник, первое дело: экспериментальный завод «Мосцветметлитьё». Кто такие названия придумывает?
В киоске купил календарик со схемой метро, пригодится. Лёнька доехал до Савеловского вокзала, после ещё минут двадцать шёл пешком: «Ничего себе расстояния в Москве!». Впереди и чуть справа, между домами и заборами мелькала Останкинская башня. «Громада какая!»
На проходной завода Лёньку даже не остановили. Он быстро нашёл производственно-технический отдел, откашлялся и вошёл в кабинет.
- Здравствуйте!
Никто из двенадцати женщин не поднял глаз.
- Здравствуйте. Мне нужна Полякова Ольга Сергеевна.
- Семёновна. Я – Полякова. Что вам?
- Я от кооператива «Своё дело», Безверхний Леонид. Мы с вами созванивались…
- А. Ну, пошли.
Полякова взяла со стола пухлую папку «Дело» и вышла в коридор. От неё пахло сигаретным дымом, духами «Сирень» и чем-то техническим.
- Так вам много латунной ленты Л-63 надо?
- В год около 80 тонн.
- Многовато. И всё 0,1?
- Да, всё - одна десятая миллиметра. У нас штамповочное оборудование слабое.
- Понятно.
Поднялись на пятый этаж, в окна глядела высоченная Останкинская башня.
Полякова без стука открыла дверь с табличкой «Коммерческий центр».
- Альварес, мы к тебе.
За столом с шестью разноцветными телефонами сидел молодой парень в отутюженной белой сорочке, красивом бордовом галстуке и такого же цвета подтяжками.
«Классно смотрится, надо такой комплект найти».
- Это товарищ Безверхний, по поводу Л-63.
- Да-да-да. Вы ведь нам предлагаете крошку полиэтилена высокого давления, плотностью 922?
- Правильно.
Полякова без спроса взяла сигарету со стола Альвареса и отошла к открытому окну.
- Доставку в Москву вы как осуществляете?
Лёнька открыл каналы памяти:
- Возможны разные способы. Автотранспорт, но не более восьми тонн за рейс, ж.-д. транспорт – контейнерами, здесь за один раз можно всё отгрузить. Речной транспорт, но если им, то решать надо быстро, у нас всё через Горький идёт, оформлять не очень удобно.
- Пф, нам и грузовиком пойдёт! У нас потребности пока небольшие, экспериментальный цех открыли, в месяц три-четыре тонны за глаза!
Альварес провёл ребром ладони перед глазами.
Полякова грустно курила у окна.
- Вы договор когда сможете прислать?
Лёнька выдал заученную фразу:
- Завтра. Сейчас я позвоню отцу, в смысле - председателю кооператива, он поездом отправит, я с утра встречу – и к вам.
- Вот, Полякова, смотри, даже провинция уже научилась работать! А от вашего женского монастыря документы неделями не дождёшься!
Полякова элегантным щелчком отправила окурок в полёт.
- Если вы нашли общий язык, может, я пойду?
- Ладно, Ольга Семёновна, не злись. Я же без тебя – ноль!
- Ой… Всё…
Полякова вышла и снова зашла.
- Папка нужна?
- Да, оставьте, я сам её спущу к вам.
Альварес повернул к Лёньке зелёный телефон:
- Звони.
Лёнька нажимал на кнопки, «Ого, у него все телефоны кнопочные!»
- Алло. Это Леонид, мне председателя. Я в Москве, ждать не могу, пусть трубку возьмёт.
Пока звали отца, Лёнька смотрел в окно на башню.
- Алло, это я. Я на «Цветметлитьё», они согласны брать у нас крошку. Да, готовы нам Л-63 отгружать. Да, все 80 тонн.
Альварес кивал на каждую фразу Лёньки.
- Условия какие?
Лёнька выразительно посмотрел на Альвареса.
Тот взял карандаш и написал на перекидном календаре: 500$.
Лёнька сглотнул:
- Говорит «Пятьсот».
В телефоне что-то громко спросили.
- Нет, это бакинские рубли.
В телефоне опять громко заговорили.
- Они согласны.
Альварес написал на календаре «Договор».
- Высылайте договор, а я завтра встречу. Я помню, что в вагоне-ресторане. Всё, пока.
Лёнька положил трубку.
Альварес спосил:
- Кофе будешь?
- Не откажусь.
Альварес воткнул в розетку вилку от чайника, поставил на стол две красивые розовые чашечки, сахарницу и банку кофе «Tchibo».
- А ты чем в кооперативе занимаешься? Снабженец?
- Не-а, я ещё студент, на экономфаке учусь. А сейчас подрабатываю. Батя предложил съездить в столицу вопросы порешать, я и поехал.
- Мх. А у вас, что ещё есть на бартер?
- Бартер?
- Ну, на обмен.
- Не знаю. Вечером спрошу по телефону и завтра с договором всё скажу.
- Спроси о дереве кругляк, сейчас очень горячая тема. Продукты питания – любые. Спирт.
Лёнька записывал все предложения Альвареса в ежедневник.
Чайник присвистнул. Альварес налил кипяток в чашечки, по кабинету поплыл пряный дурман вкусного кофе.
- Ну, приятно было познакомиться, Леонид, завтра с утра жду договор. И занеси, пожалуйста, папку Поляковой.
Лёнька вышел с завода окрылённым, эйфория от удачного дела кружила голову. «С первого раза всё получилось! А батя про советские годы рассказывал, как в Чамзинку ездил за цементом, или в Волгоград за тракторами: ужас, что творилось! А сейчас пятьсот баксов - и год спокойной работы!»
На сегодня дел больше не было, а время только обед! По магазинам!
Лёнька твёрдо знал: есть ЦУМ и универмаг «Московский». Про ГУМ он был в курсе, что там нет книжного магазина, так как был там два раза с родителями. Покатавшись в метро и побывав в двух больших торговых точках, разочарованный потерянным временем: в больших универмагах не было книжных отделов, Лёнька поехал домой, на Пионерские пруды.
Выйдя из метро, Лёнька увидел огромную очередь. Послушав разговоры, он понял, что люди стоят в американский ресторан «МакДональдс».
«Ну, уж, лучше макароны поесть, чем такую толкучку терпеть!»
Покрутившись по переулкам и расспросив местных тётушек о магазинах, Лёнька приобрёл бородинский хлеб, нарезной батон, два десятка яиц, голубую банку кофе «Tchibo», польские печенья в жестяной круглой банке и килограмм мелкой картошки.
«Отварим, с маслицем и укропчиком, да с балычком!»
Подходил к дому уже как сторожил. Около входа кивнул двум курящим тёткам:
- Добрый вечер.
В вестибюле сидел Мироныч. Теперь ноги были не совсем голые: ярко-зелёные носки были натянуты почти до колен.
- Это вам.
Лёнька протянул ему пачку «Monte Carlo».
- Ох! Уважил, художник!
Мироныч суетливо выпорхнул из глубокого кресла и пошёл курить на улицу.
Лёнька дёрнул дверь, она была открыта.
- Это я, Марк.
Подумал, и добавил:
- Владимирович.
Лёньке не ответили, он поставил сумки на пол и заглянул в мастерскую. Художник лежал на спине, держа на вытянутых руках картину.
- Я вернулся.
- Да, я слышал. Который час?
- Седьмой.
- Тогда ужин! Ты продукты купил?
- Да. А сигареты отдал Миронычу.
- Зря. Надо давать по одной, когда просит.
Хозяин аккуратно положил картину на пол, покряхтывая, встал.
- Слушай, Леонид, я подумал: может, картошечки сварим к балычку? Надо сгонять, тут в паре кварталов есть овощной.
- А я купил.
- Да?! Ты ж хозяйственный какой!
Художник похлопал Лёньку по плечу, и они двинулись на кухню.
- Ты обедал? А то я весь день пролежал.
- Я пирожки поел в ЦУМе. И кефир пил.
Художник послал Лёньку на диван, а сам сноровисто начал готовить ужин.
- Рассказывай, Садко, торговый гость, как день провёл.
Ленька, полулежа, разглядывая фотографии (света от горящей над плиткой люстры хватало с избытком), начал рассказывать о своём дне: о метро, Альваресе, отсутствии книжных отделов, какая высоченная Останкинская башня, какая длинная очередь в «МакДональдс», какие расстояния в Москве, о духоте, о курящих на улице женщинах.
От рассказа Лёньку отвлекали сладковатый запах картошки из булькающей кастрюльки, капля пота, текущая по позвоночнику, знаменитости на фотографиях и мерное покачивание хрустальных висюлек на люстре.
В какой-то момент Лёнька уснул, просто ухнул в чёрноту. Очнулся он когда всхрапнул, сколько времени спал - было непонятно, но стол был сервирован, а хозяин держал в руках большой лист картона и что-то рисовал.
- С добрым утром! Полежи ещё пару минут, я набросок закончу.
Смущение заставило подчиниться, и Лёнька лежал не шевелясь, пока художник не пригласил за стол.
- Слышу: звук пропал, информации больше нет. Глянул: а ты спишь! Завидую молодости! Я так не могу уже.
Поели, как задумали: ароматная от мелко порубленной зелени, варёная картошечка с балычком. Лёнька без напоминания, сам начал мыть посуду. Марк заварил чай, и спросил:
- Путешественник, тебе яблоки в чай накрошить?
- Ага, я так тоже люблю.
«Зачем соврал? Не любишь же».
Сидели, из чашек с алой надписью «60 лет ВЛКСМ» сёрбали горячий чай, Лёнька губами отгонял набухшие дольки яблок.
- Ну-с, пошли. Будешь отрабатывать гостеприимство.
Прошли в мастерскую, Марк включил светильники, поставил на подставку картину.
- Расскажи, что видишь? Вот какие мысли в голову приходят, так и говори.
Лёнька встал напротив картины. Запах масла и скипидара отвлекал, и новоиспечённый искусствовед пытался незаметно дышать ртом. Картина не изображала ничего, просто набор оттенков синего и зелёного. Лёнька вспомнил, что видел отдалённо похожее, в импортном журнале по искусству у отцовского приятеля, оформителя из театра.
- Чем-то напоминает Ротко.
Художник грязно выругался, взял картину и вынес её в прихожую.
Взял новую картину и начал устанавливать её на подставку, вдруг замер и на пятках повернулся к Лёньке.
– Ты знаешь Ротко?!
Лёнька и не догадывался, что можно разговаривать на вдохе.
- Я, конечно, не все его картины видел, но ваша явно на «Оранжевое, красное и жёлтое» похожа. Только сине-зелёная. Простите.
Хозяин стоял огорошенный.
- Таааак... Покажи-ка, паспорт!
Лёнька растерялся, полез в задний карман джинс, достал паспорт и протянул его хозяину.
Тот взял, полистал до прописки.
- Тебя точно не Бобровский подослал?
- Нет, меня Костя прислал.
- Ах, да… Прости, но когда мальчик из провинции начинает говорить про Ротко…
- Мне уже девятнадцать.
- Это совершенно не меняет ситуацию.
Марк Владимирович, сложа руки в замок за головой, покачивался.
- Так. Вот. Давай сделаем следующее: я понял, что ты не тупой, поэтому, что чувствуешь, то и говори. Я обижаться не буду. Мне очень надо понять, что видят люди, которые не знают меня и мою живопись. Пусть сумбурно, пусть глупо, но говори. Не нравится: говори обязательно!
Лёнька кивнул.
Художник отошёл от картины.
Лёнька вздохнул, «Запахи пропали!», и задумался.
Зелёный берёзовый лист висел в центре золотого куба. Казалось, что куб вращается. Лист был нарисован с поражающей детальностью: жилки пульсировали соком, листовые пластинки переливались, черешок светился. Куб же нарочито изображённый крупными и объёмными мазками, получил неживую фактуру. В голове у Лёньки крутилось: подавление.
- Подавление.
Марк охнул, перевернул картину, и Лёнька прочитал карандашную надпись: «Сдерживание».
- Я эту картину лет двадцать хотел нарисовать. На пленэре дело было, в Ярославле. Сентябрь, тихо, спокойно, тепло. Сухо. Смотрю на берёзу, она вся уже золотая, а один листик – зелёный. Вот прямо - июльский лист. Золотые падают, кувыркаются, летят, а этот висит. На следующий день опять его нашёл: все вокруг падают, а он висит! Я через неделю уехал, а он даже не пожелтел! И подумал, что окружающие листья его своей смертью удерживали в жизни. А пока двадцать лет ждал, перевернула память всё стремление: листья из нежного жёлтого бархата превратились в гнетущее похабное золото, в клетку.
Художник смотрел на Лёньку.
- Что, дальше?
- Давайте.
Марк поставил новую картину, не убирая предыдущую.
На горяще-бирюзовом фоне хаотично летали коричневые и серо-зелёные тороиды.
В этот раз Лёнька долго не думал:
- Молодая женщина ведёт за руку ребёнка.
Хозяин засмеялся:
- Я знаю, почему ты так сказал! У твоей мамы было платье с похожим рисунком!
Лёнька засмеялся и закивал.
- Да, а сейчас оставшиеся от платья лоскуты в гараже лежат.
- Вот и мою мазню, когда-нибудь в складской хлам забросят! Это я для ивановской фабрики рисунки тканей придумывал. Хороший калым! Дальше…
Дальше был пейзаж. Пустое заснеженное поле, с торчащим сухостоем полыни. Бурый, с нарочитым переизбытком хмари, небесный свод, с маленькой прорубью лазури. От картины веяло страхом и безнадёжностью.
- Мне неприятно смотреть на эту картину.
- Да? Странно. Мне… А почему неприятно?
- Небо страшное, земля пустая. Мы когда из города выезжаем, через кладбище едем, там на краю ненужных хоронят. У них над могилами только палки торчат с номерами. Как сухостой.
Лёнька мотнул рукой к картине.
Хозяин спросил:
- А ты рисовать не пробовал?
- Не-а… Я не умею рисовать. И петь не умею. Я люблю читать.
Лёнька отвернулся от пейзажа, рассматривал скульптуры из дерева: цапля с перевитой венком кувшинок шеей, греческая колонна с неправдоподобно большой капителью, женское туловище с пером во всю спину.
- Это тоже вы делаете?
- Да. Хорошо отвлекает от ежедневной нудятины. И для подарков неплохо подходит.
- Марк, можно я спать пойду? А то мне завтра встречать поезд рано утром.
- Будильник нужен? Я могу у Мироныча спросить.
- Нет. Я привык рано вставать.
- Тогда меня не буди, сам завтракай. Аа, кстати, душевая у нас в другом конце. Или ты знаешь уже?
Лёнька хотел соврать, что знает, но не смог.
- Не знал. Пойду схожу.
Лёнька достал полотенце из сумки и пошёл в душевую.
Мироныч сидел на посту.
- Сигаретки не будет?
Лёнька удивился.
- Я же… Нет, я не курю.
- Жаль.
В душевой, отделанной кафельной плиткой всех цветов радуги, было очень тихо. Витражное стекло, подсвеченное со двора жёлтым фонарём, создавало уют. Тот, кто делал витраж, вероятно рассчитывал на уличное освещение: при выключенном в душевой свете, жёлтые барханы и бледно-коричневые верблюды прозрачно падали на пол из бежевой метлахской плитки и неторопливо двигались к оазису.
Освежённый Лёнька тихо шмыгнул в столовую, на диване лежала подушка, одеяло и бельё. Расправил простыню и лёг. Со стены смотрели популярные лица, Лёнька показал им язык и закрыл глаза.
За окном кто-то разговаривал. Лёнька дотянулся до стула, глянул на «Командирские» часы. «Ух, ты: полшестого! Давно не спал без сновидений!»
Сделав несколько глотков прямо из графина Лёнька думал, как правильно построить день. Вокзал, Альварес, потом куда? Вспомнил, что вечером не позвонил отцу! «Блин, ругани от мамы будет!»
Сбегал в душ, без наружной подсветки витраж выглядел плоским.
Вытряхнул из сумки все вещи, аккуратно сложил на диване, сверху положил постельные принадлежности. Диван после ночи не смотрелся монстром, в его внешности появились родные и удобные нотки.
Надев ярко-жёлтое поло, Лёнька оглядел себя в ромбовидном диванном зеркале, «Норм».
В вестибюле Мироныч разговаривал с дворничихой.
- Папа, дома надо спать! Если кто зажалуется?
Просипев «Доброе утро», Лёнька проскакал по ступенькам наверх. Москва встретила лазоревым небом и пустынной улицей. «Как здесь тихо!»
Лёнька впервые встречал поезд на Казанском вокзале. Это было необычно. Суета выглядела ненужной, приезжие казались наивно-смешными, таксисты не обращали внимания. Всё это возвышало до звания «москвич». Лёнька пока не понял: приятно это или ненужно?
«Фирменный поезд… на третий путь… платформа номер шесть… с головы состава».
Лёнька шагал против потока, вот и вагон-ресторан.
- О, Лёнька!
- Здравствуйте, тётя Марина!
Повар вагона-ресторана, она же соседка со второго этажа, тётя Марина приветливо улыбалась.
- Ты совсем перебрался в столицу?
- Не-а, я в командировке.
- Ишь ты! Заходи.
Лёньке было интересно находиться в поезде не в качестве пассажира: он был здесь по делам.
Тётя Марина заговорщицки зашептала:
- Это договор. А в конверте деньги. 500 долларов! Страху натерпелась с такими деньжищами! Вечером с нами поедешь?
- Мне ещё два дня здесь надо поработать.
- Ладно, тогда. С деньгами осторожнее!
Лёнька заулыбался и вышел из вагона.
«Так, позвонить!» Лёнька вспомнил, что на Тверской улице есть самый центральный телеграф. А к нему можно попасть со знакомой станции «Охотный ряд», это он точно помнил: родители на Красную площадь всегда с этого метро проходили. Внутри стало тепло: Лёнька начинал представлять географию столицы.
- Алло, мам. Привет.
- Ты почему не позвонил вчера?!
- Я же с папой разговаривал.
- Не прикидывайся! У тебя всё хорошо?
- Да. Всё отлично. Квартира шикарная, сплю на мавзолее.
- Где?!
- Мавзолей – это такой диван. Сталинская эпоха, весь кожаный, резной, с зеркалом и башенками. Марк Владимирович его мавзолеем называет.
- Ты кушаешь?
- Мааам…
- Папа подошёл, даю ему трубу.
- Привет, Лёня. Ты как?
- Хорошо, пап.
- Запоминай: деньги отдашь, только после того как тебе дадут подписанный договор. Не раньше! Хотя про Альвареса сказали, что он нормальный. Потом, когда поедешь на станкоремонтный, разговаривай только о фрезерных станках, запчасти на термопласт автоматы мы в Казани нашли. А на завод искусственной кожи ехать ещё рано. Так что у тебя свободный день образовался.
Лёнька старательно записывал наставления отца.
- Найдёшь чем заниматься?
- Вот проблема для Москвы: чем заняться?
- Ладно, ты там не буйствуй. Всё тогда?
- Папа, Альварес спрашивает, что у нас есть на бартер. Его интересует круглый лес, спирт и любые продукты питания. Вот. Всё. Пока, папа.
Лёнька положил трубку.
«Интересно: я с папой разговариваю о делах. Я взрослый».
Взрослый молодой человек вышел на Тверскую. Недалеко виднелись кремлёвские звёзды, они возвышали Лёнькино настроение до космических высот!
«На Савеловскую! Как удобнее?» Лёнька достал календарик, нужна серая ветка. «О, Боровицкая станция, это явно около Кремля». Лёнька шёл к Кремлю, в душе всё ликовало. С сожалением, что не попадёт на Красную площадь, свернул на Моховую. Александровский сад, Манеж, библиотека. Проходя места с иллюстраций букваря и хрестоматии для внеклассного чтения, Лёнька принимал осознание того, что он шагает по Москве. Сам! Один!
Подошёл к нужной станции, «Жаль, что так близко она оказалась, ещё бы прогуляться по таким местам!»
- Здравствуете, Альварес!
- О, Леонид, заходи! Как дела?
- Я договор принёс.
Лёнька выразительно посмотрел на хозяина кабинета.
- Замечательно. Очень оперативно! Так давай документы, я успею подписать у директора до планёрки. Чайник только выключил, делай кофе сам. Ок?
Альварес взял бумаги и умчался. «Сегодня у него галстук и подтяжки коричнево-бежевые. Классные наборы, стиляжно смотрятся».
Лёнька пил кофе, снова смотрел на Останкинскую башню. Сегодня она уже не подавляет, просто стоит на том же месте. Но какая всё-таки высокая!
- Вот договор!
Альварес сиял.
- Как хорошо, что вы нам подвернулись! Фонды на полиэтилен не пробить!
Лёнька внимательно разглядывал подписи на договоре: юрисконсульт, «Согласовано» от главного бухгалтера, генеральный директор.
Лёнька достал из кармана конверт. Альварес открыл ящик стола и показал глазами, Лёнька бросил конверт.
- Ваши пожелания насчёт кругляка и спирта я передал. Когда узнаем, мы вам перезвоним.
- Отлично! Знаешь, вот моя визитка, звоните лучше по моим телефонам. А документы можно по факсу.
«Факс - это чего такое?»
- Хорошо. Спасибо за кофе, очень вкусный.
- Приятно с тобой дело иметь, Леонид! Не пропадай!
«Надо будет у бати премию попросить, такого торгаша в Москве нашёл!»
Следующим пунктом производственной программы был станкостроительный завод. Метро «Рязанский проспект», другой конец Москвы!
После длительной поездки Лёнькас с интересом вышел из метро, но Москва здесь была уже другой. «Фу, хрущёвки и панельки прямо как у нас! А ещё Москва!» Так, и куда шагать?! Лёнька, переборов стеснение, подошёл к пожилому мужчине:
- Скажите, пожалуйста, как попасть на завод Орджоникидзе?
- Вон остановка, видишь? 209 автобус, две остановки. Или три, там спросишь.
- Спасибо.
Желтый полупустой Икарус-гармошка с золотозубым водителем оставил Лёньку напротив завода. От движения по проспекту рябило в глазах, «Откуда столько машин?!», нырнул в подземный переход, вынырнул прямо у проходной.
- В бюро пропусков.
Вахтёр в зелёном кителе и форменной фуражке ткнул пальцем куда-то вправо.
За полированной стойкой сидела пухленькая пожилая женщина с причёской «Бабетта».
- Здравствуйте. Мне нужно в отдел главного механика.
- Паспорт.
- А командировочное вы отметите?
- Давай.
Лёнька на лифте поднялся на пятый этаж, подошёл к огромному грязному окну: проспект убегал в сторону МКАДа. Вид был неинтересным, обычным, разочаровывающим, не то, что на Тверской!
- Здравствуйте, я по поводу заказа запасных частей.
Пожилой мужчина в костюме тройка, (в такую жару!), смотрел на Лёньку поверх очков.
- Номенклатура есть?
- Пожалуйста, вот.
Лёнька протянул два листа с машинописным текстом.
- Аа, припоминаю, служебная была на вас. Вы в очередь поставлены, через три месяца надо будет забирать груз.
Лёнька обрадовался: папа говорил, что если к Новому году получат запчасти, будет отлично.
Мужчина встал, подошёл к стеллажу с папками, долго их перебирал.
- Ага. Вот копия служебной, вот номенклатура, вот сопроводительные… Так, номер семь полностью готов. Будешь забирать? Там двести килограмм, семь ящиков.
- Нет, я только узнать. И сроки согласовать.
- А чего их согласовывать? Написано: 12 октября. Вот, возьми копию.
Лёнька взял жёлтые листы.
- Всё, у меня для тебя ничего больше нет.
Лёнька вышел из проходной, глянул на ордена, висящие над заводоуправлением: «Лучше бы окна помыли, столица ведь!»
Производственная серость кабинетов и проходных привела Лёньку в уныние. Но он же в Москве, зачем грустить?! Целых полтора дня без обязанностей! Лёнька задумался чем заняться. По магазинам ходить не хотелось совершенно. В музей? В Третьяковку? ВДНХ? Поеду в центр, а там решу. К остановке подкатывал 209 автобус и Лёнька без раздумий поехал обратно к метро. Покачиваясь в прохладном вагоне, разглядывал схему и решил ехать до Пушкинской, это и центр, и рядом с домом.
Лёньке было неудобно перед собой, и он старался не думать о том, что ему нравится быть самостоятельным. Где-то проскакивала мысль: «Я сам сделал дело!», или: «Я представляю путь домой», и Лёнька ощущал и гордость, что «Сам!», и стеснительность за эту гордость. Эта двойственность нравилось Лёньке, он надеялся, что из неё появится уверенность в своих силах.
В подобных раздумьях Лёнька поднялся по эскалатору и вышел на улицу. В глаза сразу бросилась высокая арка в доме через Тверскую. За аркой просматривался не двор, а начало улицы. «Вот туда я и пойду»
Купив перед подземным переходом у разношёрстных торговцев четыре пирожка с рисом, фруктовый кефир и шоколадку «Сникерс», (Прикольная вкуснюшка! Надо запомнить), Лёнька двинулся на экскурсию. Внутри арки висела облезлая табличка «Малый Палашевский переулок» и Лёнька сразу проникся любовью к неизвестным палашам. Двух и трёхэтажные разноцветно-обшарпанные дома закинули Лёньку в XIX век: ему представлялись кареты, мужчины в сюртуках, женщины в кринолинах, уличные торговцы с бубликами, гимназисты с черными ранцами. Переулок быстро закончился и возник вопрос: идти в Сытинский тупик или Большой Палашевский переулок? Допив кефир, Лёнька решил: вдруг узнаю, кто такие были палаши? Но фантазия увлекла Лёньку далеко от исторической правды: XIX век перерос в эклектику. Здесь Гиляровский рассказывал Хемингуэю об островах в океане, Есенин читал стихи собаке Баскервилей, Ефремов слушал пение Дорониной. В середине переулка внезапно выскочила двенадцатиэтажка - Лёньке даже захотелось прикрыть глаза, проходя мимо неё.
Шагая и мечтая, Лёнька увидел табличку «Спиридоньевский переулок». «Ух! Я где-то рядом с домом!». Решил передохнуть и сел в скверике прямо на бордюрный камень. В доме напротив на ярком солнце сверкали стеклянные призмы лифтовых шахт. Из полукруглой арки вышел мужчина в пенсне, (Однако!), Лёнька решил заглянуть в этот двор. Внутри было тихо и густо-жарко, листья большого каштана не шевелились вовсе. За детской площадкой стоял жёлтый трёхэтажный дом с кованым козырьком над подъездом. «Кто-то каждый день входит и выходит из этого подъезда, идёт на работу или в институт… Я тоже хочу здесь жить». Лёнька испугался своего нового желания, он никогда раньше не задумывался, что может уехать из родного города! Да, что из города: Лёнька не представлял, что будет жить без родителей! Резко развернувшись, он вышел из двора, пошёл гулять дальше. Но страшная мысль уже поселилась в его голове. Он шел и вдруг увидел знакомое название на перекрёстке:
- Ух, ты, Малая Бронная!
Глянув на часы и прикинув, что время до ужина ещё есть, Лёнька пошёл прямо. Дошагал до явно сталинского дома, похожий дом был и в его городе, и смело вошёл в огромную трёхэтажную арку, а чего бояться: страшная мысль в голове уже есть. Двор был странным: ровно посредине стоял старинный четырёхэтажный дом-угол. «Нет, такое мне не нравится, окна в окна смотрят». Лёнька, поежившись, вышел в переулок, который тут же и закончился. Закончился он красивым забором и шикарным особняком. Лёнька прочитал вывеску: «Дом приёмов МИД».
Всё было замечательно, только Лёнька устал. Устал не столько физически, сколько от впечатлений. В голове мысли, образы и впечатления играли в чехарду. Лёнька захотел в мастерскую, прилечь на мавзолей. Марк Владимирович никаких поручений не давал, поэтому Лёнька решил проявить инициативу. Постоял и посчитал, сколько ему денег оставить на завтра, «Завтра до поезда я целый день буду свободен!». Ленька решил купить торт!
Спросив у бабулечки под бежевым кружевным зонтом, где ближайшая кондитерская, Лёнька двинулся к Садовому кольцу. Кольцо надрывно гудело: непрерывный смердящий поток притупил страшно-стыдное желание жить поблизости.
Лёнька зашёл в магазин, на котором было сразу две вывески: блёклая «Булочная № 86» и новенькая «Кооперативная кулинария». Внутри стоял головокружительный запах сдобы, свежего чёрного хлеба, ванили, кипячёного молока и ещё чего-то волшебного. Внутри витрины лежали ряды пирожных «Картошка», песочных корзинок с зелёными завитками крема и тремя грибками, обсыпанные сахаром «Персики» и эклеры. Причем эклеры были двух видов: привычные, с белой глазурью, и под шоколадом! Лёнька таких ещё не видел, да чего там, Лёнька никогда не видел и таких щедрых прилавков!
- А можно мне два таких эклера и два таких? Пожалуйста.
Красивая пожилая армянка широко улыбалась:
- К дэвушке пойдёшь?
- Нет, к художнику.
 Продавщица перестала улыбаться, и Лёнька сообразил, что его неправильно поняли.
Отсчитав деньги и пробормотав «Спасибо», багровый Лёнька выскользнул на улицу. Дошёл до Малой Бронной сконфуженным, «Думай, что несёшь!». Пелена смущения потихоньку спала, и перед глазами появился большой парк, а чуть дальше блестела гладь внушительного пруда.
«Так вот какие они, Пионерские пруды!». Огромные деревья, величественные дома, чешуйчатые ограждения, длинные скамейки, старинные фонари: поражало всё! Это было так волшебно! Лёнька шёл, раздвигая знойный московский воздух, и ему нестерпимо захотелось пить. Он начал искать глазами автомат с газированной водой и вдруг!..
«Это же Патриаршие! Из «Мастера и Маргариты»! Да, тут же всё начиналось! Здесь они сидели, и Воланд рассказывал о Пилате!»
Лёнька замер. Он был внутри книги! Булгаковский роман, прочитанный совсем недавно, окружал его со всех сторон! Из открытого окна раздался звонок телефонного аппарата и Лёнька вздрогнул. Втянув голову в плечи, он повернулся, ища глазами трамвай. Трамвая не было, да и рельс не было. Лёнька переложил коробку с пирожными из руки в руку, перешёл дорогу и двинулся в тени деревьев вдоль пруда. Воображение рисовало мистические картины из книги и от этого становилось неуютно.
«Быстрее бы добраться до дома, и в душ!»
Ах, вот и дом с мастерскими! От радости, что ничего не случилось, у Лёньки закружилась голова.
Около входа стоял Мироныч с дочкой. Он держал несколько высоких и широких досок, а дворничиха обвязывала их бечевой. От досок горячо пахнуло свежей сосной, и Лёньке нестерпимо захотелось оказаться в сосновом бору на заволжском пляже. «Как вернусь домой – сразу на Волгу!»
- Художник, сигареткой не угостишь?
- Извините, Мироныч, не курю.
Дверь в мастерскую 4/1 неожиданно оказалась закрытой. Лёнька достал ключи, открыл дверь и вошёл.
- Марк Владимирович, вы дома?
Ответа не последовало. Лёнька разулся, прошёл на кухню и положил пирожные в холодильник. На столе лежал большой бумажный сверток, из-под которого тёк бурый ручеёк.
«Мясо, наверное».
Положив эклеры в холодильник, Лёнька метнулся в душ. Стоял под сильной струёй тёплой воды, а перед глазами менялись картинки: вагон метро, каштан, золотозубая улыбка, башня, кружевной зонтик, грязное окно, сверкающее пенсне, отражение липы в пруду. От калейдоскопа кружилась голова и Лёнька выключил горячую воду. Ледяной водопад заставил задохнутся, но Лёнька стоял, пока совсем не закоченел.
Не вытираясь оделся и поплёлся в мастерскую. Марка Владимировича всё ещё не было. Нестерпимо захотелось есть, Лёнька набрал в чайник воды и поставил на плитку.
Входная дверь широко распахнулась и с клоунским криком «А вот и я!» на кухню вошёл хозяин.
- Привет, коммерсант! Ты рано, а я хотел тебе сюрприз устроить: мяса на ужин пожарить. Хочешь жареного мяса?
Художник дико вращал глазами.
- Домой хочу, – вдруг неожиданно выпалил Лёнька.
- Я тоже!
Художник, кажется сам удивился своему ответу.
- А вы разве не здесь...
Марк Владимирович вздохнул.
- Здесь, там, а хочется домой. Я в Горьком родился.
Лёнька кивнул:
- Ага, Костя в Горький к бабушке ездит.
Мужчины молча стояли около стола. Чайник мирно пощёлкивал, сквозняк угонял запахи мастерской, дворничиха за окном разговаривала сама с собой.
- Фиг с ним, с мясом, давай кофе попьем.
- Давайте.
Молча дождались, когда закипит чайник, молча наполняли бокалы.
- Я пирожные купил.
- А я спагетти.
Лёнька прыснул:
- Не, я к тому, что к кофе есть...
- Ааа. Ну, давай пирожные.
Лёнька достал из холодильника пирожные.
- Продавщица в кондитерской спросила «К девушке идёшь?», а я сказал, что к художнику. Она так посмотрела!..
Марк Владимирович хмыкнул.
- А мне даты выставки подтвердили. Даже не знаю, что хуже: твоё или моё.
Снова повисло тягостное молчание.
- Давай-ка, меланхолию отставим! Я жарю мясо, а ты не обижайся, но погуляй часок. На бульвар сходи, мороженое поешь.
Ленька радостно закивал головой, его очень напрягало это молчание.
На углу дома стояли Мироныч и милиционер: они о чём-то горячо спорили.
- Ты, Мироныч, когда последний раз на футболе был, чтобы Романцева хвалить?
- Я регулярно читаю «Советский спорт»! Газеты не могут врать!
Лёнька прошёл мимо спорщиков, свернул во двор и сел на лавочку у ближайшего подъезда. Ему нестерпимо хотелось спать, еще больше хотелось домой. А еще смотреть на картины в мастерской и рассказывать Марку о неожиданном желании жить в Москве.
Он прикрыл глаза и снова возник калейдоскоп. Картинки наплывали и менялись с такой скоростью, что Лёнька не успевал за ними. Мысли терялись, обрывались, ускользали, а ему так хотелось всё хорошенько обдумать.
«Я хочу здесь жить!»
Москва приворожила его. Он понимал, что желание жить в этом городе – навсегда. От этого становилось страшно и одновременно сладко.
«Как сказать маме и бабуле?»
Сидеть с закрытыми глазами стало нестерпимо. Лёнька встал и пошёл в сторону бульвара. Он шагал по своей улице, по своему городу, смотрел на свои дома, дышал своим воздухом. Он вышел к своему бульвару.
«Как сказать маме и бабуле?»
Старые дома, многое повидавшие, деревья, покрытые пылью, тротуары, истоптанные миллионами: все не казалось, а было именно что родным.
Начало темнеть, когда Лёнька вернулся в мастерскую.
На мавзолее лежала записка, написанная красивым крупным почерком.
«Ужинай один. Меня не будет до утра, так что смело броди по мастерской. Марк»
Есть не хотелось. Лёнька взял со стола последнее яблоко и пошёл в мастерскую. В зале был тёплый сумрак. Лёнька лёг на пол, положил яблоко на грудь и раскинул руки. Сверху доносились смутные звуки вальса: кто-то смотрел по телевизору «Берегись автомобиля».
«А что если у меня не получится жить в Москве?»
Лёнька вздрогнул. Ему стало жутко и страшно, как будто он ехал мимо участка с «ненужными» на городском кладбище.
«Вдруг жизнь в Москве окажется лишь палкой с датой смерти?»
Что надо сделать, чтобы Москва стала удачей? Хватит ли мозгов? Найдутся ли друзья? Чем заниматься, чтобы было и интересно и денежно?
А если провал? Если выплюнет Москва обратно? Если только померещилось тебе, что она родная? Если испортишь себе жизнь переездом? Готов ли ты к стыдному возвращению?
Лёнька надкусил яблоко.
«Поживём – увидим».
Лёнька догрыз яблоко, с усилием поднялся с пола, убрал несъеденный ужин в холодильник и обессиленный заснул.
Утром проснулся от странного шума: за окном плескалась вода. Встав на стул, Лёнька выглянул в окно: Мироныч в мокром халате и в черных резиновых сапогах до колен поливал двор из длинющего черного шланга. Точнее - обливал, делая руками замысловатые движения: струя то летела вверх, как из петергофского Самсона, обливая самого Мироныча, то мириадами брызг разлеталась из сжатого отверстия.
- Сбежать хочешь, бизнесмен?
В проёме двери стоял художник.
Лёнька застеснялся, «В одних трусах стою на стуле, как дурак!»
- Там Мироныч хулиганит! С водой играется!
- О, это он может! Слушай, Леонид Безверхний, тебе надо натурщиком подрабатывать, вон мускулы какие! Спортом занимался?
Лёнька застеснялся ещё больше.
- Так, в спортшколу ходил. И Шварценеггер нравится.
- Кто? Да не важно, давай позавтракаем.
Ленька натянул джинсы, собрал постель. Хозяин возился у стола.
- А ты не ужинал? Вот тебе и раз! И пирожные не попробовал? Ты не заболел, а, гость?
- Нет, я очень устал.
- Да, Москва выматывает, особенно с непривычки. Да и после – не расслабишься!
Лёнька накинулся на холодное мясо и жёлтые спагетти, наслаждаясь ароматом чеснока. Потом заглотил пирожное, выпил два стакана с чаем. Марк Владимирович, открыв бутылку кефира, наблюдал за трапезой гостя.
- Я от выставки отказался. Что было! Бобровский визжал! А мне так спокойно стало, я сижу, слушаю, как он верещит и понимаешь: мне всё равно! «Мы не каждому даже к тридцати годам творческой деятельности!» А я сижу. «Тебе посчастливилось!» А я – как гранит. «Никогда больше!» А мне до лампочки.
Хозяин сделал большой глоток и у него появились белые усы.
- «Это твоя последняя возможность!» Представляешь, Леонид? Последняя!
Марк Владимирович захохотал.
- Что за возможность: показать всем, какая я бездарность?! И слава богу, что последняя! Слушай, а какой кефир вкусный!
Художник удивлённо смотрел на бутылку.
- Ты не думай, Леонид, я не свихнулся. Я давно понял, что не туда иду. Всё скомкано, всё придумано, ничего своего, всё повторы, заимствования, подгонки. Всё стремился угодить вкусам публики и товарищей.
Марк Владимирович говорил спокойно, без интонаций и Лёньке от этого тихого голоса становилось не по себе.
- Крупные мазки? Извольте. Излишняя экспрессия? Уберём. Недостаточно зрелости? Поднатужимся. Отстал от коллег? Догоню и перегоню.
Художник сделал пару глотков.
- Не может же коллектив быть не прав? Они же для тебя стараются. Всё что угодно готов был сделать для товарищей, лишь бы...
Марк Владимирович допил кефир.
- Год назад всё понял, всё решил, но тянул, тянул... Страшно ведь: всю жизнь занимался чужими делами.
Хозяин встал, поставил бутылку в раковину, подошел к фотографиям.
- Неужели моя мазня им всем нравилась? Почему никто не сказал: – Марик, очнись! Марик, займись настоящим! Твори!
Художник прилег на мавзолей.
- Почти год назад, в прошлом августе, пригласил меня дружок на свою выставку. Мы с ним вместе в Строгановке учились, он в Горький вернулся, я здесь присоседился. Переписывались, перезванивались, виделись время от времени. Он плакатами занялся и хорошо у него пошло. Вроде, пошлятина эти плакаты, а он как-то изловчился! И заказы хорошие, и премии получал, и за рубежом выставлялся. Молодец, не то что я. Н-да... Выставка в горьковском Кремле, главный профсоюзный зал, областное телевидение, всё честь по чести. Собрались мы с женой, мг, я ещё женат был, сувениры, подарочки, то сё.
Марк прервался, положил под голову подушку, устроился удобнее.
- С утра загрузил шмотки в «Волгу» и поехали. Хорошо так едем, смеёмся, всякую дребедень обсуждаем. После Владимира решили заехать в село одно, там старинная церковь прямо в поле стоит, над речкой. Оставили машину на станции железнодорожной, идём через луг. Красотища, ты не представляешь! Трава по пояс, небо высоченное, облака плывут, пчелы жужжат! Воздух – хоть ножом режь, всеми ароматами напитан! Жена чуть впереди идёт, поёт что-то. И вот показался храм. Я глянул: пропорции, композиция, гамма, ну, профессиональное. Чем ближе подходим, тем жена всё меньше становится, а церковь растёт. Вдруг оборачивается жена и говорит: – Марк, я ухожу. Не люблю давно, пятое-десятое. Боялась признаться.
Художник перевёл взгляд с фотографий на Лёньку.
- Надо бы огорчиться, а я обрадовался! Вот всё встало на места! И понял я всё и про всех, а главное: про себя! Отдал ключи от «Волги», она в Москву вернулась. А я посидел у церкви, посозерцал, порадовался, умылся из озерца и на полустанок. Сел на электричку до Горького. Как студент: ни вещей, ни жены, ничего. Деньги – то что в кармане. Приехал в Горький, жил три дня за счёт друга. А он так мне обрадовался! Всё показывает, всё рассказывает, хлопочет! Оказывается я для него как нравственный камертон! Представляешь?! Я – нравственный камертон! Оборжаться!
Марк помолчал.
- А выставка и впрямь хороша была! Чувствуются и сила, и почерк. Характер. Глупостей пустопорожних нет. Я хвалю, а он: – Это всё благодаря тебе! Ты мне только правду говорил! Слышишь, Лёнька: я ему не соврал ни разу! Зато сам себе...
Художник повернулся на бок, положил руку под щёку.
- Вечером началось самое интересное. Дружок всю жизнь в тайне от всех писал иконы. Представляешь? И, какие! Я прямо заплакал, когда увидел. Такая чистота! Такая любовь! Такие лики!
Художник закрыл глаза.
- И ведь нет в этом никакого двуличия, понимаешь? И то, и то – честно, от сердца. Без подковырки, без фиги в кармане, без вторых смыслов. И его жизнь, его успех, его творчество еще больше утвердили меня, что делать дальше. Вернулся в Москву, а тут Бобровский:
 - Выставка персональная!
И я дурак смалодушничал! Целый год готовился, показухой занимался, улыбался, суетился. Зачем?! Чтобы тридцать бородатых неудачников в джинсовых жилетах притворно поулыбались, а потом желчь излили в курилке? Леонид поставь чайник, будь добр.
Лёнька даже не сразу понял, что Марк Владимирович именно его просит. Он сидел в оцепенении, удивлённый признаниями художника. Слова хозяина мастерской, были очень близки Лёнькиным настроениям и беспокойствам. Он чувствовал, что услышанное может помочь ему. Лёнька встал и налил в чайник свежей воды.
- Представляешь, Леонид, он писал иконы! А я малевал гавно!
Лёнька повернулся к художнику.
- И что вы будете делать?
- В Горький вернусь. Буду для кинотеатра афиши рисовать.
- Из Москвы в Горький? Не стыдно?
- Стыдно домой вернуться? Эх, Леонид Безверхний, стыдно было такую жизнь пустую проживать. А домой, Лёнька, никогда не стыдно вернуться. Это же дом!
Художник вскочил с мавзолея.
- Эх, кофеёчку сейчас выпьем!
- А я хочу в Москве жить, - вдруг выпалил Лёнька.
– Оо.
- Ага. Мне очень здесь нравится, всё по родному. Иду по улице – моя улица, и деревья мои, и шум, и метро, и запахи, и всё. Даже Мироныч – и тот родной. И чувствую, что могу здесь пригодиться. Только, как бабуле с мамой об этом сказать – не знаю.
Художник насыпал кофе в бокалы и залил водой.
- А так и скажи: - Бабушка и мама, я поехал в Москву. Ты же не бросаешь их на произвол судьбы, ты просто свою жизнь строишь.
- Страшно. Вдруг они обидятся?
- Кто любит, не обижается. Это я тебе уверенно говорю.
Марк вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
- Сейчас.
Он вышел из кухни в зал и быстро вернулся. В руках у него был прямоугольный сверток. Художник развернул дерюжку и положил на стол икону.
- Это мне год назад дружок подарил. Спаситель-младенец на руках у Симеона Богоприимца. У меня день рождения совпадает с его днём памяти.
Лёнька подошёл к иконе.
Она была удивительна! Она не была писана, она была собрана на массивной доске из искусно вырезанных, разнообразных по цвету и фактуре, кусочков шпона. Лёнька никогда не видел раньше такого чуда! Младенец-Спаситель смотрел удивительными умными глазами. Симеон же опустил взгляд в смирении. Нимбы над святыми были набиты множеством мелких медных гвоздиков.
Марк Владимирович заговорил:
- Дружок сказал: – Всю жизнь тебе завидовал, что ты кроме живописи, ещё и по дереву работал.
Художник покачал головой.
- Он мне завидовал! И вот он решил тоже с деревом поработать, но по-своему. И сотворил!
- А вы зачем её завёрнутой держите? Она ведь красивая!
- Знаешь, Леонид, я как-то не очень к вере приспособлен. Да и к деревяшкам этим с большим сомнением отношусь: зачем посредники эти нужны? Батя у меня страстным коммунистом был, мама по профсоюзной линии трудилась и я мимо всего религиозного прошёл. Да и как верить в то, что кто-то твоей жизнью сверху управляет.
Марк задумался.
- Хотя, может лучше бы было, если и направили меня на путь истинный. Самостоятельно у меня не очень получилось. Давай кофе пить, а то остынет. Слушай, а ты когда завтра съедешь?
- Я же сегодня уезжаю, после обеда.
- Да?! А я хотел тебя завтра с утра пораньше в одно место сводить! Ну, вот...
Хозяин был разочарован.
- А сегодня во сколько у тебя паровоз?
Лёнька глянул на «Командирские»:
- Пора собираться, три часа до отъезда.
Хозяин в два больших глотка допил кофе.
- Не буду мешать сборам, пойду в мастерскую.
Художник вышел, в кухне стало неприятно тихо. Лёнька стоял и не знал, что делать. В груди назревала буря, в горле появился ком. Он схватил полотенце и рванул в душевую. Долго стоял под ледяной водой и смотрел на плоских верблюдов.
Вернулся в мастерскую «четыре дробь один», быстро собрал вещи и документы в сумку, достал из кармана ключи и положил на стол. Подошёл к мавзолею, погладил валик и прошептал «Спасибо!» Подкрался к двери мастерской и нарочито громко сказал:
- Марк Владимирович, я всё. Я пошёл.
- Да-да, Леонид Безверхний, иду.
Хозяин вышел в коридорчик, включил синюю лампочку. Светлее не стало.
- Спасибо, Марк Владимирович, мне у вас было хорошо.
- Ну, будешь в Горьком, заходи, я тебя в кино без билета проведу.
- Ладно.
Лёнька толкнул дверь и вышел. Художник вдруг вскрикнул:
- Подожди!
Лёнька остановился. Марк протянул ему икону.
– Это подарок. Мне-то эта деревяшка без нужды. Возьми, пожалуйста, тебе это пригодится!
Лёнька растерялся.
- Это мне? Ой, спасибо огромное!
- Ага, ну вот теперь иди. Пока!
У входа, на мокром асфальте, в центре бухты поливального шланга, стоял радостный Мироныч.
- Смотри, художник, день-то какой замечательный!
Лёнька улыбнулся и закивал. Ноги понесли его сами, он просто двигался куда глаза глядят. Такого сумбура он ещё не испытывал и не знал, как на это реагировать. Ему было одновременно хорошо и грустно, хотелось смеяться и плакать, уехать домой и остаться.
Дерюжка, не перевязанная бечевой, сползла с иконы и мешалась. Лёнька остановился, как смог засунул её в сумку.
«В вагоне заверну нормально».
Он закинул сумку на плечо и прижал икону к груди. Подумал, и развернул её ликами наружу.
«Вы и так были целый год закрытыми».
Шёл к метро мимо пруда. Сначала попытался бороться с потрясением последних дней и хаосом в голове. Вспомнил монолог Марка и просто обрадовался возвращению домой и не обратил внимания, с каким изумлением на него смотрят прохожие.