Меир Тайх. Город Шаргород

От автора перевода
Транснистрия - румынская зона оккупации время Во время Второй  мировой войны  существовала   с1941по 1944 годы. Все это время в ней находилась наша семья (отец, мать,моя родная сестра и я). Мне было к началу оккупации 3 года, а моей сестре 6 лет. Некоторые трагические  события остались в моей памяти, а большинство сохранились благодаря рассказам наших родителей и людей из местечка, где мы находились в гетто. Это местечко - Чечельник Винницкой области.
Мне сейчас 87 лет. Одной из важнейших тем, которой мне довелось уделять внимание и писать о ней был Холокост и жизнь в румынских  гетто и концлагерях Транснистрии. В “Прозе.ру”  представлены ряд моих статей по этой тематике, как авторские, так и  в переводе с английского и идиш:
1.Еврейский праведник из гетто.
2.Черная книга Матиса Карпа.
3.Мыслитель и лидер.
4.Были ли евреи в Чечельнике.
5.Ефим Гримберг - узник Доманевского ада.
Хочу предложить вниманию читателей мой перевод с украинского  части книги “Город Шаргород”, где представлен авторский материал  Меира Тайха “Еврейское самоуправление в гетто в гетто Шаргорода”. Этому человеку мы обязаны спасением многих тысяч местных и румынских евреев. Опыт их спасения носит уникальный характер.
Я искренне благодарен Леониду Трахтенбергу за  присылку мне по интернету копии этой книги, а также двум замечательным людям, возглавляющим  благотворительные фонды, которые способствовали  изданию этой небольшой книги - Кору Россу и Куну Карлиру. С этими людьми я встречался и общался в Иерусалиме, на Украине, в Нидерландах.


ГЕТТО ШАРГОРОД (Транснистрия)
Meиp Тайх
 СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие .....   5
Меир Тайх. Еврейское самоуправление в гетто Шаргорода (Транснистрия) 7
Приложение I 38
Приложение II 39
Приложение III 40
Документы по следственному делу М.Тайха 41
№ 1. Из протокола допроса Корчмита Александра Антоновича 9 апреля 1944 г. 41
№2.Постановление об аресте Тайха Менделя Менделеевича
22 апреля 1944 г. 43
№ 3. Из протокола допроса Тайха Меера Менделеевича
22 апреля 1944 г. 44
№ 4. Протокол допроса свидетеля Шайна Льва Александровича 25 августа 1944 г. 45
№ 5. Из заявления группы евреев на имя начальника Шаргородского районного отдела НКГБ. Апрель 1944 г. 48
№ 6. Из постановления о прекращении следственного дела и освобождение Тайха М.М. из-под стражи. 23 октября 1944 г., 49
Фаина Винокурова. Меир Тайх и Шаргородское гетто периода немецко-румынской оккупации 1941-1944 гг.: исторический и археографический комментарий к архивно-следственному делу № 529 53
Павел Кравченко. Транснистрия: рай в аду? 75


МеирТайх
ЕВРЕЙСКОЕ   САМОУПРАВЛЕНИЕ   В  ГЕТТО  ШАРГОРОДА  (ТРАНСНИСТРИЯ)
Памяти моего единственного сына Александра Гидеона Тайха (родился в Сучаве 27 февраля 1923 года) и памяти моей жены Анны Тайх (родилась в Сучаве 17 февраля 1890 года), которые оба умерли в 1943 году в Шаргороде (Транснистрия) и похоронены в одной могиле. на старом еврейском кладбище Шаргорода.
До конца войны в Румыны выжило 300.000 евреев и еще 68.000 за пределами государственной границы, преимущественно в Транснистрии. Это было великое чудо, вызванное отчасти малодушием и слабостью румын, на которых можно было легко повлиять и которых было легко подкупить, а также благодаря внутренней жизнеспособности еврейской общинной организации и стойкости  ее лидеров, организовавших сопротивление и знавших, как воспользоваться слабостями убийц.
Наибольшим чудом назвал Матиас Карп  спасение большинства евреев в Транснитрии, говоря о следующих факторах: «Несколько человек, прежде всего, личностей, наделенных инициативой, мужеством, силой воли, энергией и авторитетом  смогли создать общественные организации, которые   стали настоящими государствами в государстве; они объединили воедино   изгнанных, преследуемых, нуждающихся и потерявших веру. Соответственно к потребностям создавались разные типы организаций для администрирования и социальной помощи. Вот так медленно, шаг за шагом, чудо социального явления Транснистрии создали примитивными и импровизированными средствами из земли, крови и пепла и тяжелыми жертвами. Это было чудо, которое превратило изгнанных, толпу, доведенных до отчаяния  и паники  в организованную общину. Меньше чем за шесть месяцев, на протяжении которых эти люди осознали разные формы насилия, голода, эпидемий и страданий, еврейское самоуправление создало систему правления, которая не только вызвала восхищение угнетателей, но и устранила их власть. Итак, еврейский дух добился триумфа в достижении этого чуда, защитив 60.000 еврейских жизней от болезней, голода и зверств, одновременно сумев спасти более 15.000 местных украинских евреев.
Как это «чудо» произошло, сколько жертв оно стоило, сколько впитало тяжелого труда и риска, сколько вызвало неблагодарности и усилий (эта ежедневная борьба должна была продолжаться не только против внешнего мира, но одновременно и на домашнем фронте), я хочу проиллюстрировать на примере одного единственного  гетто. Действительно, это гетто типично среди многих общин, особенно Могилев-Подольского района, где проживала большинство депортированных.
В нескольких разделах «Черной Книги» 1 подробно описана депортация из Сучавы (местечко в Румынии, административный центр одноименного района, расположенный в южно-восточной Буковины-ред.) , поведение власти и румынского населения, болезненный путь в Атаки( местечко в Молдове, на правом берегу реки Днестр вблизи украинской границы - ред.) и собственно, ад Атаки.
Я только хочу здесь подчеркнуть катастрофические последствия этих первых дней, когда создавать сопротивление  было еще невозможно.
Меня, как президента еврейской общины Сучавы, вызвали к префекту в 6 часов утра 9 октября 1941 года и первого на Буковине проинформировали относительно указа о депортации. Он имел цель запугать нас: при малейшей попытке сопротивления, за отказ депортироваться, за передачу имущества христианам и т.п. угрожали расстрелом. Первый эшелон, в который вошла половина евреев города, должен был быть отправлен уже через 3 часа, а на следующий день должны были отбыть остальные люди. Все, что разрешалось взять с собой, - это ручная кладь, немного теплой одежды и пища. Назначение поездки, о которой мне сообщили только устно, заключалось в «переселении» в Могилев-Подольский на Днестре с целью замены убежавшего местного населения. Меня проинформировали, что нас там ждет подходящее жилье и все, что нужно для удобного обустройства.
Местные официальные лица, испытывая хоть какой-то стыд за то, что происходит, пытались смягчить наш страх, но правда, жестокая и мрачная, просматривалась из зверских  методов выполнения указа о депортации. Все, чего я добился - это отложить отъезд на после обеда и добавить третий эшелон, чтобы немного увеличить количество мест.
Панику, возникшую среди еврейского населения, описать невозможно. Часть евреев была заложниками в местных лагерях, остальные - на своих рабочих местах, в некоторых семьях не все родственники находились в то время в городе и у многих не было денег, чтобы взять в дорогу хоть небольшой запас провизии. Сердца замирали от мысли, что надо покинуть дом и семейный костер, все, что наживалось тяжелым трудом на протяжении всей жизни, но сильнейшим был страх смерти, страх за детей, путь в неизвестность и неопределенность. Только тот, кто такое ощутил, может себе это представить; никакими словами этого не передать.
С несколькими членами еврейского общинного совета, прежде всего, с молодым, жизнедеятельным и энергичным врачом д-ром Авраамом Рейхером , мы пытались успокоить людей и предотвратить хаос. Фонды еврейской общины и «Джойнта» были в нашем распоряжении, поскольку мы были центром еврейских общин Южной Буковины; эти деньги распределились среди самых бедных.
Мы получили от власти разрешение нанимать транспорт для переезда в Бурдужены (северный вокзал Сучавы -ред.) и взять, на наш собственный риск, столько багажа, сколько хотели и могли забрать. Власти также согласились, что тяжелобольные пожилые люди, больные тифом и т.п. могли оставаться дома или лечь в больницу. Предложение власти остаться, чтобы помочь им с решением неприятных проблем, я отклонил; хотел разделить судьбу моей семьи и общины. Для нашего сына Александра Гидеона Тайха  удалось получить разрешение остаться в госпитале, где он выздоравливал от тяжелой болезни, а потом отправить его к нашим друзьям в Бухарест.
Однако всего этого не произошло из-за полковника Петра Замфиреску . В последний момент он распорядился депортировать всех больных, пожилых людей, тифозных и душевнобольных и отправить их с третьим эшелоном .
Рейхер организовал эшелоны настолько хорошо, насколько смог и сумел немного успокоить людей. Мы отправились последним поездом в воскресенье 11 октября 1941 года.
После нескольких часов следования уже оплакивали первых умерших и выгрузили их тела, прибыв в Чернауты (Черновцы). Эшелон часто обстреливали. Постоянно нарастала паника, усиленная снеговыми заносами, дождем и нехваткой питьевой воды.
Вечером 12 октября мы достигли Волчинцев, в нескольких километрах от Атак, нашей последней остановки. Некоторые железнодорожники рассказали, что несколько предыдущих эшелонов, прибывших в Атак вечером, ограбили, а сопротивлявшихся депортированных,  застрелили. Рейхер «договорился» с начальником станции, чтобы нас переправили по заброшенным железнодорожным путям, поэтому мы надеялись прибыть в Атаки на следующий день на рассвете. На станции мы увидели много трупов, разбросанных на железнодорожной насыпи. Нам тоже пришлось вынести несколько мертвых тел, для которых мы больше уже ничего не могли сделать. Лекарям трудно было установить причины смертей: многих убил просто шок.
Нас заставили немедленно продолжать путь. Офицер, которого я знал еще из Сучавы, пожалел нас и выделил грузовики (хотя и за большие деньги); мы могли забрать весь свой багаж и после трехкилометрового переезда прибыли в Атаки.
В бывшем еврейском квартале на берегу Днестра ни один дом не уцелел, все было разрушено во время недавнего страшного погрома и артобстрела. Разбитые стены и дымоходы, угрожавшие развалиться ежеминутно, возвышались среди руин,  разложившиеся трупы валялись в грязи, в подвалах и среди мусора. На стенах мы нашли надписи типа: «Вы, пришедшие после нас, скажите Кадиш (поминальную молитву) за… (далее шло имя)» или «Мы погибли за Кидуш Хашем» («освящение имени Бога») и т.д. Ужасная куча гнили была наполнена людьми из предыдущих эшелонов из Буковины и из разрозненных бессарабских лагерей. Каждый день прибывали новые эшелоны, увеличивая хаотическую массу депортированных.
Поспать в сухом месте удавалось редко. Недоставало еды-лишь немного хлеба или молока, которые приносили крестьяне и требовали за них сумасшедшие  деньги. Ночью воздух наполняли плачь и крики. И вдобавок ко всему- каждый был озабочен  тем, чтобы остаться на месте , поскольку возвращение через Днестр назад означало неизбежную смерть Здесь люди чувствовали хотя бы какую-то надежду: предыдущие эшелоны однажды отправили назад. Ни одно воображение не может даже близко описать ужас тех событий.
Больше всего волновало враждебное отношение к новоприбывшим всех , кого мы там нашли, поскольку после прибытия каждого нового эшелона несколько групп людей насильно переправляли на пароме через Днестр.
Мы старались все же держаться вместе, находить сухие места для хранения багажа и охраны его; мы понимали, что это было ценное средство для обмена.
Мне рассказали, что два офицера контрольно-пропускного пункта были в мирной жизни судьями; один из них, Марино , член Чернаутского (Черновицкого) Curtede Apel  (Апелляционного суда), знал меня очень хорошо. Когда я пришел к нему, он встретил нас сначала радушно и позволил задержаться на несколько дней. Но потом повел себя, как стервятник, отобрав у нас все самое ценное, и безжалостно выгнал.
Зрелище, увиденное на следующее утро, заставило нашу кровь застыть в жилах. Вдруг мы услышали издалека гром, который, приближаясь, вырос до животного воя. Нам объяснили: «Это люди из Единца (Единец –город на севере Молдовы – ред.); они голые, голодные, дикие; их гонят, как стаю диких псов». Теперь они были здесь. Не похожие на человеческие существа. Измождённые скелеты, завернутые в лохмотья, едва- едва тянулись, дрожа, плача, гонимые нагайками и выстрелами. Их глаза были наполнены страхом загнанного животного перед смертью. Нелюди гнали эту почти совершенно безумную массу людей вперед, к парому через Днестр. Им не давали ни минуты отдыха. Мы сумели окружить их, и они смогли лишь на мгновение остановиться; нам удалось освободить нескольких людей из группы, а некоторым бросить хоть какую-то одежду и пищу. Но впоследствии солдаты восстановили «порядок» и погнали несчастных дальше. Тогда впервые я услышал приказ, что так часто эхом звучал в моих ушах: «Тот, кто отстанет, будет расстрелян».
Теперь стало совершенно очевидным, к чему ведут разворачивающиеся события; которые разгораются, нас ждало неизбежное истребление после ужасных мучений. Мы с женой хотели проглотить яд, который взяли с собой. Это было взвешенное решение; от этого отчаянного шага нас удерживало только желание жить ради нашего юного сына.
Энергия д-ра Рейхера творила чудеса. Но и он вскоре пришел ко мне в отчаянии; некоторые из депортированных, которые, очевидно, от ужаса потеряли способность мыслить здраво, заявили ему: «Зачем ты нас сюда привел?» (впоследствии я часто слышал подобные упреки). Вынужден был объяснить ему, что бремя еврейского лидера обязывает быть ответственным за поступки других, даже врагов, и что в конце концов это и есть наша миссия - сохранить и спасти стольких, скольких сможем.
В те дни проходили наши первые встречи с ведущими членами других общин: д-ром Шауером, Берковичем и Брехером из Кимполунга, Лауфом из Гура-Гуморулуй, д-ром Кесслером из Ватра-Дорней, инеженером Ягендорфом и  Пресснером из Радаути и  многими другими ( все названные выше города- из округа Сучава - ред.). У нас уже было детальное сообщение о положении дел за Днестром. Из него мы узнали о грабежах людей на пароме, что некоторых из них сталкивали в речку. Отчет свидетельствовал: после прибытия на противоположный берег людей размещают в сооруженном здании казино; ночью всех подряд собирают в группы, выгоняют на улицу и вывозят в северном направлении неизвестно куда; семьи разлучают; конвой жандармов бьет людей и грабит их последнее имущество; некоторым группам прибывшим в Озаринцы Копайгород и Бар, еле находят жилье, им угрожают уничтожением; местные евреи, живущие в затруднении и охваченные паникой, не в состоянии помочь. Такой пока что был печальный вывод.
Если в Могилеве один рубль можно поменять на 40 лей, то здесь только на 6-8 лей. Итак, обменять деньги тут означало бы потерю четырех пятых от наших остатков.
Мы собрали совет, чтобы рассмотреть план спасения. Кое кто, особенно д-р Кесслер, предлагал активное сопротивление, поскольку нам нечего терять и не избежать нашей судьбы.
Если сегодня тактику Еврейского совета (Judenrat) критикуют за поиск, прежде всего, путей и средств спасения, вынужден подчеркнуть, что и тогда, и в дальнейшем  мы имели альтернативу - бороться, но так поступить не могли. Без оружия, полностью деморализованные, люди не согласились бы с нашей инициативой сопротивления. Такой вариант только отправил бы лидеров на гибель, не нанеся наименьшего вреда врагу. Без руководителей же все депортированные в ближайшее время встретили бы страшную смерть. Неизвестно, была  ли похожей ситуация в районах, оккупированных немцами.
«История – одна из самых жестоких богинь», – писал Ф. Энгельс. Оглядываясь в прошлое, легко давать советы. Но в Транснистрии оказалось, что решение начать последовательную борьбу за организацию нашей собственной администрации именно мирными методами сопротивления привело тогда к неожиданно успешному результату, а именно: 70-80 процентов подчинённой нам общины были спасены и позже репатриированы в Израиль. К тому же 15.000 украинских евреев, жителей этих районов, также спаслись. Если бы не массовые эпидемии и потери вдоль первой зимы, почти 100 процентов из нас вернулись бы домой.
Мы решили выбрать описанный выше путь и придерживаться его, прежде всего, с помощью переговоров и взяток (в этих местах доминирующий метод, хорошо нам знаком еще с родных мест проживания).
Мы стремились получить разрешение, необходимое для осуществления перевозок в приемлемых условиях, с целью организации собственного управления в разных сферах, так, чтобы иметь возможность зарабатывать на жизнь собственным трудом. Отметим, что значительную сумму наших денег и ценные вещи, которые бы здесь обменялись практически на ничто, было решено перевезти через реку. Благодаря закупленным транспортным средствам, мы попытались сохранить весь привезенный багаж. Ведь нам уже было известно, что стоимость его содержимого на противоположном берегу дороже, и мы рассматривали его как бесценную вещь для бартерной торговли в случае нехватки продовольствия.
Наша группа прибыла раньше других и готовилась к первой переправе. Д-р Рейхер и я, авторы этого предложения, решились на эту одобрительную попытку. С помощью методов, которые я не могу здесь назвать, Рэйхер получил личное разрешение поехать в Могилев на один день. Опасное путешествие Рейхера в маленькой лодке, перевернувшейся в ледяной воде, увенчалось успехом. Нам не пришлось размещаться в казино, вместо этого мы получили два блока зданий.
Переезд в менее заселенное местечко должен  был быть организован надлежащим образом, и нам предоставили разрешение там устроиться. Находясь еще с нашей стороны реки, мы купили грузовики для двухкилометрового участка к парому и уехали в сопровождении охранников, чью «доброжелательность» мы тоже купили. На противоположной стороне нас встретили офицеры охраны, которым была дана инструкция провести «группу д-ра Тайха» в приготовленные для них дома.
Нам также удалось провезти деньги и ценности. Риск (конфискация и смерть) был огромными, но мы решились – и выиграли. Получили возможность несколько дней отдохнуть, приобрести еду и приготовиться к дальнейшему пути к месту нашего назначения - Шаргороду, примерно в 60 километрах от Могилева. Группе из Кимполунга, следовавшей за нами в схожих условиях, также  позволили разместиться в том же местечке. Мы получили разрешения на 500 человек, депортированные из Кимполунга - на 400. Раньше д-р Филдерман (президент Федерации еврейских общин Румынии) из Бухареста в телеграмме просил местных евреев связаться со мной и оказать помощь. Благодаря разрешению могилёвского префекта я остался в Шаргороде. Но поскольку не удалось разместить всю группу, было принято решение оставаться здесь вместе. Только группа из Радаути с инженером Ягендорфом, который подал префекту планы промышленного производства, позже получила разрешение остаться в Могилеве и впоследствии стала центром для Могилевского района. Я был вице-президентом этого центра, а в последние критические недели после репатриации Ягендорфа стал его президентом.
Прежде всего, что мы сделали в Могилеве - обустроили дом для пожилых людей и больных. Во время провоза наших денег мы взяли с владельцев налог, который зависел от суммы их наличности ( 2-10 %). Таким образом был создан фонд со значительным  капиталом в три миллиона пятьсот тысяч лей, и для его управления был назначен специальный комитет из пяти особ. Мы внесли первый весомый взнос в открытие дома милосердия и разместили в нем наших пожилых людей и неспособных физически передвигаться. Префектура выделила нам пять больших немецких грузовиков и сорок повозок. В сопровождении десятка наших самых сильнейших юношей я поехал в Шаргород с грузовиками, на которые ми погрузили практически весь наш багаж. Часть людей с незначительной ручной поклажей следовала за нами пешком; возы  предназначались для ручной поклажи и ослабленных людей. Д-р Зуйхер оставался сзади,чтобы контролировать дальнейшее развитие событий.
Перед нашим отъездом произошла дикая ситуация, когда лейтенант Илутца , наблюдая такое особое отношение к нашей  группе, взбесился и, свирепствуя, открыл стрельбу. Только благодаря крепкому духу д-ра Рейхера не произошло большой беды.
Единственным следствием этой вспышки паники стал тот факт, что к переезду присоединилось больше людей: вместо запланированных 500 депортированных из нашей общины в Шаргород прибыло 800. Переезд длился три дня. Мы останавливались на ночь в селах Сербы (нынче село Гонтовка Могилев-Подольского района - ред.) и Березовцы; все происходило организовано, поэтому мы прибыли в хорошем состоянии утром на четвертый день. В конце концов я добрался до Шаргорода после двухчасового переезда. Там мы встретили еврейскую общину примерно из 2500 человек, но только около 1800 из них были местными евреями, остальные прибыли из Бессарабии. Они могли бы убежать на несколько недель раньше, но, чтобы избежать преследований, выдали себя за местных именно благодаря знанию украинского языка. Местные евреи уже пережили немецкую, венгерскую, итальянскую оккупацию, потом снова немецкую - и очень пострадали. Их заставляли носить желтую нашивку на одежде и на их домах прицепили большие металлические знаки со звездой Давида. Украинская администрация, назначенная немцами в конце августа 1941 г., терроризировала их больше других. Официальные лица и милиционеры носили «петлюровскую» форму; последние также имели плети и били каждого, кто попадался на их пути.
Румыны составляли лишь небольшую часть администрации. Вместе с украинским претором работал румынский, который прибыл всего за несколько дней до этого. Кроме нескольких народных ополченцев, охранявших доставку зерна и других продуктов, никаких румынских войск или жандармерии не было. Так называемая служба безопасности была исключительно в руках украинской милиции, антисемитской голытьбы.
Еду доставали с большим трудом или по неизмеримо высоким ценам, поскольку вся закупка строго контролировалась Украинским центром кооперативов и почти все должно было поступать в армию. Жилые помещения находились в плохом состоянии. Позже, когда мы начали вести статистику и собрали точные данные, узнали, что во всем местечке было только 337 старых домов с общим количеством комнат 842, в каждой из которых могли разместиться максимально 2-3 человека. Почти все дома были заняты, включая несколько украинских. Директоры временной еврейской общины, к которым уже присоединялись двое бессарабцев, встретили меня действительно по-братски и сразу выразили свою готовность оказать нам любую необходимую помощь. Они немедленно нашли места для нашего багажа, который должен был охраняться, и на время приезда наших людей подготовили все для их приема. Также нам рассказали, что между украинским и румынским преторами возникло некоторое трение, которым мы, вероятно, сможем воспользоваться. На следующий день я отправился в офис претора, чтобы предоставить свои разрешения, написанные на украинском и румынском, а также обсудить все необходимые детали.
Украинский претор не скрывал своего враждебного отношения к нам. Он заявил, что в его стране и так слишком много евреев и новоприбывших он не потерпит. Румынский претор, указав на подпись префекта, приказал расселиться временно в еврейских домах. «А насчет будущего, – сказал он, – поживем – увидим». Мы продолжили приготовление к приему наших людей, но впоследствии встретились с непреодолимыми трудностями в закупке еды. Затребованные цены в ближайшее время исчерпали бы наши средства.
По прибытии 800 человек мы расселили их в течение нескольких часов . Шаргородские евреи заботились о них, чтобы уставшие могли отдохнуть. Избежав конвоев смерти, мы привезли сюда людей здоровыми и крепкими, сохранили как наш багаж, так и деньги и ценности. Можно было бы довольствоваться этим начальным успехом. Через несколько дней пришли евреи из Кимполунга, которых мы тоже расселили относительно хорошо.
После дачи необходимых взяток, вклада в дом милосердия в Могилеве и всех транспортных расходов у нашего комета все еще осталась сумма в 2.100.000 лей; в то же время изгнанные из Кимполунга потратили почти все свои средства. Только некоторые из них могли себе позволить покупать продукты питания по установленным высоким ценам на местном базаре, остальные столкнулись с их острой нехваткой уже с первых дней.
С помощью находившихся в нашем распоряжении средств мы вскоре открыли три наших первых заведения: пекарню, где пекли хлеб с меньшими затратами, столовою для бедных, где могли только раздавать перловый  суп, примерно на 200 особ, и так называемый «кооператив», который на самом деле был маленьким магазином; таким образом мы заложили основы для самоуправления. Депортированные евреи из Кимполунга, имевшие в распоряжении гораздо меньше средств, смогли создать только небольшой магазин и выплачивать очень скромную помощь. Это были первые предприятия – провозвестники нашей собственной администрации - все еще отдельные для разных общин. Вскоре оказалось, что так дальше жить было нельзя.
Наибольшей опасностью в то время был террор украинской милиции, который стал для нас неразрешимой проблемой. Днем они нас били; вечером никто не решался выйти на улицу, потому что милиционеры забирали наши пальто и шапки. После незначительных дискуссий мы решили организовать самооборону и обеспечить ее юридический статус, убедив претора в необходимости создать нашу собственную полицию. Румынский претор, согласившийся на эту схему Рейхера, вопреки сопротивлению своего украинского коллеги, сумел довести план до утверждения. Поскольку через несколько недель последнего сняли с должности, а румынского претора оставили единственным ответственным, нам удалось организовать эту службу.
В первые недели все еще происходили столкновения с украинскими милиционерами, оставленными для руководства украинской частью. Хотя позже мы добились расформирования украинской муниципальной  милиции  и окончательно взяли на себя соблюдение безопасности в местечке. Дополнительные трудности, связанные с еврейской полицией, возникли через несколько недель после прибытия жандармов; наших ребят часто избивали, пока жандармы привыкли к ситуации.
На главу полиции еврейского гетто впоследствии посыпалось много критических замечаний. К сожалению, это правда, что во многих местах руководство врага достигло успеха, внедряя в среду еврейских стукачей-полицейских; также известны случаи, когда  некоторые  полицейские злоупотребляли своим положением против самих же евреев. Мы обнаружили, что жандармы также имели информаторов среди жителей гетто, от которых мы серьезно страдали, но среди них не было ни одного нашего полицейского. Именно так мы освободились от украинской милиции и создали эффективную силу самообороны; к тому же наши полицейские всегда выполняли свои обязанности даже в самые трудные времена и больше всего обеспечивали безопасность до последнего момента. Мы были очень осторожны при выборе наших полицейских. Выбрали пятнадцать лучших молодых сионистов, которых возглавил юрист с военным стажем офицера запаса, и усилили их двумя украинскими евреями, впоследствии присоединившимися к подпольной партизанской организации. С этим подразделением, состоявшим из наиболее надежных элементов, мы могли делать все, что было по-человечески возможно, и они ни разу нас не разочаровали. Поэтому не стоит обобщать и оклеветать организацию, которая доказала свою ценность во многих ситуациях и принесла огромную пользу.
Но вскоре мы столкнулись с другими проблемами, которые не могли долго преодолеть. Слухи, что здесь жизнь была относительно безопасной, что у нас была крыша над головой, действовали организации социальной помощи, привлекли многих голодных и страждущих, которые в течение долгого времени бесцельно бродили по району без средств к существованию. Группы, которые должны были продолжать свой путь на север, за Шаргород, пытались окончательно или частично здесь остаться.
В середине ноября группа почти из 900 особ прибыла из района Дорохой (город  в  округе Ботошань в Румынии - ред.) с приказом выехать уже на следующий день. В общем , это были женщины и дети, несколько пожилых людей, их депортировали определенно тогда, когда их мужья и отцы были на работе в Браиле (город на южном востоке  Румынии - ред.). Только через несколько месяцев  многих из этих мужчин  были направлены к их семьям. Эта группа присоединилась к нам в начале неожиданно ранней зимы , снежной и морозной. Их дальнейшее перемещение в таких условиях означало бы неминуемую смерть .Мы попробовали благодаря посредничеству  претора достичь позволения оставить их с нами на несколько дней, хотя бы до улучшения погоды, но наша просьба оказалась напрасной. Но когда люди собрались уже отправляться, много украинских крестьянок, которые пришли на базар, окружили депортированных и давали им в дорогу еду. Подойдя к офису претора, женщины упали вокруг и перекрыли движение. Люто ругаясь, претор, хоть и прибыл на место , но ситуацию изменить не мог. Крестьянки плакали ,угрожая кулаками и кричали: »Ты буржуй! Как ты можешь быть таким жестоким к людям?»
Наше дальнейшее вмешательство оказалось успешным: претор позволил всем депортированным временно остаться на несколько недель, и все после остались в Шаргороде. Он только предупредил нас о перенаселенных жилых помещениях, а это угрожало эпидемией и смертью депортированных.
В этом отношении, к сожалению, он был прав. Мы сами понимали эту опасность, но не могли и не имели права поступать иначе.
Огромный наплыв людей привел к антисанитарии в перенаселенных синагогах и общественных зданиях. Люди спали цельной массой; заражение вшами резко возросло, началась нехватка продовольствия, а голод стал обычным явлением. Не было туалетов; люди ночью просто выбрасывали свои экскременты на улицу. Не хватало чистой воды; во всем городе было только четыре открытых колодца, из которых все черпали воду своими грязными зараженными ведрами. Не хватало мыла, дров, помещений для очищения и дезинфекции. Маленькие окна старых зданий круглосуточно были плотно закрыты.
Дополнительной бедой стало пребывание в эпицентре эпидемии тифа. Статистический опрос, который мы впервые попытались провести в декабре 1941 года, показал, что в городе было уже 7000 человек, проживавших вместе в 337 переполненных домах и нескольких общественных зданиях.
Великая эпидемия началась в декабре 1941 года и достигла пика в феврале и марте 1942 года, когда были поражены почти все евреи. Не хватало помещений для изоляции больных, только небольшой дом с несколькими кроватями для инфекционных больных. Не хватало помещений для профилактики, не было медикаментов. Мы нашли в городе только одного врача, ответственного за гигиену, который должен был инспектировать всю территорию.
Наши двадцать семь врачей из Южной Буковины раньше никогда не сталкивались со случаями тифа, поэтому со временем и сами заразились. Они стали жертвами своего врачебного долга, процент заболеваемости и смертности среди них достиг пика: из двадцати семи - двадцать три заболело и двенадцать из них умерли .
В самых страшных фантазиях нельзя было представить тот хаос и опустошение, с которыми мы столкнулись, не будучи готовыми к организации оказания помощи людям. Даже не могли хоронить мертвых. Помню день, когда у нас собралось 164 не похороненных трупов. Мы не могли даже выкопать братской могилы, потому что 40-градусный мороз намертво   сцепил землю на глубину до метра. Приходилось разжигать большие костры, чтобы немного смягчить почву и вырыть временные коллективные могилы. Только весной удалось похоронить тела глубже. Усложнила ситуацию, как упоминало местное население, одна из самых холодных зим с метелями и вьюгами.
Случались непонятные случаи смертей, возможно, вызванные шоком и голодом. Люди просто на улицах падали замертво. Никто не мог помочь своему соседу.  Мертвые часто днями лежали рядом с живыми. Ми були беспомощными  перед лицом этой трагедии.
События  разворачивались точно так почти во всех общинах Могилевского района.
Именно при таких обстоятельствах мы организовали гетто и наконец достигли успеха, взяв ситуацию под контроль. Обстоятельства требовали твердого духа, самоотверженности многих людей и чрезвычайной дисциплины, которую часто приходилось насаждать вопреки сопротивлению. Горько признаваться – евреи диаспоры готовы были подчиниться враждебной власти, но не подчинялись дисциплинарным требованиям собственных лидеров. Такое отношение людей причинило нам много боли. В конце концов большинство убедилось, что это был единственный путь к спасению.
Мы созвали большой совет, состоявший из 25 доверенных представителей региональных и местных общин. Вопреки практике других гетто, местная  еврейская община не вела себя особо, и мы приняли их предложение установить совместную единую администрацию, где они были представлены четырьмя членами. Совет избрал исполнительный комитет из шести членов, я стал президентом комитета, а д-р Рейхер - моим заместителем. После смерти д-ра Рейхера в марте 1942 года другие пятеро и дальше служили в исполнительном комитете без замены.. Все наши должности были почетными.
Мы учредили разные службы и назначили необходимых руководителей. Сначала они работали без вознаграждения и только потом начали получать небольшую зарплату и продуктовые пайки.
Значительные средства группы из Сучавы с созданными ими организациями были переданы исполнительному комитету. В дальнейшем они расходовались в соответствии с потребностями общины. Прежде всего, мы воевали с голодом и болезнями. Столовая  увеличила количество изготовленных порций до 1500, пекарня была расширена, чтобы полностью удовлетворять нашу потребность в хлебе. Кооператив также был расширен, чтобы поставлять самые необходимые вещи. В целях изоляции более серьезных случаев болезни мы создали вторую, большую, больницу для инфекционных заболеваний. Постепенно взяли на себя управление больницей общего типа, находившейся под украинским руководством. Позже создали дополнительную лечебницу общего типа.
Преодолевая сложные препятствия, приступили к дезинфекции и оздоровлению общины. Под профессиональным руководством инженера Кенига, энергичного и одаренного эксперта, основали техническую службу, которая позже принесла неоцененную пользу. Было создано дезинфекционное отделение с двумя большими кабинками с горячим воздухом. В первой комнате каждого пациента регистрировали, во второй раздевали, стригли наголо и забирали в душевую комнату. В последней комнате ему возвращали тщательно продезинфицированную одежду. Была отдельная комната с горячим воздухом для зараженных паразитами вещей, выделенных из домов. При изъятии вещей для дальнейшей дезинфекции часто приходилось применять силу. Неоднократно сталкивались со смехотворным тщеславием, будто «собственная вошь» полезна для здоровья.
Вся территория была разделена на маленькие сектора, для каждого из которых были выделены врачи с необходимым вспомогательным персоналом. Дома инспектировали каждый день; медицинская помощь шла плечом к плечу с дезинфекцией.
Мы построили мыловарню и впоследствии смогли не только удовлетворять наши собственные нужды, но и продавать часть мыла украинскому населению. Техническая служба ремонтировала разрушенные предприятия и электростанцию, поставлявшую в дома электрический ток. Она восстановила маленькую водопроводную станцию, поэтому все организации обеспечивались качественной водой. Затем перестроили большую паровую баню с отдельными секциями для мужчин и женщин. Колодцы были очищены и защищены от просачивания дождливой воды, обнесены заборами и поставлены под охрану, чтобы никто не набирал воду своими собственными ведрами, а только чистыми ведерками. Мы разработали несколько источников, которые поставляли качественную питьевую воду. Улицы убирали каждый день. Были оборудованы несколько общественных туалетов и организована служба для вывоза экскрементов и отходов в больших закрытых бочках. Строго соблюдали общественную и личную гигиену. Была организована «Хевра кадиша» - служба ритуальных услуг, выполняемых по еврейской традиции.
Нехватка лекарств вызывала спекуляцию ими, завезенными извне. Мы боролись с этим, поставляя столько лекарств, сколько это было возможно в тех условиях. В конце концов получили их значительное количество из Бухареста и основали собственную аптеку, где и распределяли все необходимые лекарства бесплатно или продавали их по умеренным ценам. Чтобы предотвратить спекуляцию, закупки лекарств также централизовали.
Все это было создано с нуля, в  условиях, что почти в каждом доме были тяжелобольные и умершие - с народом голодающим, измучившимся, деморализованным, смирившимся или отчаявшийся до уровня безумия . Цена, которую мы заплатили человеческими жизнями, ужасала. За два с половиной года у нас умерло примерно 1 500 человек; из них 1400 стали жертвами вспышки эпидемии в первые трагические месяцы. Мы имели также шесть смертельных случаев от насилия, другие умерли более-менее естественной смертью. Двадцать процентов населения погибло, зато остальные спаслись благодаря мерам, принятым администрацией.
В апреле 1942 года эпидемия резко отступила. Население повсюду дезинфицировали; каждого нового пациента изолировали и вылечили. Следующей зимой мы имели только 25 случаев тифа, большинство из которых приносилось извне. Четверо больных скончались. На третью зиму у нас уже не было ни одного случая тифа. В нескольких эпизодах тифозной горячки мы иммунизировали почти все население; можно сказать, достигли успеха в подавлении эпидемии в самом зародыше.
Благодаря принятым профилактическим мерам у нас было только 39  случаев дизентерии с восемью смертельными последствиями, несмотря на то, что врачи очень боялись этой болезни. У нас произошла и эпидемия инфекционной желтухи, которая поразила больше половины населения, но она также не привела к серьезным последствиям. Были также три  тяжелых случая психических расстройств; один человек умер, а двое других вылечились. Произошли  и несколько  случаев женских самоубийств после смерти их близких. В то же время видна была сверхчеловеческая жизнеспособность этих измученных людей .
Используя все возможные средства, мы постепенно сумели избежать вмешательства всех гражданских и военных органов и создать настоящее «государство в государстве». Об этом также заявил после посещения Шаргорода представитель Международного Комитета Красного Креста из Женевы мистер Чарльз Колб.
Когда наплыв огромного количества людей стал привлекать внимание, районный штаб жандармерии заставил меня подписать декларацию, в которой я гарантировал своей жизнью, что дополнительные люди не будут прибывать. Нас это никогда не беспокоило, потому что мы могли при необходимости изменять  разные статистические данные в документах жандармерии. Нам удалось «прибавить к спискам» многочисленных депортированных, прибывших из других районов, включая немалое количество украинских евреев из-за Буга, бежавших из немецкой территории (Винница, Немиров и др.). Скрывали многих из них без регистрации или регистрировали под фальшивыми именами.
Когда жандармерия провела первую инспекцию в гетто, людям выдали небольшие удостоверения личности, подписанные ею. Позже мы добились права самостоятельно выдавать эти удостоверения, которую жандармерия только утверждала. Мы точно знали, когда будут проходить проверки и всегда могли отослать всех «сомнительных» в села и пригороды. В таких случаях всегда были моменты огромной опасности, особенно когда мы были в тесном контакте с партизанами, но в последний момент нам всегда удавалось справиться с рисками или предотвратить негативные последствия .
Одной из самых серьезных проблем, вызвавших значительные трудности и опасность изнутри и извне, стала трудовая служба. В соответствии с постановлением губернатора № 23 от 11 ноября 1941 года, которое было практически законом и дополнялось постановлением № 2927 от 7 декабря 1942 года, все евреи Транснистрии в возрасте  от 12 до 60-ти лет обязывались выполнять «мункаоблигаторию» (эвфемизм на обозначение принудительного труда). Оплата была в размере двух марок для специалиста и одной марки для неквалифицированного работника в форме талонов на питание, с которой он получал только половину, а остальное поступало общине. Поскольку благодаря талонам мы получали разные продукты питания по официальным ценам, которые, в среднем, составляли одну двадцатую от рыночных цен, то эта оплата должна была обеспечить поставку всей нашей еды, но при условии, что власть сдержит свое слово. Но нас обманули, как и во всем другом. Мы не получали даже 10 процентов обещанного, хотя выполняли всю работу в месяц.
Весной 1942 года, когда эпидемия тифа стихла, были востребованы первые контингенты работников для работы недалеко от местечка. Несколько раз мы намеревались саботировать снабжение рабочей силой, используя какой-нибудь возможный повод , чтобы избежать этого принуждения. В результате жандармы сами прошли от дома к дому, чтобы собрать работников, также забирали людей на улицах, пользуясь возможностью их избивать и грабить. Нам сообщили , что мы вообще не получим талоны на питание для работников, которых забрали жандармы. К тому же, жандармы забирали только самых бедных, включая  пожилых людей и беспомощных, поскольку другие могли откупиться.
Любой дальнейший отпор по этому поводу неизбежно привел бы к нашему окончательному уничтожению, зато хорошая стабильная организация этой службы обеспечивала нам поставки большей части продуктов питания. Также это был единственный способ предотвращения вмешательства власти в наши дела и избежать грабежей и погромов. Мы считали, что эта рабочая служба была коллективным обязательством, разделенным между всеми нами по строгим принципам социальной справедливости. Следовательно, ни у кого не может быть привилегий  перед лицом страданий и смерти.
Основывая наши действия на этих принципах, мы назначили деловую и беспристрастную отборочную комиссию. Привлекли лучших линий автомобилей с просьбой установить три категории :
а) люди, способные к любым видам работ, включая самую трудную работу за местечком;
б) люди, способные только на легкую работу в пределах города и района;
в) люди, не способные к какой-либо работе.
Мы не соблюдали возрастные  ограничения, приведенные в постановлении, то есть 12 - 60 лет, а включили в первую категорию только возраст 20 - 45 лет, во вторую - возраст 16 - 55 лет. Женщины привлекались только для самых легких работ другой категории. В пределах каждой категории ответственность за выполнение работ установили в соответствии с социальными критериями. Первыми шли холостые мужчины от 20 до 30 лет, затем женатые мужчины того же возраста, холостые мужчины старшего возраста и другие. В случае более легкой работы в местечке людям позволяли «откупиться ». Таким образом, мы создали фонд, через который предоставляли добровольцам хорошо оплачиваемые работы, но для выполнения тяжелых работ откуп или замена  ни при каких обстоятельствах не разрешались, особенно, когда это была работа за пределами района. Такие предложения отвергали даже тогда, когда работники-сменщики, которым богатые предлагали большие сумы, сообщали, что они согласны с договоренностью, даже при угрозе опасности  или вынужденной разлуки с семьей .Наконец, мы никогда не знали, чем такие события могут закончиться, поэтому запретили будь-какую  дискриминацию и замену. Мы верили, что можно жить мирно со своим сомнениями только тогда, когда совместно и беспристрастно разделяем коллективный груз.
Нам надо было сломать сопротивление: богачи и другие фавориты судьбы упрекали нас за этот подход намного больше, чем тех, кто был доволен выделенной им   хорошей одеждой,  продуктами питания и небольшими деньгами.
Пусть уже другие судят, действовали ли мы правильно и справедливо. Но тогда мы не нашли иного решения. Однако именно  таким способом мы усердно преодолели самые серьезные угрозы, воспользовались многими важными преимуществами и легче избегали потерь.
Наиболее напряженным рабочим проектом в 1942 году было строительство дороги от Мурафы до станции Ярошинка, дороги, которая впоследствии пригодилась только россиянам. Совместно с общинами наших подрайонов (Мурафа, Джурин и несколько незначительных других) мы поставили всего около 1500 работников, которые завершили этот проект под руководством инженера Кенига за пять месяцев. Мужчины спали в лесу в хороших помещениях и получали рацион: обед, ужин и хлеб. Наша община выделяла им завтрак и дополнительную пайку хлеба. Надзор и безопасность за выполнением работ возлагались на нас.
Хотя сначала наши люди сопротивлялись, они, в конце концов, поняли выгоду результату такой политики. В ходе этого проекта не было ни смертей, ни даже серьезных болезней. Лекарь, которого мы предоставили, там не имел работы. Правда, кроме специалистов, никто не получал полного эквивалента заработной платы, на которую имели право за проделанную работу, но мы заработали 42 тонны ячменя, 5 тонн гороха и чуть меньше овса, пшеничной муки, сахара, соли и жира.
Осенью нам удалось распределить часть этих продуктов питания среди работников и отдать остальное учреждениям социального обеспечения, которые, в свою очередь, заботились о семьях работающих и нетрудоспособных. Поскольку первый эксперимент оказался удачным, все стали просить нас организовать новые трудовые проекты. Зимой было осуществлено несколько аналогичных проектов меньшего масштаба, а также заготовка древесины для собственных нужд.
Уже в 1943 году мы разработали планы работ, включавшие в себя дальнейшее строительство дорог (Сосновка-Жмеринка), а также график поставок рабочей силы для сахарного завода в Деребчине; все они находились в нашем районе .Мы также получили на эти планы разрешение Центрального бюро труда Одессы.
Однако на этот раз мы столкнулись с опасным врагом – новым префектом полковником Логином, который до этого терроризировал людей в Тульчине, а теперь был переведен в Могилев . Чтобы отменить разрешения, он поехал в Одессу и сказал губернатору, что в Могилевском районе ему больше не нужен труд евреев. Благодарного слушателя он нашел в чудовище по имени Алексиану, который использовал любой повод, чтобы ускорить уничтожение евреев.
Нам пришлось организовать перевозку рабочих в Тульчин, а потом в Трихаты (в Николаевской области) для строительства мостов для немцев. Теперь наших людей отправили в неизвестном направлении, и мы получили меньше продуктов питания. После вмешательства в Бухаресте канцелярия президента издала распоряжение об окончательном погашении наших продовольственных талонов. Логин передал претору письменный приказ, но устно по телефону добавил, что отправит его в лагерь, если тот действительно вышлет нам продукты питания.
Тульчин стоил нам восемнадцать жизней. Четверо погибших были из Шаргорода, остальные из других общин. Жертвы не выдержали тяжелой работы и сбежали, но их схватили и дорогой расстреляли. Трудно обвинять погибших, но этих потерь, конечно, можно было избежать. Другие вернулись здоровыми, и, в конце концов, мы получили часть заработанных продуктов питания. Рабочие места в пригороде, на фермах, на фабриках и в местечке того времени были востребованы и, в общем, оплачивались. Кроме того, мы создали несколько больших мастерских в самом Шаргороде по образцу русской артели, где получили полный эквивалент зарплаты в продуктовых талонах. Половины этих продуктов для работников хватало, а остальные отдавали в созданные нами учреждения .
Теперь я схематически расскажу о нашей административной структуре тура и опишу несколько исполнительных органов управления, о которых речь не шла отдельно. Эта схема также показывает, как именно нашу работу делили среди членов исполнительной власти, когда она не касалась вопросов, необходимых для совместного решения.
Президиум: председательство в Совете, общее руководство и контроль всех служб, внешнее представительство и контакты с властью, с Бухарестом и зарубежными странами, позже - с тайными курьерами и партизанами; безопасность и самооборона; защита беженцев из-за Буга; статистика всех видов, удостоверение личности, официальная и секретная переписка ; крупные проекты по сбору средств.
Полиция и служба безопасности в местечке, трудовые службы и все связанные с этим вопросы и делопроизводство, сотрудничество с партизанами в городе и их охрана, контакты с жандармами, наша контрразведка; репатриация (с декабря 1943 г.); работа нашего общинного суда, где рассматривались мелкие судебные дела. Никто из нас никогда не апеллировал к власти за пределами коммуны.
Социальное обеспечение и закупки, столовая, больницы, кооператив , закупка одежды и ее распределение, зимние операции, лесоматериалы, служба быстрой помощи, общественная и личная гигиена, аптека , утилизация продуктов, полученных из села, раздача продуктов питания, регулярная и единовременная финансовая помощь.
Детский дом, столовая и детский сад для детей, оставшиеся без отца или матери, учеба в школе, охрана неполно летних,  одежда и обувь для детей, закупка продуктов питания для этих учреждений.
Финансовая служба, бухгалтерия, казначейство, налоговые начисления и сборы, бюджет, кладбище, захоронение, надгробия и т.д.
Техническая служба, электростанции и водопроводные работы, паровая баня, управление всеми рабочими проектами, строительство и ремонт, транспортное обслуживание, автотранспортное предприятие, лошади и т.д.
Проблема детской беспризорности была решена только в 1942 году. На протяжении первой зимы уже было много детей, потерявших одного из родителей, и сирот, попрошайничавших и занимавшихся бродяжничеством, не имея постоянного жилья. К ним присоединились другие дети-сироты из многих частей Транснистрии. Как только мы собрали первую большую сумму денег, построили детский дом, куда, однако, принимали только полных сирот, в конце концов их число выросло до 186 особ. Несчастные и заброшенные дети, физически истощенные от голода, получили в приюте отличное питание и первоклассное образование под руководством профессора Розы Лоуи и под постоянным руководством Фридриха Брехера, члена исполнительной власти. За три месяца  дети уже набрали в среднем по 6 кг. каждый. Жили за местечком  в хорошем доме с большим садом; учились, развлекались, выступали со спектаклями и учились полезному  труду. Это убежище прославилось далеко за пределами Транснитрии, и в 1944 году перед репатриацией дети привлекали к себе внимание в минувших румынских городах своей внешностью, одеждой и воспитанием. Они теперь уже давно живут в Израиле.
Статус сирот (что означало полный пансион, проживание и т.п.) также предоставили детям, у которых не было матерей, а родители находились на работе, даже тем, кто имел обоих родителей, но не мог быть с ними. Для детей, которые потеряли одного из родителей и жили со своими матерями и другими родственниками, мы создали специальную столовую, где их кормили дважды в день, а также учили. Столовая обеспечивала до 200 порций в день.
В этом контексте я хотел бы рассказать о нескольких детских судьбах, действительно заслуживающих отдельной страницы в этой  истории человеческого позора.
Моисей Вальдман родился в маленьком городке вблизи Карпат. Его отца, служившего в русской армии во время Первой мировой войны, взяли в плен австрийцы, а после войны он остался в Карпатах и женился на местной еврейке. Хотя к началу Второй мировой войны он жил в этой местности уже 22 года, его ненавидели как «россиянина», и немцы уничтожили его и всю его семью.
Лишь юный крепкий 14-летний Моисей сумел спастись и отправиться к Черновцам. Как ему это удалось, он и сам не понимал.   Оттуда мальчик был депортирован, как иностранец в Транснистрию и добрался до Тульчина, где его отец родился несколько десятилетий тому. За распоряжением  полковника Логина его оттуда отправили вместе с другими к  немцам. Это означало неизбежную смерть. Ему удалось снова убежать и дойти до Джурина, где благодаря своим способностям он нашел работу в конторе. После освобождения у него было желание идти к Сучаве, поскольку он приобрел многих друзей среди общины, но в результате отбыл к Фелтичени (место в округе Сучаваы в Румынии - ред.), а оттуда - к Черновцам, где вступил в Чехословацкий легион, чтобы бороться с убийцами родителей и братьев. Я не знаю, что с ним случилось потом.
Однаждыv мальчик лет  11-12 вошел в мой кабинет в Шаргороде со слезами в глазах: «Ир муст зайн майн тате» («Ты должен стать моим отцом» идиша). Глубоко потрясенный, я стал его расспрашивать о жизни.
Его звали Йосл Блех, по кличке Йошке. Он приехал из Каменц-Подольска. Во время большого погрома в ноябре 1942 года немцы безжалостно уничтожили всех евреев, оставшихся в Восточной Галичине и оккупированных районах Подолья, Волыни и других местах. Всю семью мальчика убили, но он и еще 2-3 человека спаслись бегством. После нескольких недель скитаний по дорогам и селам, в постоянном страхе за свою жизнь, он добрался  в
 Ялтушков. Вскоре немцы уничтожили всех евреев и там, но ему снова удалось убежать. Перейдя границу, он добрался до Копайгорода и оттуда пришел к нам, поскольку много слышал о нашем доме для брошенных детей.
Мы поместили его в детский дом и научили нескольким фразам на румынском, в случае если его спросят: «Ты приехал из Хотина в Бессарабию?». Он стал одним из самых веселых и наиболее способных воспитанников. На момент репатриации надежно сдал «экзамен» в жандармерии, заявив на румынском, что он из Хотина. Вместе с этими детьми поехал в Румынию, но я больше не слышал о нем. Вероятно, он с детским транспортом поехал в Израиль.
Тогда к нам пришли еще двое уцелевших из Каменц-Подольска; это были Клара Москаль и Леон Шустер, пережившие то же, что и маленький Йошке. Я узнал от них, что за несколько дней до погрома мой племянник доктор Гидеон Аранович и его жена доктор Элька Готе-Аранович, известные врачи из Черновцов, покончили жизнь самоубийством вместе где-то с двадцатью других врачей, когда их немецкие  «коллеги» объявили, что окончательная ликвидация всех евреев пройдет в течение нескольких дней. Клара Москаль и Леон Шустер мужественно боролись вместе с партизанами, и Шустер был ранен. Клара, несмотря на юный возраст, стала первым председателем местного Совета после прихода россиян. На протяжении всей оккупация она выполняла самые рискованные задачи.
Двух детей к нам направила администрация Жмеринского гетто. Им было 12 и 14 лет, но, истощенные, они выглядели намного моложе. Знали только русский  язык. Приехали из Киева  где убили их родителей и всех родственников. Их прошлая домработница взяла их к себе домой в село под Киевом ,затем ей стали угрожать доносом. Тогда она вывезла  детей в Киев, и российский машинист, рискуя жизнью, отвез их на своем локомотиве в Жмеринку . Там детей передали в местное гетто. Поскольку они говорили только по русски, а немцы делали выборочные проверки в Жмеринке, доктор Гершман отослал их к нам. Остаток истории такой же, как и в случае с Йошкой Блехом - сиротский дом, немного румынского, репатриация и т.д.
В Сучаве жил бедный калека, портной по имени Шерф, с двенадцатью детьми. Как-то трое его младших детей пришли к нам, они были в жалком состоянии: от бессилия едва держались на ногах, голодные, истощенные, а их лица и тела были покрыты жуткими ранами. Они не знали, где их родители и другие братья с сестрами встретили свою смерть. На путь из Бара они потратили три недели, и уже по дороге узнали о нашем детском доме.
Но в таком состоянии их нельзя было туда принять. Брехер нашел способ. Он поместил их в сарай возле детского дома, где их можно было посещать и восстановить под медицинским контролем до уровня человеческого подобия. Где-то за три недели их отвели в приют, где они набрались сил, могли получить образование и надлежащий уход. Они также репатриировались и, вероятно, уже давно добрались до Израиля.
Подобные судьбы постигли шестнадцать детей из Винницы и ее окрестностей. Их семьи погибли, но детей привезли в Браилов благодаря нескольким россиянам. Оттуда они пришли к нам через Жмеринку. С одобрения партизанского командования мы репатриировали и этих детей. Тех, кто остался в Румынии, россияне впоследствии доставили в детский дом в Советском Союзе.
У шаргородского еврея Мотла Бинштейна был брат в Черновцах Ямпольского района (на идише он назывался «Клейн-Черновец»). Войдя в местечко немецкие войска устроили погром. Много евреев пряталось в подвалах, как и брат Бинштейна со своей женой и мальчиком лет одиннадцати. Немцы их заметили и безжалостно открыли огонь по окнам подвала.
В течение двух дней и ночей он лежал в подвале под окровавленными телами родителей, пока его не нашли. После отъезда немцев его привели к дяде в Шаргород в ужасном физическом и психическом состоянии. Мальчик стал примером проявления чрезвычайного еврейского жизненного духа. Он окончательно восстановился, и наш комитет присутствовал на праздновании его бар-мицвы (буквально «сын завета», термин, применяемый в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком совершеннолетия). Позже ко мне пришли новости о нем. Сейчас он ходит в школу в Жмеринке, где устроился его дядя. Стал отличным учеником.
Сознание, что  я спас многих из этих детей, часто помогало мне терпеть удары собственной трагической судьбы. Возможно, кто-то из этих молодых людей прочтет эти строки и узнает, что я сейчас живу в Израиле. Надеюсь, что они посетят меня и поделятся общими воспоминаниями.
Сбор необходимых нам средств, в конце концов, требовал постепенного создания регулярной финансовой системы. Наши общественные фонды быстро иссякли. Бухарестский комитет содействия (д-р Мозес Циммер, Фред Шарага и д-р Арнольд Швефельберг) начал в январе 1942 года отправлять нам незначительные ежемесячные субсидии в размере 4000- 5000 марок. Именно тогда наш ежемесячный бюджет уже превысил 30 000 марок, а впоследствии вырос до 70 000-80 000 марок. Добровольные пожертвования не поступали в достаточном количестве. Мы начали вводить прямые и косвенные налоги, которые удавалось взимать под нашу собственную ответственность без каких-либо на то исполнительных полномочий.
Различные валютные реформы, начиная с левов на рубли и затем с рублей на марки с так называемыми R.K.К.S . (Reichkreditkassenscheine-ReichCreditNotes)/ окончательно   сломили бы нас, если бы мы не нарушили первый порядок обмена валют, а затем приняли финансовую политику, воспользовавшись одесским курсом черного рынка. В связи с этой валютной ситуацией мы прибегли к другой форме разделения помощи. Некоторые товары продавались в нашем городе по абсолютным абсурдным ценам. Соль , например, стоила 25 000 марок за вагон, вместе с тем, в Бухаресте, за нее можно было получить, включая доставку в Шаргород, 30 000 леев.
25 000 марок, отправленных по официальному курсу (1:60), обошлись комитету не менее чем в 1 500 000 левов. Поэтому за одну порцию  соли мы получили не менее пятидесятикратной ее стоимости. Когда первые полтора вагона с солью  были доставлены, мы продали один вагон украинскому кооперативу за 25 000 марок и таким образом получили деньги на создание и овладение убежищем и покрытие его расходов на срок более одного месяца. Остатков хватило на нужды наших учреждений и членов нашего сообщества. То же самое произошло с натрием для производства мыла, кухонной утварью, одеждой и многими другими товарами , которые комитет при поддержке покупал очень дешево и частично даже получал в качестве подарков от еврейских промышленников, именно в то время, когда мы здесь платили за них выские цены.
Таким образом, украинское население косвенно способствовало поддержке гетто. Трудности возникли при получении комитетом по оказанию помощи правительственному разрешению на основание, что товары предназначались исключительно для распространения среди депортированных. А в секретной переписке комет инструктировал нас сохранять минимум и продавать большую часть за такую необходимую для нас поддержку. Поэтому мы, с одной стороны, должны были очень осторожно обходить правительственный контроль, а с другой, наш собственный народ упрекал нас в продаже украинцам товаров, предназначенных для «распределения» им. Мы не могли, конечно, обнародовать наши настоящие намерения. Но эти источники дохода в сочетании с разными налогами, сборами и добровольными ежемесячными пожертвованиями на кухню и приют приносили достаточное количество средств, чтобы покрыть наши чрезвычайно большие расходы и защитить всех от бедности и голода.
Финансовые отчеты велись должным образом и проверялись отдельным контрольным комитетом. Когда вошли российские войска, у нас было 400 000 левов и 20 золотых монет, а также значительный запас товаров, продуктов питания, лекарств и т.д.
В ноябре 1943 года большая комиссия во главе с Генеральным Секретарем Президиума Совета Министров полковником Радулеску прибыла в Транснистрию в сопровождении высокопоставленных чиновников Министерства внутренних дел и высших должностных особ Одессы. Они осмотрели гетто.  Как мы узнали позже , это было сделано в рамках подготовки к запланированному визиту Международного Красного Креста из Женевы. Это уже было тогда, когда они намеривались продемонстрировать Европе, что к депортированным относятся хорошо. Наша администрация  и организации получили “высокую оценку”.
Комиссия предложила мне взять на себя руководство всеми гетто в Транснистрии и попросила разработать для него устав. Я от  роли отказался, но согласился насчет  разработки устава. Через несколько дней мне было приказано отбыть в Одессу вместе с некоторыми представителями интеллигенции из других общин. Нас переводили туда как заключенных, даже не уведомив точно о причине вызова; трое суток нас держали в погребе с насекомыми, пока не прибыл Радулеску. Я рассказал ему об отношении к нам, и это учитывая, что мы должны стать будущими директорами великой организации. Он извинился за это, ведь командование жандармерией в Одессе знало причины нашего вызова. Но поскольку в Одессе уже не было гетто, они не знали, где еще можно разметить евреев.
Характерным примером того, как власти Транснистрии представляли себе переписку с нами, был такой эпизод. Где-то около двух недель после моего возвращения  в Шаргород из Одессы поступил запрос насчет моего “проекта статуса”. В письме к командованию жандармерии Могилева шла речь о том, что “еврею Тайху из Шаргорода приказано немедленно представить проект статуса через жандармерию”. Даже высшая дипломатическая  власть в Бухаресте не смогла сменить свой характер или привычки.
16 декабря 1943 года нас посетила комиссия Международного Красного Креста. Ее сопровождали Генеральный Секретарь Радулеску и другие представители канцелярии Президента-министра и администрации Одессы, высокопоставленные офицеры жандармерии и другие. Были попытки следить за каждым разговором между мной и мистером Чарльзом Колбом , пока он не помешал этому. В конце концов я смог все подробно описать и передать самые важные документы и статистику нашего архива, а также наши графические настенные диаграммы. Он передал все Фреду Шаразе в Бухаресте.
С декабря 1943 года до начала марта 1944 года мы занимались организацией репат-
риации детей-сирот и депортированных из района Дорохой, для которых Шаргород стал главным центром сбора. Для этого Фред Шарага и его сотрудники провели с нами несколько дней .
Еще в 1942 году мы узнали о существовании тайной партизанской организации, лидера которой Н.Малинского и нескольких других мы поддерживали разными статьями нашего социального бюджета. В течение 1942 года многие беженцы прибывали к нам из-за Буга, особенно из Винницы. Часть из них добавилась в наши списки, а остальные скрывались. Один из них, адвокат Лев Александрович Шаин, доверился мне; мы подружились, и он познакомил меня с партизанами. С тех пор я мог оказывать им более эффективную поддержку и согласился с их планом относительно возможной самообороны в случае неотложной потребности.
В январе 1943 года произошел серьезный кризис. В Жмеринке была раскрыта секретная организация, и там нашли список ведущих членов организации из Шаргорода (Малинский, Федя Степанов, врач Драйшпиц). Их всех арестовали и отправили в Тирасполь в военный суд. Румынское военное командование подозревало нас в контакте с этими партизанами. Мы смогли пережить этот кризис.
Н. Малинского и еще семерых приговорили к 10 годам лишения свободы каждого, хотя доказательств их вины было мало . Благодаря наше материальной поддержке всем вскоре удалось сбежать из тюрьмы. Они вернулись, некоторое время скрывались, а затем перешли в боевую партизанскую группу, из которой уже поддерживали связь с нами. Однако тяжело больной Малинский попал в Тираспольскую больницу, где и умер. Новый командир, украинизированный прибалт, капитан НКДБ Александр Гордшмидт, поселился как «швец» в предместье Гибаловки (село близ Шаргорода – ред .) и с марта 1943 года поддерживал связь с городом только через меня и Шаина.
В январе1944 года Василешви  из секретной службы жандармерии позвонил мне и дал указание отправить двух наших полицейских в село Ивашковцы , расположенное примерно в 7 км от Шаргорода. Он сказал, что его жандармы сбежали от партизан, и хотел знать, что происходит. Подозревая, что это была ловушка, я ответил, что наша полиция не вооружена и предназначается только для поддержки порядка в нашем городе. Я не должен пойти на такой риск. Он попросил меня пересмотреть мое решение, рассматриваемое как личную услугу. Этот офицер действительно очень помог нам с графиками работы и репатриацией и, очевидно, считал, что может попросить о такой «услуге». Я сообщил об этом Гордшмидту и Шаину, они призывали меня не терять такую возможность, поскольку главный партизанский командный пункт находился тогда непосредственно вблизи Ивашковцев. По их словам, из-за украинских милиционеров, которые постоянно патрулировали дороги, они еще не установили контакт с этим командованием. Я снова позвонил лейтенанту Василешви и согласился посетить наш приют в Ивашковцах, чтобы привезти предназначенные для них припасы. Я попросил пропуск для себя и еще двух человек, а также для машины и припасов. Действуя по его приказу, жандармерия выдала нам пропуск, а я, взяв с собой двух партизан с полицейскими значками и легко пройдя мимо украинского полицейского патруля, знавших меня как «бургомистра» гетто, вот так достиг Ивашковцев. Я передал припасы в детский дом, а потом отправился с двумя партизанами, которые имели принадлежащие им документы, в их штаб-квартиру. Там меня принял российский дивизионный генерал, которого в этот район сбросили с парашютом недолго до этого. Поблагодарив за помощь, он заверил меня, что они защитят нас в случае неотложной потребности. До тех пор мы должны быть максимально осторожными. Потом он устно проинструктировал партизан, которые пришли со мной, и мы отправились обратно. Лейтенанту я сообщил об исполненной миссии, о том, что партизан не видел и не заметил ничего подозрительного, - значит, он может вернуть своих жандармов, ни о чем не беспокоясь. С тех пор Гордшмидт полностью мне доверился, что и спасло нас в последний момент.
В марте 1944 года, после беспорядочного отступления немцев из Умани, наша власть подготовилась к собственному отступлению. Они действенно выехали 16 марта, и мы остались в городе одни, именно тогда, когда многочисленные немецкие войска проходили через него. Их сопровождали «Хиви» (немецкое Hilfswilliger, Гильфсвиллигер – желающие помочь – добровольные помощники Вермахта, которых набирали из местного населения на оккупированных территориях и из военнопленных – ред.); ближе к концу весь отряд Шлеймана постоянно в городе устраивал погромы. В соседнем Деребчине «Хиви» расстреляли тогда семнадцать евреев. Наши люди спрятались в тайных пещерах, вырытых местным населением глубоко под подвалами, в подземных катакомбах, еще времен турок. «Хиви» боялись нем;цев, хотя многие из них уже просили хлеба, продавали одеяла и винтовки  и с трудом продвигались вперед. Это были самые критические дни, и настоящее чудо, что мы их пережили. Наша полиция и партизаны, которые сотрудничали с ними, проявили большое мужество и высокую дисциплину и внесли большой вклад в наше спасение. 19 марта в городе появился сержант и двое человек в итальянской форме. Они принадлежали к румынскому специальным отряду, состоявшему из легионеров и осужденных, освобожденных из тюрем. Один из них начал грабить и был разоружен нашей полицией. Сержанта, учителя в гражданской жизни, мы накормили и предоставили жилье. Он признался мне, что хочет сдаться российским войскам, которые следовали за ними. Также он предупредил о своем подразделении, которое находилось в пути и должно было прибыть не позднее следующего дня. Подразделение, по его словам, залило свой путь кровью и, несомненно, добьет и нас. Я немедленно сообщил партизанскому командованию и послал партизанского гонца через лес в ближайший российский командный пункт. К вечеру прибыли вооружённые партизаны, и утром 20 марта 1944 года русский кавалерийский отряд въехал в город, занял его и посадил в тюрьму «карательный отряд» в итальянской форме. Солдата-мародера немедленно расстреляли. Днем прибыли дивизионный генерал и бригада во главе с еврейским полковником Штерном. Он пригласил нас на большое собрание, где он, партизаны Степанов, Леон Шустер (раненый) и я выступали на идише.
В тот вечер (20 марта) меня вызвал дивизионный генерал, который в это время прибыл в Шаргород со своими коллегами, чтобы вместе с партизанскими руководителями подписать протокол о передаче города. Генерал поблагодарил меня за помощь, оказанную партизанам и местному населению, и пригласил на встречу завтра вечером. Следующий день был посвящен расследованиям и протоколам периода гетто, проведенным высокопоставленными российскими офицерами, которые в мирной жизни были профессорами Московского университета. На встрече присутствовали жители и администрация общины депортированных. Ее руководство было отмечено благодарностями и почестями.
На следующее утро войска пошли дальше, и все эти офицеры покинули город вместе с ними. За ними пришли сотрудники НКВД (внутренней милиции) и НКГБ (специальные контрразведывательные службы). Начали происходить случаи, как принесли нам ощущение самых горьких разочарований.
Запасы всех учреждений (столовая, больница, детский дом и т.п.) были реквизированы, а те, кто ими пользовался, фактически брошены на произвол судьбы. Четыре больших контейнера одежды, которые мы получили из Бухареста за несколько дней до этого, просто забрали. Мои протесты оказались тщетными; мне угрожали арестом, если я не сдам всю собственность общины. Когда я отказался сдать отчетные книги, деньги и другие ценности, которые принадлежали депортированным, меня действительно арестовали и издевались в течение четырех дней. В конце концов я был вынужден отдать все: книги и значительный остаток денежных средств, на который они указали (600 000 левов, большое количество денег в марках и 100 рублей золотом). Только после скандала мне выдали квитанции13 .
В отличие от похвал, заверений и обещаний командующих армией и партизан, следовавшие за ними органы силовых структур установили режим террора: обыски, конфискации, аресты, депортации, вербовка людей для военной службы и принудительного труда, Офицеры-евреи, которые проходили через город, жаловались на беспрецедентную волну антисемитизма в армии, а местные евреи говорили, что не узнают армию и администрацию.
С глубокой горечью вынужден признать: хватало и еврейских информаторов, которые таким способом пытались избежать преследований.
Я направил Сталину меморандум (копия в моем распоряжении), в котором описал, что пришлось пережить евреям, и пожелал организованного возвращения депортированных домой. Ответа не было, хотя меморандум был подан официально. Даже вмешательство партизанских командиров, которые остались, нам не помогло. Часть депортированных сбежала ночью в течение следующих недель и достигла своей родины; однако большинство из них впоследствии были отрезаны в Шаргороде, Бричанах, Бельцах и Черновцах, сумев репатриироваться только в апреле 1945 года.
Более шести месяцев, до ноября 1944 года, я находился в ужасной российской тюрьме в Виннице. Но после прекращения рассмотрения дела высшие офицеры «извинились» передо мной.
Я приехал в Бричаны (город на север Молдовы - ред. ), откуда и руководил репатриацией более 3 000 депортированных через Ивашковцы, Унгены, Яссы . Поездка, которая при нормальных обстоятельствах заняла бы максимум один день, длилась почти две недели и сопровождалась ужаснейшей нищетой. Несколько местных евреев, в том числе сотрудники НКВД и НКГБ, проникли в транспорт для того, чтобы бежать, и как они сами это назвали, избежали ада. Были и другие, которые я не могу назвать, потому что это может им угрожать преследованиями.
Этот отчет можно считать типичным для других гетто Могилевского района. Повсеместно 70-80% депортированных были в таком виде спасены. Пережив глубокие потрясения, они старались добраться до своей мечты- родины.
Треть депортированных в 1941 году румынских евреев была отправлена в районы на юго-запад от Могилева (Тульчин, Джугастру, Балту, Рыбницу, Голту, Березовку, Очаков, Одессу) .
Там им довелось намного сложнее. Давление было серьёзнейшее и наши формы самоуправления и сопротивления не были организованы. Только 20-30% из них выжили и вернулись. Остальные умерли или были убиты.
 Кладбища и братские могилы в Транснистрии являются наиболее показательными памятниками румынского фашизма. Я все еще вижу повсюду скелеты. Это останки тех, кто  погиб на дорогах или кого там убили, «памятник» цивилизации ХХ века.

Ссылки
1,2.Matatias Carp, Cartea neagr; suferintele evreilor din Rom;nia, 1940-1944, vol. III Transnistria, Bucuresti 1947, pp  15-16.  147-151 and 309-314
2.Усилия д-ра Авраама Рейхера во время переезда в Атаки в первые месяцы в Шаргороде были сверхчеловеческими. В течение двух месяцев моей  болезни он исполнял обязанности президента общины депортированных. Работая над открытием новой инфекционной больницы, Рейхер заболел тифом ,скончался 3 марта 1942 года. Светлая ему память.
3.Он умер 15 августа 1943 года в 20-летнем возрасте, один из самых известных людей, которых румынский фашизм уничтожил в расцвете лет. Его мать, Анна Тайх, смогла помочь многим несчастным, но не захотела пережить собственного сына , совершила самоубийство. Она похоронена в одном гробу с сыном Александром Гидеоном 17 августа 1943 года
4.Суд над этим зверем был «засекречен» Гражданским Трибуналом в 1945 году. Когда «секретные решения» судов пересмотрел Апелляционный суд, мы с Матисом Карпом добились нового расследования против Замфиреску. Заключительное слушание состоялось только в 1949 году; он был приговорен к пожизненным принудительным работам. Его протест  Верховным Судом в Бухаресте  был отклонен, поэтому приговор вступил в силу.
5.Когда я доказывал полковнику Замфиреску, что инфекционные больные будут представлять угрозу не только для нас, но и для местного населения, проживавшего вдоль пути нашего следования, потому что их экскременты одинаково заразны для любой расы, он презрительно рассмеялся и  сказал: «Я не оставлю следа от «жида»!
На суде через восемь лет я бросил циничную фразу, глядя Замфиреску в глаза: «Того, что с тобой происходит, недостаточно. Я поставлю тебя к столбу и расстреляю. Если бы у тебя был шанс расправиться со мной, ты бы сделал то же самое». Когда председательствующий судья попытался успокоить сынов и дочерей обвиняемого, оплакивавших судьбу отца, я сказал: «Позвольте им плакать; наши дети похороны в Украине и больше не могут плакать. У нас не осталось слез».
6.Процесс против Марино перед Цивильным Трибуналом был «засекречен» в 1945 году; к сожалению, слишком мало жертв свидетельствовало. Когда этот процесс был пересмотрен Апелляционным судом в Бухаресте, я работал над возобновлением процесса. В 1945 году Марино приговорили к 13 годам принудительно труда, до этого он успел ненадолго стать судьей Верховного Суда.
7.Он был осужден в 1945 году на Центральном суде военных преступников в Могилеве до 15 лет принудительных работ и находился вместе с другими в трудовом лагере в Ауиде. Лейтенант Илутца создал нам много трудностей и часто вел себя как маньяк. Неограниченная власть над людьми, с которыми можно было обращаться, как вздумается, довела многих из этих зверей до мании  величия. мы их всех притянули до суда и они были прзнаны виновными Гражданским Трибуналом или  Апелляционным судом.
8.Их имена были напечатаны в Сагр. ор. с, р. 350
9. Одна наша знакомая посещала нас каждый день и получала еду от моей жены. Однажды моя жена заметила, что женщины нет в течение трех дней, и попросила узнать, что случилось. Я вошел в переполненную комнату, где на полу лежало двадцать человек. Все, голодные и недосмотренные, громко грезили. Я послал врача  и инструктировал одного из наших полицейских развести для больных огонь и  накормить.
10.Сегодня наше поведение в то время кажется мне слишком рискованным, почти безумным, но тогда мы или недооценивали опасность, или проходили мимо с закрытыми глазами.
11.Он был приговорен к пожизненному заключению Гражданским Трибуналом в Бухаресте в деле Могилева в 1945 г. Почти все еврейские лидеры Транснистрии появились в роли обвинителей
12.В субботу вечером 1 июня 1946 года я посетил концерт Иегуды Менухина в зале Бухарест Аро. В антракте когда министр искусств прикрепил к груди еврейского артиста высший румынский орден, по радио  объявили, что в тот же вечер в 6 часов приговоры генералу Иону Антонеску, Алексеяну, губернатору Транснистрии и другим серьезным военным преступникам были приведены в исполнение. Их расстреляли в Джилаве под Бухарестом. Потом их их сожгли в крематории, а затем и рассеяли в секретном месте, чтобы у их реакционных антисемитски настроенных друзей не было центра паломничества. О визите и впечатление М. Колба см. также его письмо ко мне, Приложение I.
13.В январе 1944 года информатор донес на провинциальных членов Бершадского гетто Д.М.Шренцеля, д-ра Флейшмана и Мильмана о их связях с партизанами. Вместе  с 11 другими евреями,  которых случайно  нашли в их квартирах, арестовали по зверски истязали в течение 8 дней, а затем расстреляли и похоронили в братской могиле за городом. С тех пор везде лидеров общин подозревали в подобных контактах, но никогда не смогли разоблачить.
14.Эти квитанции до этих пор у меня.
15.Именно тогда я получил подсчеты от советской власти в Шаргороде. Смотри Приложение 2