Эхо зимнего сада Глава 23

Начало здесь http://proza.ru/2025/06/25/1725

Да, так получилось, что общие юридические дела и судебные тяжбы весьма сблизили барона фон Штауффенберга и его адвоката Вильгельма Фишера, сделав их почти близкими друзьями, по крайней мере так представлялось со стороны. Со временем Адольфу стало казаться, что он хорошо узнал юриста-англичанина, а также всё о его привычках и манерах. Он знал, что Вильгельм любит чай с одной ложкой сахара, но забывает её положить в свой стакан практически каждый раз, как только принимается за чаепитие. Потому, поднося чашку к губам, сначала морщится, а потом берётся за ложку и лезет в сахарницу. И вот ещё весьма нелепая привычка – его новый друг не может бросить книгу на середине, и если уж прочитал первую страницу, то дочитывает всё до конца, каким бы нелепым или скучным не оказывалось содержание. И если англичанин, к примеру, пишет письмо или какой-то, пусть даже не очень важный, юридический документ, то сделав орфографическую ошибку, никогда не исправляет её, а выкидывает весь лист и начинает писать заново. Ещё он практически не носит украшений, кроме особенных серебряных часов на цепочке – память о матери. И самая главная странность, этот человек часто подолгу смотрит на своё отражение в зеркале, как будто видит в нём кого-то другого. Вот уж причуда! 

Да, трудно всю жизнь не быть самим собой. И Вальдемар Тумчинский за свою карьеру шпиона играл многие роли, но роль адвоката-англичанина Вильгельма Фишера, пожалуй, удалась ему лучше всего. И именно поэтому он добился своей цели – завоевал доверие Адольфа фон Штауффенберга, к чему и стремился. И бедный барон угодил всё-таки в новую ловушку опытного шпиона, не заподозрив даже ни на миг, что неопрятный лесной бродяга, обросший волосами, бородой и грязью, с обветренной кожей и элегантный английский джентльмен с безупречными манерами, всегда аккуратно подстриженный и буквально олицетворяющий собой чистоту и педантичность, могут оказаться одним и тем же лицом. Но, тем не менее, так оно и было.

- Господин барон, - сообщил своему хозяину однажды дворецкий Андреас, входя в его кабинет, - к вам снова прибыли мистер Алберт Эддоус и мистер Вильгельм Фишер. Они привезли с собой какого-то ребёнка. Я препроводил их к гостиную, где они вас и дожидаются. 

Сердце Адольфа ёкнуло, поскольку он догадался какого ребёнка имел ввиду Андреас – значит намеченная ими сделка с самозванным Жуаном Алвесом всё-таки состоялась, а сына Клары удалось найти и вернуть.

- Сообщи нашим уважаемым гостям, что я немедленно к ним выйду, - приказал барон, спешно одеваясь для встречи с долгожданными визитёрами, чтобы выглядеть перед ними поприличнее.

Минут через десять Адольф фон Штауффенберг уже входил в гостиную. Прежде чем открыть дверь он несколько секунд постоял, словно собираясь с духом, поскольку очень боялся увидеть, войдя, нечто совершенно отвратительное и позорное для своего прославленного рода в виде тайного полузаконного сына своей сестры – некое существо со сморщенной от плохого ухода кожей, оспинами на лице, плешью в волосах, тщедушное, постоянно кричащее и нервное, которого он уже заранее стыдился. И каким, скажите на милость, ещё может быть ребёнок, выращенный бродягой, хуже того – берменгевским дегенератом?

Думая так, барон открыл дверь, вошёл в гостиную и замер, поскольку перед ним предстала следующая картина – непередаваемо очаровательное существо с ангельским личиком, в чистом белоснежном комбинезончике с кружевами, как живой этюд света и нежности, сидело на табурете в углу, сложив свои ручки на коленках и смотрело на него. Это было крайне удивительно, но кожа этого чада по своему оттенку напоминала лепесток весенней вишни, сияющий полупрозрачным светом. Золотистые завитки волос мальчика напоминали хрупкий венчик над лбом, а лёгкий румянец на щёчках казался следом поцелуя ветра. Но самыми поразительными у этого крошечного создания были глаза – большие, глубокие, цвета вечернего озера. Казалось, что в них отражается весь мир с такой внимательной печалью, будто кроха уже в столь нежном возрасте чувствует и понимает, что лепестки цветов рано или поздно опадают, даже если солнце светит. И оттого глаза его не плакали, а говорили, да говорили тихо – будто шёпот издалека.

При виде очаровательного крохи у Адольфа вырвался вздох облегчения.

«Ведь это же совсем меняет всё дело, - подумал он. – Такого милого, ухоженного племянника совсем не стыдно признать и представить обществу. И даже, если честно, я сделал бы это с большой гордостью и удовольствием, даже зная о том, кто его отец».

- А этот негодный берменгевский проходимец совсем неплохо, видно, содержал дитя, надо отдать ему должное, - промолвил, наконец, барон вслух, обращаясь к Фишеру и Эддоусу, которые тоже находились в гостиной, внимательно наблюдая за реакцией дяди Тео на происходящее.

- Ну, разумеется, он хорошо ухаживал за сыном, это ведь его отец, - заметил адвокат с каким-то холодным недоумением.

- Да-да, конечно, - промямлил в ответ на это Адольф.

Он тут же вновь посмотрел на племянника, подошёл к нему поближе и попытался заговорить. 
 
- Привет, малыш! - сказал он весьма благожелательно, - Какой ты симпатичный. Тебя ведь Тео зовут? А знаешь, кто я? Я – твой дядя Адольф. Будем знакомы?

В ответ на это мальчик только продолжал смотреть на него с молчаливым недоумением, не произнося в ответ ни звука.

«Я, наверное, как-то не так с ним разговариваю, - пронеслось в голову у Адольфа. – Я вообще не умею обращаться с детьми. И откуда мне это уметь?»

- А почему ты молчишь, Тео? - сделал незадачливый дядюшка вторую попытку войти в контакт с племянником. – Когда к тебе обращаются, следует отвечать. А сидеть и молчать – это как-то не вежливо даже. Так поговори со мной, не молчи.

В ответ на это ребёнок опять не произнёс ни слова.

«А он вообще-то умеет разговаривать? - размышлял весьма неприятно удивлённый Адольф. – Может, он какой-то немой? Или отстаёт в развитии? Мне казалось, что большинство детей в двух-трёхлетнем возрасте уже болтают во всю. А этот – молчун. Хоть бы что-то в ответ вякнул, пусть даже не сказал, а выразил глазами, жестом. Как-то это странно и неестественно даже. Но, быть может, с ребёнком нужно по-другому действовать. Предложить ему угощение, игрушку?»

- Послушай, Тео, - сделал придирчивый дядя третью попытку. – А пойдём со мной, я тебя угощу пирожным или конфетами. Ты же любишь сладкое? Или лучше тебе подарить что-то интересное?

В ответ снова не последовало ничего, а только полное непонимание.

- Ну, это уже переходит всякие границы! – вскричал Адольф, у которого от семейных переживаний совершенно сдали нервы, - Этот ребёнок больной, дефективный! Он вообще не реагирует на разговор, не вступает в беседу. Я отказываюсь его принимать! Отвезите его обратно негодяю, господа, и скажите ему, что наша сделка отменяется. Ведь это отродье не только не говорит, он ведь и не понимает совсем ничего абсолютно! Я отказываюсь признавать слабоумного племянника! Он мне совсем не нужен!

Впрочем, барон вскоре прервал свою тираду, устыдившись, поскольку увидел, что оба, находящиеся с ним в комнате джентльмена, как-то странно смотрят на него. И только в эту секунду хозяин дома вдруг сообразил, что подобная сцена смотрится со стороны весьма омерзительно, и постарался взять себя в руки. Он снова посмотрел на ребёнка и попытался заставить себя почувствовать к нему симпатию, хотя бы совсем-совсем чуть-чуть, но не смог. А мальчик всё также смотрел на него своими пронзительными глазами. При этом в гостиной стояла неудобная тишина.

«Неужели это нервная болезнь Клары так проявилась в её сыне? – проносилось в голове у совсем опешившего от тяжких потрясений хозяина замка, - А ведь такой симпатичный мальчик, жалко-то как! А Клара? Как ей об этом сказать? Она ведь так ждёт встречи с сыном. Но примет ли она сама такого ребёнка? Впрочем, должна, ведь она же – мать. Потом ведь в остальном малыш очень миленький, пусть и немой. У него такие глубокие, даже трагичные глаза! Как его не пожалеть?... На женщин… Да на любых женщин, даже посторонних, особенно тех, чьё сердце привыкло откликаться на чужую боль, подобное зрелище действует как нежный упрёк: заставляет замедлиться, замолчать, заглянуть внутрь себя. Выражение лица этого малыша трогает, как мне кажется, какие-то тонкие струны материнства, даже у тех, кто не совсем предназначен быть матерью».

Так уговаривал себя Адольф, чтобы смириться с происходящим, но тут же взвился внутренне с великим раздражением, подумав:

«Да трогает-то трогает. Но если честно сознаться – меня не трогает совсем. Как это мерзко! Противно даже для самого себя. Да, но я же мужчина, потому у меня всё иначе. Мужчины менее эмоциональны, а более рациональны… Но разве это оправдание? И что мужчина? Мужчину, я думаю, подобный ребёнок заставляет почувствовать себя не просто защитником, но философом, - снова начал он свои внутренние уговоры. - Взгляд малыша вызывает ощущение, что перед тобой стоит маленький мудрец, в теле, не способном изъясняться словами — и это пробуждает уважение, благоговейное желание оградить его от любого шороха, любого ветра…»

Но нет, убедить себя в чём-либо совсем не получалось. 

«И что в итоге? – далее думал он, - Следует заметить, что этот малыш не просто вызывает умиление, как большинство детей. Он вызывает молчаливое размышление о том, как рано в человеке может появиться грусть, не связанная с жизненной потерей, а словно вложенная от рождения. О том, что даже наивная хрупкость может обладать силой. И об ответственности взрослых — быть рядом, быть мягкими, быть настоящими».

Так барон фон Штауффенберг уговаривал и уговаривал сам себя, заставляя смириться с новой свалившейся на него бедой. Но вдруг неожиданно маленький Тео, которому надоело сидеть и молчать, бойко слез со своего табурета, на котором восседал, бросился к адвокату-англичанину, обняв его за ноги, и прижался к нему, залопотав испуганным голосом на берменгевском наречии:

- Папа! Папа! Кто этот дядя? И почему говорит со мной какими-то непонятными словами? Я совсем не знаю его и боюсь! Он так странно на меня смотрит и очень злится, как будто хочет съесть! Помнишь, ты мне читал сказку про старинный замок и людоеда, который жил в нём? Мне кажется, что это тот самый замок из сказки, куда мы приехали! Поехали отсюда, мне здесь совсем не нравится! Наверное, этот дядя – людоед. 

Барон ахнул, увидев и услышав подобное, хотя ни слова не понимал по-берменгевски, но понял свою ошибку – его племянник не был ни немым, ни слабоумным, он прекрасно разговаривал и всё понимал… Вот только ни слова не знал по-мерундийски. Лишь в этом и заключалась вся проблема, что он не смог с ним договориться. И конечно, как достигнуть с племянником взаимопонимания, если говоришь с ним, в прямом смысле, на разных языках? Но и тут барон нашёл на что сорваться, полный раздражения.

- Ведь же говорит этот шельмец по-берменгевски, господа, вы же слышали? – призвал он в свидетели консультанта и адвоката, - Вот доказательство того, что к заговору вокруг нашей семьи причастны берменгевские шпионы! Они и сами говорили на этом языке и ребёнка научили! Ну ничего, я очень скоро выбью из головы мальчика эту дурь!   

Продолжение здесь http://proza.ru/2025/07/12/354