Сыворотка правды Глава 14

Начало здесь http://proza.ru/2025/07/24/1735

- Какая досада! – сетовал в сердцах Финшеньер, - Ведь все эти важные компрометирующие материалы, на которые наложила глаз берменгевская разведка, уже однажды были обнаружена мной и Виртом, и практически оказались у нас в руках. И как глупо мы всё это упустили!

- Да, но все эти документы ещё не переданы, как я понимаю, в руки наших врагов. А всего лишь перепрятаны в какое-то другое секретное места, где лежат пока бесполезные и без дела. И берменгевские шпионы, как свидетельствует телеграмма, посланная Эмилю, сами пока не добрались до них и не знают, как добраться, хотя и очень хотят. Потому у нас ещё существует шанс изъять все эти шпионские трофеи, способные изменить международную политику, - напомнил важное своим собеседникам Вирт. – Ещё не всё потеряно.

Да, обыкновенный писарь с некоторых пор бросился в бой с преступностью. И если у барона Адольфа фон Штауффенберга в этом «сговоре троих» с целью разоблачить опасного шпиона имелись два мотива – месть и желание реабилитироваться в глазах столичного начальства. Полицмейстер Финшеньер действовал исключительно движимый чувством долга и сочувствием к барону, с которым был достаточно давно и коротко знаком. То у писаря Вирта обнаружилась немного другая мотивация – он страстно хотел отличиться, и даже не ради карьеры, но ради жгучего желания реализовать себя и доказать другим свои способности. Он с горячностью молодости стремился от сидячей скучной бумажной работы к настоящим делам, желал сам раскрывать преступления, а не только вести хронику того, как это делают другие.   

- Всё это верно, Антоний. Однако, где же нам искать информацию о местонахождении этих самых злополучных документов? – развёл руками полицмейстер. 

 - Как где искать информацию?!!! - вскричал барон фон Штауффенберг, от волнения совершенно теряя над собой контроль, - А у кого ещё можно узнать, где хранит компрометирующие документы господин Фишер, как не у самого господина Фишера, который в ваших руках, между прочим, господин полицмейстер!
 
- Но помилосердствуйте, милейший Адольф, как я могу узнать что-то у арестованного, если он молчит?    

- Так допросите его с пристрастие!!! – воскликнул Адольф, гневно сверкнув глазами с жестокостью в голосе, - Я думал, что в полиции прекрасно знают, как это делается. Оказывается нет? Что вы миндальничаете с этим подлым человечешкой, совершившим такое жестокое предательство, я не пойму? Ищите какие-то на него доказательства, чтобы засадить его за мелкое хулиганство, в то время как зреет очередное злодейство! И это злодейство больно ударит и по репутации всего нашего семейства, и по всей нашей государственной политике – это уж без сомнения! И последнее действительно весьма вероятно, раз украденные документы настолько важны и содержат в себе компрометирующие материалы на высокопоставленных персон, как вы же сами, Финшеньер, и подтверждаете.

А вот барон под влиянием постигших его несчастий перестал надеяться на дипломатию, как привык делать ранее, и не желал опираться на дедукцию, как предпочитал делать деятельный писарь, а сделал, похоже, ставку на более действенные и жестокие методы. 

- Допросить преступника с пристрастием? – растерянно переспросил полицмейстер, - Так уже ведь допрашивали. И даже весьма переусердствовали в этом деле. Три раза доктора даже вызывали к допрашиваемому, потому что после наших пыток он никак не хотел приходить в сознание. Быть может, притворялся просто, конечно… Хотя врач подтверждал его тяжёлое состояние. Но негодяй всё равно молчит. А все обвинения в шпионаже объявляет клеветой и наговором полицейских. У меня ещё появилась какая-то надежда, когда из столицы начали приходить депеши о разоблачении шпионских заговоров вашего зятя. Так допрашиваемый и тут нашёл, как повернуть дело в выгодную для себя пользу. Вы знаете, господин барон, что отвечал он на все мои каверзные вопросы и обвинения?

- Что?!! – вопросил Адольф, и внутри у него всё похолодело от плохого предчувствия.

- У этого мерзавца хватило наглости объявить, что делал он всё по наивной своей глупости, являясь игрушкой высокопоставленных лиц, которые втянули его в свои политические интриги. Это он господ фон Штауффенбергов имел ввиду. А он-де ничего не знает и не ведает. И сам пребывает в страшном шоке от того, в какую он, оказывается, попал грязную историю. Ваше имя называл, господин Адольф, а также имена ваших других уважаемых родственников, как своих прямых соучастников и даже руководителей во многом. 

- Вот ублюдок!!! – выругался мерундийский аристократ, услышав это, не очень-то аристократично, - Значит и меня, и прочих представителей нашей благородной фамилии решил за собой тянуть всё дальше в пропасть! И нашим именем прикрыть свои ужасные дела!

- Это я вам к тому рассказал, господин барон, что не слишком большая у нас надежда получить информацию от самого Вильгельма Фишера. Слишком скользкий он, как уж, хитрый и идейный, как я думаю. Разведчики-то ведь они какие, драгоценный, или работают за деньги, и тогда при разоблачении сдаются сразу, поскольку дорожат и собой, и своей жизнью, идут на контакт со следствием, дают показания, соглашаются даже действовать против своих, стремятся вести двойную игру, опускаясь до беспринципности. Или не сдаются совсем, когда работают за идею из ненависти к своим врагам. Я убеждён, что наш тайный агент, который, без сомнения, не мелкая сошка совсем, а крупная рыба, относится как раз ко второй категории. А потому мы можем вытягивать у него все нервы по жилочке и выпить всю его кровь до капли, а он умрёт в муках и всё равно нам ничего не скажет.

Услышав такое, барон был явно обескуражен и не мог даже поверить собственным ушам. Неужели полицмейстер сейчас говорит о том самом муже его сестрицы, его зяте – друге, приятеле, родственнике, которого он давно и хорошо знал? Ещё и раньше, как и теперь, Адольфу чудилось местами при разговорах с полицейскими, что речь идёт совсем и не о Вильгельме Фишере, а о каком-то другом, совсем неведомом ему лице, или и вовсе всё происходящее он видит в каком-то страшном сне. Ведь каковым барону представлялся до последнего времени его, оказавшийся шпионом, старый знакомец и родственник – весьма милым и простодушным обывателем с замашками аристократа, который был во всём к нему расположен и даже стремился отчасти во всём на него походить.

Адвокат, что тесно в течении многих лет сотрудничал с дипломатом Адольфом и вёл все его юридические дела, являясь фактически доверенным его лицом во многих вопросах, был крайне приятным собеседником, вполне светским деловым человеком, единственными принципами которого считались трезвый ум и холодный расчёт. Барон полагал его практически лучшим другом. И был уверен, что подобные чувства совершенно взаимны. Друзьям, связанным родственными узами, было хорошо вместе. Они часто выезжали на конные прогулки, играли в гольф, в бридж, в биллиард и другие настольные игры. В конце концов они доверяли друг другу все свои секреты. И это казалось действительно так, по крайней мере именно так всё и обстояло со стороны Адольфа. Последний считал, что знает характер своего зятя до самой последней чёрточки, до самой тайной мысли в голове. И вдруг он слышит нечто доказывающее, что он совсем, ну совершенно, не знал этого человека. А может, «этого человека» и вовсе не существовало в природе, поскольку достопочтенный милый родственник являлся миражом, иллюзией. А под известной маской скрывался другой – неизвестным, и потому пугающий. И этот вновь открытый, тайный человек был, выходит, злейшим врагом Адольфа, действующим без страха, жалости и сожаления?

Барон даже пытался встретиться в Фишером уже после его ареста и разоблачения. Ему казалось тогда, что достаточно просто посмотреть Вильгельму в глаза, рассказать о страшных последствиях его предательских поступков, про Клару, про мать, про самого себя, потерявшего всё, и зять его расплачется от раскаяния, кинется ему на шею и будет умолять о прощении. Но при свидании в тюремной камере Фишер попросту отвернулся от своего визитёра и молчал, не произнося ни слова. И даже было страшно подумать о том: что стояло за этим молчанием.

- За что же ОН нас так ненавидит? – недоумевал барон, после некоторой неловкой паузы в разговоре с полицмейстером и его подчинённым, во время которой он приходил в себя, вспоминая волнующие его подробности, - Вот лично я вообще ничего плохого не сделал этому лицемерному человеку. Это он притворялся моим другом и воткнул, как говорится, мне нож в спину. Вильгельм... вернее тот, кто представлялся этим именем, без раздумий и больших сожалений пожертвовал ради своих шпионских игр моими близкими, мной лично и честью всей нашей семьи. Это я его должен ненавидеть.
 
И только произнеся подобное вслух, барон почему-то именно теперь, в данную минуту, осознал весь масштаб произошедшей катастрофы.

«Бедная Клара! Выходит, негодяй не любил её совсем, только использовал. И чем же моя кроткая и наивная сестрица ему не угодила? Только тем, наверное, что влюблена в него была без памяти. Она же вообще ангел, а не человек. И наивна, и простосердечна безмерно. За что и пострадала… А моя несчастная матушка? Она за свою бесконечную доверчивость к людям в прямом смысле слова – поплатилась жизнью!» 

- Он ненавидит всех мерундийцев, - уточнил господин Финшеньер. – Это я понял по блеску в глазах арестованного и огненным взглядам, которые он на меня кидал, как на какого-то кровного врага. Он в каждом мерундийце видит своего противника – без исключения. Вот именно так мне всё и представилось. И я в этом вполне уверен.

- Но почему?! – снова как будто очнувшись от прежних грёз, получив очередной удар по голове в виде голой правды, пробормотал в отчаянии барон, - Ведь одно дело вражда между государствами, а другое – личная, человеческая вражда. Если человека ненавидишь и считаешь за врага только по национальному признаку – это уже национализм какой-то, даже болезнь. Как же можно быть таким бесчувственным монстром?

- Да нет, наш шпион – не монстр совсем, - пожав плечами, высказал своё мнение наблюдательный писарь. - Как раз наоборот – очень даже впечатлительный и тонко чувствующий человек. Это я понял по его картинам что мы обнаружили в его мастерской. В них очень много личный чувств и переживаний, а также истинного таланта.

- Я знал, что Вильгельм хорошо рисует, - пролепетал в задумчивости на это барон. – Однако, оказывается, совершенно не знал о том, что именно он рисует, а главное – что стремится рисовать своим сердцем. А жаль, вот если бы я посмотрел его картины – то получил бы возможность заглянуть в его душу.

- А вот мы с Виртом насмотрелись в глубинах его души, драгоценный Адольф, - вздохнул полицмейстер, - потому и ужаснулись, поняв, кто истинные и однозначные враги для этого художника. 

Продолжение здесь http://proza.ru/2025/08/09/1580