Почему Мастер трижды романтический 6

              Почему трижды романтический. Начало:
             http://proza.ru/2025/07/31/1080

      Булгаковский Мастер – романтический не потому, что он – представитель романтического направления в литературе, что он - романтик в специфически-литературном, узком смысле этого понятия.  И даже не потому,  что он пишет роман на религиозную, возвышенную тему, осознанно входя в прямое противоречие с окружающей его реальностью и, значит,  являясь романтиком в каком-то уже, напротив, очень широком смысле.
      Как творец, как автор романа Мастер – романтик в совершенно конкретном, точно определённом философом Н.А.Бердевым, понятии христианского романтизма. (см. об этом: Елена Котелевская. Н.А.Бердяев о христианском романтизме, http://proza.ru/2025/08/03/1298).
     У Бердяева романтизм – это порождение христианства, то, что привнесло христианство в художественное творчество. Романтическая устремлённость к трансцендентном («миру иному») - это сама сущность христианства, как она выражается в художественном творчестве. Печать романтизма с присущим  ему пониманием несовершенства этого мира как «падшего» и нуждающегося в искуплении лежит на всех художественных проявлениях христианской эпохи, независимо от принадлежности художественного творчества к тому или иному направлению, а само понятие христианского романтизма соответственно включает в себя все возможные смысловые аспекты и оттенки романтизма.
     Но чем примечательно творчество булгаковского Мастера, так это тем, что в нём сущность христианского романтизма выражается с максимальной полнотой и точностью, то есть с  такой степенью полноты и точности, когда  сущность совпадает с выражением – и по содержанию, и по форме. Роман Мастера – идеал христианско-романтического художественного творчества. Христиански- романтический шедевр.    
    В самом деле, чем создан образ  жесткого пятого прокуратору Иудеи как не страстной жаждой искупления им своего греха, его подавленностью грехом  - причём,  в самом прямом смысле? А эта жажда – она ведь оборотная сторона тоски, охватившей Пилата, - тоски  по «миру иному», в котором не было казни Иешуа, и в котором он, Пилат, мог бы продолжить беседу с «философом»? Уверенное в себе «классическое здоровье» истинного римлянина, уже до того подточенное болезнью (мигренью) после разговора с Иешуа, окончательно сменяется болезненной, душевной, «лунной» тоской. 
     Тоска исходит от лунного образа Иешуа, трансцендентного, воплощающего запредельную («неземную») душевно-духовную красоту, к которой и устремлена душа Пилата. И в этой своей грани - когда Луна светит голубым светом (см. об этом: Елена Котелевская. Гефсиманский сад. Н.Ге и М.Булгаков. http://proza.ru/2023/05/31/1116.), она сама  – христиански-романтический персонаж.    
     Мастер заканчивает свой роман на том моменте, как Пилат, сидя в прокураторском кресле на балконе дворца (дворца царя Ирода), встретил рассвет пятнадцатого нисана – следующего после казни Иешуа дня.
     В полном соответствии с бердяевской трактовкой христианского романтизма роман Мастера обладает романтической незавершённостью, которая сама по себе является указанием на то, что законченность, завершённость возможна только в «ином», неземном мире.
     И только потом, после своей смерти, уже в потусторонней реальности Мастер, увидев  созданного им героя на вершине скалы, «прикованным» сознанием греха и муками совести  к своему прокураторскому креслу,  заканчивает роман одной фразой: «Свободен! Свободен! Он ждёт тебя!»   
               
                Продолжение следует.