Козьма Прутков против Некрасова

               
                Просто ирония или - барское высокомерие?

     Хорошо заметил Д.Быков о Некрасове:
 "Есть "слезный дар", дар заставить читателя рыдать -- и Лермонтов, и Некрасов владели им в совершенстве. .. Он (Некрасов) с какой-то особенной болью и страстью кидается на улицу, в трущобу, в пучину пошлости и тоски, с мазохизмом истинного романтика живописует городское дно, чтобы тем пронзительней, тем мучительней был чистый звук: "Помнишь ли труб заунывные звуки, брызги дождя, полусвет, полутьму... Плакал наш сын, и холодные руки ты согревала дыханьем ему".
Вот это стихотворение Некрасова, которое цитирует  Быков:

Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день —
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
С детства судьба невзлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмый,
Замуж пошла ты — другого любя.
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным нравом, с тяжелой рукой;
Не покорилась — ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной...
Помнишь ли день, как, больной и голодный,
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.
Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки
Ты согревала дыханьем ему.
Он не смолкал — и пронзительно звонок
Был его крик... Становилось темней;
Вдоволь поплакал и умер ребенок...
Бедная! слез безрассудных не лей!
С горя да с голоду завтра мы оба
Так же глубоко и сладко заснем;
Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —
Вместе свезут и положат рядком...
В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.
Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.
Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили...
Случай нас выручил? Бог ли помог?
Ты не спешила печальным признаньем,
Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был...
Где ты теперь? С нищетой горемычной
Злая тебя сокрушила борьба?
Или пошла ты дорогой обычной
И роковая свершится судьба?
Кто ж защитит тебя? Все без изъятья
Именем страшным тебя назовут,
Только во мне шевельнутся проклятья —
И бесполезно замрут!...
(1847)

Какое нагнетание мрака, безысходности, как бьет по нервам! Нарочитое сгущение трагических обстоятельств, Некрасов вообще "упивается" описанием трагедии. Детский гробик - что может быть трагичнее?
Или вот, - поэма "Мороз, красный нос" открывается печальной картиной:

Савраска увяз в половине сугроба
Две пары промерзлых лаптей
Да угол рогожей покрытого гроба
Торчат из убогих дровней.

Некрасов обрушивает на читателя всю тяжесть человеческого горя, порой настолько непереносимого, что даже может вызвать отторжение. Читатель вынужден создавать психологический защитный барьер, иначе  психика не  выдержит.
Таким барьером может стать перевод воспринимаемого в комическую плоскость.
Вот, например, как воспользовалась Нонна Слепакова  строчкой "Гробик ребенку и ужин отцу", неудачной, поскольку герой Некрасова вдруг говорит о себе в третьем лице:

Помню у графа в горняшках живала,,
Вся предалась я ему, подлецу,
Несколько раз я тогда подавала
Гробик ребенку и ужин отцу.

После сошлася с купцом Вожеватым,
Душки-подружки, не верьте купцу,
Сколько же раз подала я тогда там
Гробик ребенку и ужин отцу.

Помню, сошлась с молодым разночинцем.
Был он идейным, да звал и к венцу.
Дело закончилось тем же гостинцем:
Гробик ребенку и ужин отцу.

Если б имела я разума малость,
То не пришла бы к такому концу:
Хоть бы разок я подать догадалась
Ужин ребенку и гробик отцу.               

Пародия злая, но остроумная!
 Защитную реакцию читателя можно как-то понять, но вот перед нами другой отклик - Козьмы Пруткова:

       Мое вдохновение

Гуляю ль один я по Летнему саду*,
В компаньи ль с друзьями по парку хожу,
В тени ли березы плакучей присяду,
На небо ли молча с улыбкой гляжу,-
Все дума за думой в главе неисходно,
Одна за другою докучной чредой,
И воле в противность и с сердцем несходно,
Теснятся, как мошки над теплой водой!
И, тяжко страдая душой безутешной,
Не в силах смотреть я на свет и людей:
Мне свет представляется тьмою кромешной;
И смертный — как мрачный, лукавый злодей!

И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным,
Покорствуя думам, я делаюсь горд;
И бью всех и раню стихом вдохновенным,
Как древний Атилла, вождь дерзостных орд…
И кажется мне, что тогда я главою
Всех выше, всех мощью духовной сильней,
И кружится мир под моею пятою,
И делаюсь я все мрачней и мрачней!..
И, злобы исполнясь, как грозная туча,
Стихами я вдруг над толпою прольюсь:
И горе подпавшим под стих мой могучий!
Над воплем страданья я дико смеюсь.

* Считаем нужным объяснить для русских
провинциалов и для иностранцев, что
здесь разумеется так называемый "Летний
сад" в С.-Петербурге. Примечание
К. Пруткова.
(1854)

Тоже - пародия, написанная в тоне нарочито напыщенном  и высокомерном, полная презрения к первоисточнику.
 Первая же строчка: "Гуляю ль один я по Летнему саду" издевательски копирует некрасовское: "Еду ли ночью по улице темной", противопоставляя вызванной,  видимо, обстоятельствами ночной поездке, праздное гулянье по Летнему саду, да еще и с издевательским примечанием о нем!
То же самое повторяется и далее. Строке - " Друг беззащитный, больной и бездомный" противопоставляется: "В компаньи ль с друзьями по парку хожу",  строке: "Сердце сожмется мучительной думой" - "Все дума за думой в главе неисходно,/ Одна за другою докучной чредой".
"Докучные думы" - так интерпретирует К.Прутков мучительные терзания героя Некрасова, определяя их насмешливым "тяжко страдая душой безутешной". "Тяжко страдая душой", это же намек на душевную болезнь, психическое расстройство!
 К.Прутков насмешливо имитирует Некрасова следующим его образом: "И бью всех и раню стихом вдохновенным".
И в заключение инвективы высмеиваются чувства читателей Некрасова: "И горе подпавшим под стих мой могучий!/Над воплем страданья я дико смеюсь." "Стих мой могучий" и "дикий смех" - не что иное, как, опять-таки, симптомы психического расстройства!
Что это? Защитная реакция или - злобная пародия?  Высокомерная циничная насмешка аристократов над разночинцем, зубоскальство пресыщенных бар,  которым безразличны народные страдания? Нигде больше в "опусах" К.Пруткова не находил я такого  озлобленного наезда. Настолько сильно задето барское ухо трагической атмосферой у простолюдинов, что баре сочли необходимым откликнуться пасквилем?  Кстати, само имя для своего литературного псевдонима авторы позаимствовали у  крепостного дворецкого Жемчужниковых, чем сильно его обидели. 

Кто из коллектива соавторов Козьмы Пруткова мог быть автором этой злой пародии? Вопрос остаётся спорным. Как сознавался позже Алексей Жемчужников: "Мы — я и Алексей Константинович Толстой — были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах."
 Может быть, сам Алексей, (талантливый поэт, автор "Здесь под небом чужим"), поскольку признавался, что боялся стать "подголоском" Некрасова, и написал "Мое вдохновение" с целью освобождения от творческой зависимости?
В одном из изданий К. Пруткова стихотворение приписано  Владимиру Жемчужникову. Может быть, поскольку ему принадлежат самые злые пародии на лжеромантические стихи В. Г. Бенедиктова, "философские раздумья" А. С. Хомякова и других авторов. Некоторые литературоведы склоняются к тому, что по стилю оно больше напоминает строки Алексея Толстого.  Оно ближе к его "серьёзным" стихотворениям — у Толстого есть родственные интонации, пейзажность, ритмика.
 Окончательно решить, кто именно из "соавторов Пруткова" написал "Моё вдохновение", уже вряд ли возможно. Лично же мне представляется, что им скорее всего, мог быть Владимир Жемчужников.
Да и важно ли это? Важно, что этот пасквиль не вызвал никаких возражений всей четверки авторов и опубликован с полного их согласия.