Библиот 3. глава 1

Стёпа долго лежал в постели, оценивая утро на слух. Сегодня первый день после увольнения из библиотеки. Думал, будет вольно и весело, но получилось не то. Не слишком ли резко он принимает решения? А как же бабушка? А книги? А станок для сшивания старых страниц? И сами авторы заскучают без него. Работать в женском коллективе было ему неприятно, а…  какой коллектив должен быть в библиотеке? – вот именно! Может, пойти к Романовне и попросить, чтобы снова приняла на работу? Перед девками как-то позорно. Ехать в приют бездомных животных, что под Сергиевым Посадом, нынче далековато – настроения не хватит: прощание с библиотекой отняло у него много сил. И вообще, не верный этот путь, потому что выбран под гнётом обиды. 

Заглянула бабушка.
- Валяешься? Надо в магазин сходить, я могу сама сходить,  если у тебя нынче такое призвание – валяться.    
- Нет, я мигом.

Шагая в магазин, Стёпушка решил сделать крюк, чтобы пройти мимо библиотеки, а то в груди как-то нехорошо бултыхается, будто сердце упало в холодную воду.

Неправильно он решил поступить. Пускай в «Котомке» можно работать неделю через неделю, но всё равно целая неделя… Бабушка не пожалуется по причине благородства, но ей нужен внук на постоянной основе. А вдруг она заболеет? И уж точно затоскует. Тоска – та же болезнь, только в обход аптеки. Нет, не отдаст он бабушку тоске, не отдаст одиночеству.

Из царства книг навстречу Стёпе вышел знакомый читатель Сергей Сергеич,  худой, внимательный, с необъятным прошлом. Увидев Стёпу, обрадовался; они порой душевно беседовали, дружа в космосе книг.

- А девушка Инесса мне сказала, что вы больше не работаете. Жалко. Поговорить не с кем, - в большой костлявой руке он держал Пиквика.
- Ну, там девицы говорливые…
- Не о том речь, - махнул свободной рукой, посмотрел Стёпе в глаза. – А чего так?

Стёпа замялся.
- Я сам недоволен, погорячился, - признался он, уже зная, что надо вернуться к литературным стеллажам. 
- Понимаю вас, после ряда однообразных лет в человеке возникает потребность что-то изменить, хотя бы работу, но ведь – симметрично – после ряда лет в человеке складывается тёплая привычка и благодарность. Потом скучать будете, - высказался душевно Сергей Сергеич, не отводя серых сухих глаз.
 
- Я сейчас в магазин, потом вернусь и поговорю с Новеллой Романовной.    
- Вот и вернитесь, авось примут. Эта девушка, такая бледная, таким траурным тоном известила меня о вашем уходе! Возьмут! Не робейте исправлять ошибки, пускай даже на глазах ядовитых девиц.
- Не особо-то они ядовитые - так только, рисуются. 
- Самоутверждение - занятие слабых. И пускай ехидничают, какая вам разница! Зависимость от женского суждения – фатальное мужское заблуждение, - сказал Сергей Сергеич итоговым голосом.   
   
- Вы правы, – поддержал Стёпа. – Старик в «Золотой рыбке» показал это наглядно, когда вляпался в позорные свои беды. А всё потому что похвастал старухе о волшебном улове. Привык отчитываться перед ней и получать оценки за поведение.      
- То-то и оно! Привык лебезить! Потому что дурак. А «рыбак» звучит гораздо лучше, - Сергей Сергеич причмокнул после удачной фразы.

Сходив за покупками и обрадовав бабушку решением никуда не ехать, Стёпа отправился в библиотеку на поклон к Новелле Романовне. И только он зашёл в холл, перед ним возникла Инесса – глаза большущие, бровки подняты - да как закричит:
- Девчонки, Стёпа вернулся!
- Ина, привет. Романовна здесь?
- Да! Стёпа, возвращайся! Мы постараемся быть хорошими.
- Весьма тронут. Если даже у вас не получится... факты не так интересны, как намерения, - сказал ей с улыбкой.   
 
Нырнул в закоулок за стеллажами и робко вступил в маленький кабинет директрисы. Помявшись, попросился вернуть его на прежнюю должность. Романовна посмотрела на него поверх очков и призналась, что этого она ждала, мудрая, прозорливая, сидящая на вершине книжной пирамиды Хном-Хуфу, и потому она даже не внесла запись об увольнении в его трудовую книжку.
О такой ещё книжке в библиотеке Стёпа забыл! 
 
- А брошюровать ветхие издания будем? – спросил о дорогом.
- Разумеется. Это же спасение бумажного фонда! Когда выйдешь?
- Прямо сейчас.
Она убрала глаза куда-то в бумаги – такт! Не стоит портить хорошую встречу лишними словами.

Стёпа вышел от неё с облегчённым сердцем и в абонементе снова увидел матёрого читателя Сергея Сергеича. Тот вернулся в книгосвятилище с тем же объёмистым Диккенсом, который воздействует на читателя, как длинная, крепкая, говорящая сигара. Сергей Сергеич сутуло возвышался над сидящей Инессой и описывал ей некоторые особенности нерукотворных фондов своей памяти. И куда делся его иронический тон! Он ей угождал – голосом, позой, развлекательными сюжетами. В его мелкой моторике выказывалась оживлённость, его струистая речь заменила все точки запятыми, дабы сцеплять (крючочками) фразы в пуховый текст, в оренбургский платок - на девичьи мозги.

Бедные мы, бедные! Инстинкты одолевают и разумных, и пожилых. А что тогда сказать о тех, что недавно вылупились в прозрачное земное пространство! О них и молиться бесполезно, потому что в земной прозрачности обитают девушки. (И плещутся в море русалки - и прыгают в зыбь моряки.) 

Стёпа обошёл комнаты, словно давно тут не был. Потрогал самодельный свой сверлильный станок на столе в углу хранилища, оценил стопку растрёпанных книг и журналов, ждущих реставрации, - ну вот, я снова с вами.
Он с нежностью предвосхитил наступление вечера, когда никого не будет.

Во вторую половину дня обслужил троих читателей и подготовился к вечеру: накрыл угол рабочего стола к чаю, добавил три конфеты (две Мишки на Севере и Машеньку), посидел за станком, включил/выключил, затем ради трудовой разминки обрезал и прошил некую книжку без обложки. Подыскал кусок тонкого картона и временно, пока без форзаца и проклейки, "обул" в этот картон. Какое бы дать ей заглавие? Прошелестел текстовым блоком под нажимом большого пальца – увы, промежуточных штампов на страницах не нашёл и навскидку раскрыл текст.
   
«Эрих фон Трупп в костюме жениха смотрелся комично, только никто не смеялся, невесту вообще колотил страх. И священник старался не смотреть на «молодых»; он глядел на кадило и в его завивающиеся дымные струи».

Завивающиеся – какое змеистое слово, подумал Стёпушка и мысленно предложил «завиватые».

Дальше описывалась предъистория неравного брака. Оказывается, Эрих фон Трупп выкупил родителей невесты из долгов – вот почему он теперь жених молодой красавицы. А сама Эльза, рада ли она своему «счастью»?

Нет, нет и нет. При этом она злилась на свою мать Клару больше, чем на жениха, пахнущего могильным хвойным венком. Зачем же мать взяла кредит?! И зачем отдала все эти деньги мошенникам?! А расплачивается теперь её дочь, молодая, красивая, рождённая для любви. За что она стоит под венцом с этим "реаниматором"?
 
Всё она! Злополучная мама Клара заставила дочку выйти за Труппа. Никогда она ей этого не простит! И где она откопала его? Где же ещё – в морге, разумеется.  Ничего даже странного. Когда мать осознала, что её обманули телефонные мошенники, она брякнулась в обморок да ещё головой приложилась при падении. Домочадцы подумали с облегчением: ну всё, одной дурой меньше: ни пульса, ни дыхания.

Папа Ганс на правах дипломированного доктора констатировал смерть и отвёз маму Клару в морг. И там она очнулась. Она всё делает назло.

Мать-Клара ни с кем не советуется. И никогда не советовалась. Она держит себя капитаном житейского судна, где супруг у неё служит палубным матросом. При этом Клара вовсе никакой навигации не признаёт и в компасе не различает юг и север. Отсюда житейские проблемы. (Союз глупости и решительности приносит ошеломительные результаты.)   

В морге она с ним познакомилась, с этим удивительным и благородным человеком.  Как бывает у влюблённых, когда те ночью открывают глаза, эти оба, лежащие в морге, тоже посмотрели друг на друга одновременно. Клара скосила взор влево и увидела на соседнем столе тонкое лицо, лежащее на правом ухе и глядящее на неё.

- Так вы не труп? – воскликнула шёпотом.
- Никак нет, я фон Трупп, - ответил он с чёткостью родовитого барона. 
- А почему здесь... мы кажется живые? - робко спросила Клара.
- Вот и пойдёмте отсюда, Fraulein. Моё имя Эрих, - он свесил тонкие ноги и ступил на холодный чёрный кафель.
 
Далее Клара рассказывала не без кокетства. «Я тоже встала, вся такая топлес, а он меня подбадривает: Ничего, мол, наши простыни послужат нам хитонами, - и величаво набросил на себя простыню в пятнах подсохшей сукровицы. Я повторила его жест, и встала на цыпочки, и мы неслышно вышли из морга в больничный двор». 
      
- Мне кажется, я сплю… нет, кажется, не сплю, - призналась я.
- Не мудрено. Много белены произрастает в здешних парках и лесах. А может, хотите ягодку? – спросил он и полез куда-то под простыню в сторону своего заднего прохода.
- Нет, кушайте сами, - ответила я находчиво.
 
«А потом из меня потекла исповедь, я рыдала, я призналась ему, что утонула в долгах и моё честное имя гибнет. Он поклялся вызволить меня из беды, но с условием: я должна одарить его любовью. И тогда я пообещала ему всё… всё! Но в тот же вечер, когда он увидел мою дочь, он сказал, что его избранница она.  Я валялась у дочери в ногах, умоляла, объясняла отчаяние момента, обещала, что не больше полугода быть ей замужем, а потом свобода! богатство! И надо же, уговорила. Эльза тихонько, чтобы Господь не услышал, сказала, что согласна своим браком спасти нашу семью, лишь бы фон Трупп не оказался Кощеем Бессмертным. Я обещала ей, что об этом сама позабочусь».       
 

…Стёпа отложил чтение. Кажется, библиотечные девушки засобирались уходить, и мама Клара… то есть Новела Романовна с ними; она им что-то выговаривала напоследок. Стёпа вышел к ним проститься и получить благословение на вечернюю работу.
- Остаёшься? – спросила Романовна, включив сигнализацию.   
Он кивнул.
- Счастливо оставаться! В буфете шоколадка, – прощебетали девушки.
Он закрыл за ними тяжёлые двери на засов; Романовна закрыла на ключ снаружи.