Извоз

И вот я прибыл в Петербург, на Лиговку, в семью родителей своих. Прибыл я четырнадцатого апреля 1914 года. Сразу попал в окружение разных соседей — своих близких знакомых. Ребята все - извозчики легковые, это наше дело, от него и хлеб едим. Извозчичье дело - блюдо много непереваримое и непереносимое. Лошадь, коляска, козлы - умаляло это все самолюбие, умаляло мое достоинство.

 Работа на легковом промысле лица человека не украшало, а  унижало. Постоянно слышишь грубости от людей  недостойных  и среды невежественной держащихся. От идущих на работы и с работ грязных, в недостатке ребят, тут же и пьяные и проститутки.

Рабочие со злыми шутками - «Эй извозчик вокруг фонаря-… (Прим. Была тогда дразнилка для извозчиков – «Извозчик вокруг фонаря без поворота сколько возьмешь?») или «Извозчик - дождь и снег на тебя, ну и рожа у тебя!».
 
Эту низость приходится ежедневно терпеть, не принимать к сердцу и не слышать эти оскорбления. Вот она человеческая культура, топчущая в грязь, унижающая  без зазрения совести, без уважительного отношения к труду. Больно было привыкать - унижения тебя не возвышают. Но что делать? Это же в общем труд - три к носу (Прим. Поговорка «Три к носу и все пройдет», аналогичная по смыслу «Терпи казак атаманом будешь»).
И ведь каждый человек имеет  помимо своего «я» и  разум и рассудок, нас примиряющий к жизненному пути.

 На мои намеки - «Хочу изменить профессию!» Мама возражает «А кто-ж заменит отца? У нас все же свое дело. Ведь живем, кормимся, за большим не гонимся, а сыты. За большим погонишься и малое потеряешь, а тут уж вся жизнь прошла. Вас вырастили. Жоржа  с мальчиков направили по торговой линии в кожевенное дело. Мише дали другое направление - кончил Rоммерческое училище Холмогорова на Разъезжей улице – конторское.  А Ваня учится в Коммерческом на Тамбовской улице 20.

А отцово дело бросить что ль, как думаешь? Ждали, что ты с действительной придешь. Вот помаленечку присматривайся  с Богом к делу, к лошадям. Да сам заложи на упряжку вечерком-то, поразнообразись, съезди, погляди город. Все ленивых подвезешь,  да сам заработаешь что-нибудь на расход»

Родители и старшие приводили мне примеры: «Вон посмотри на чухон или немцев-колонистов из пригородов. Как ночь -  так улицы грохочут! Едут бочки за золотом, а они сидят, покуривая. Чтоб им не говорили вздорного, унизительного, они и ухом не ведут. Навязчивым  - промямлят: мы мол не мур-мылым.
А посмотри, как они живут в колониях? Работают, друг перед другом стараются.
Их нанимают и ими довольны. Учиться у них надо, всякий труд не зазорен. А на каждый роток не накинешь платок, люди разные бывают. Не обращай внимания на плохое, бери примеры хорошие, а люди - пусть говорят».

А упряжка эта - последнее для меня дело, хуже смерти. Говорят, что когда нищему впервой надевают суму,  так его семеро в путь собирают - бодрят.  А потом пристрастится, и сто человек уж сумы не снимут (так старики говорят).

Но моя натура гадкая, дерзит, от внутреннего самопереживания дух захватывает! Но чтоб родителям возражать, перечить и сказать - «Не хочу извозчиком,  на козлы не сяду и за вожжи не возьмусь!» - язык  не повернется.

Я раньше никогда не работал у дяди или на предприятиях. А чтоб куда самому устроиться, определиться надо искать связь, блат, или нужна взятка, угощение. И что я  буду делать, неопытный? Так и ходил с понурой головой в размышлении. Не знаю как, кому рекомендовать свой труд? Через каких посредников отдать себя в эксплуатацию? Скован гордостью, честолюбием, трусостью, самозамкнутостью непреодолимой. Думаю - «А вдруг да пойду предлагать себя и мне откажут? Это будет для меня верх позора, равносильно голову снять, и не смотреть на белый свет».

Но вот напрашивается опыт товарищей испытанных, рабочих и они толкают — «Иди! Иди -говорят - в одно, другое, третье место, а там уж сам осмелеешь и найдешь хомут на шею».

Говорят, что мир не шилом сошелся, его в мешок не уложить. И все ж самоподбадривание сознательное не побороло косность самолюбия и гордости. Не  поборол я, и, махнув рукой, положился на русское авось.  И так как-нибудь проживем! А у самого сердце до боли сожалеет: мечты, цели разрушились - я у разбитого корыта!

Дни идут, грустно, сумно (уныло), но к делу семьи, отца невольно  постепенно подхожу, наблюдаю. Понимаю теперь уже больше, другим способом и манерой, и чувствую, что это понимание дали мне служба в армии да и возраст.

Родители присматриваются, в душе довольны. За чаем и обедом стараются подчеркнуть
и объяснить о возможно встретившихся обстоятельствах и недостатках. «Перебои в работе - это как уж бич лета. Смотри легче на них: недостаток людей до осени будет.   (Прим. извозчики уезжают летом домой на сельхозработы).

Лошадей держи на приколе в запасе, а чтоб не зажирели от стойки - убавь порцию овса, пусть стоят на сене. А там увидишь у кого лошадь сдала — дай ему сменку, да предупреди, чтоб берег.

Ну а когда дашь кому смену, они извозчики  чувствуют и по своему взвешивают, что это
не беспричинно и тож держут ухо остро.»

Если держишь извоз нужно еще искать выгодные сделки по закупке фуража в рассрочку. Разница в ценах создает накапливание средств, и семья живет. Но тут, как говорят держи глаза и уши на стреме, доверяться никому не рекомендуется. А понадеялся на комиссионеров, просчитался, облапошат и подведут под монастырь. Вот так меня мама и папа втягивали, посвящали в свое родное дело легкового извоза.

Дело наше живое - конюшни, навоз, лошади, сбруи и экипажи.  Распорядок знать надо - когда, кому и как расплачиваться - как-то с овозником, сенником, кузнецом, маляром, портным, ковалем, шорником. Знать надо - давать в норму или перехваткой, по воскресеньям.

Так шла моя подготовка после возвращения с действительной военной службы. Посвящался в дела хозяйственные, в извозы–промыслы. 

Родители много лет в Питере были, что привязанные, им и самим хотелось вырваться из города, от этого измызганного дела. Заняты ежечасно - каждый день и ночь, что белка в колесе. В конце июня мама и папа, почувствовав подготовленную смену, решили за все проведенное безотлучно время выехать на отдых на родину, в деревню Альшанку где имеется закрытый дом.

Вот в дорогу провиант себе закуплен и гостинцы кому, и подарки для бедных. Все в багаж сдали, родителей проводили, и остались хозяйствовать мы с Иваном Сергеевичем (Ванюшей). Фураж есть: сена и овса запасли надолго. Родители установку дали нам, чтоб головы не терять и  не зарываться, самому не  теряться в случае недостач, которые в деле встречаются, и подчас ставят в тупик, в особенности людей рисковых и ведущих ненормальную жизнь: трактиры, игры, рестораны и т. д.

Характер Ванюши  тихий - еще мальчик, невзыскательный и не требовательный, но надежный помощник. Помогал, делал что надо для неотложного дела, закупал нужное и сидел на ремонте. Все на учете, зря со двора никуда не отлучался, собирал выручки. Каждую копейку бережет, скуп – моя копна друг у друга не перетянем.

Лишь бывает бабка Надя Каволиха,  кухарка, подтрунит - «Ну-ну Ванюша, раскошеливайся давай. Пойду, чего к чаю куплю, а то вы жмоты. С вами пропадем  - ни пьют ни курят. Думаете накопите, да свинью золотую сольете? Черта с два!  Давай, ну!» Это все относилось к эконому Ване, но чтоб и я слышал и выбросил пятьдесят копеек или рубль . Каволиха принесет по ее усмотрению варенье, печенье или баранок. Это была наша роскошь. Обед и ужин готовились по установленному трафарету. Из лавочки приносили: мясо, приправы, хлеб и др.
Расчет производился по запискам лавки, с проверкой.

Народ (извозчики)  пополнялся, свободных лошадей уж нет, все ездят, всё в порядке. Если кое-какие лошади болели от наминок, то старались избавиться от лишнего рта.
Отправляли лошадок на подножный корм, в болотные места, в Купчино ноги лечить. Брали с лошади  за уход пятнадцать рублей в месяц или за лето, по особому договору.

И так дело, хотя оно и не нами было заведено, шло тем временем в порядке, что часы. 
Сами мы вставали рано утром и шли в конюшню. Проверяли все ли лошади на месте, все ли приехали, не спит ли дежурный дворник, не сорвались ли лошади с арканов, не чинят ли драки, грызку. Бывает одни жеребцы сорвались, ищут маток, а другие на привязи ревнуя ревут. Свирепеют, пускают вверх задом, стегая хвостом, бьют копытами, калеча винтами и подковами ноги, плечи, бока.

А когда жеребцы забираются в чужие станки, то подымают визг, рев, кусая друг другу зубами ноги, плечи, холки. Грызутся что собаки, сбиваясь вповалку, до того, что не подчиняются крику и ударов, палок не чуют. Приходится прибегать к  разливам водой из ведра на морды и головы, чтоб на минуту разогнать и  кольями через стенки станков  выгнать забредшего.

Да и сам гляди, если жеребцы остервеневшие, разгоряченные. Надо не попасть в их зубы, закус хватки бывает мертвым. Выхватывают куски мяса или так тряхнут броском - долго  будешь помнить и болеть от укуса,  как от прививки яда,  у них слюна бьет пеной.

Когда входишь,  отворяя дверь в конюшню и наблюдая, видишь их чувство. Если лошади не заморены ездой, и знают время раздачи овса и пойла, то некоторые встают повертывая головы из под кормушки, всхлипывают носовым ряканьем.

Многие стоя спят, другие, крепко спят растянувшись во весь станок и раскинув ноги,  а есть спят ноги под себя, а голова зубами вперлась в пол, балансирует сопя в ноздри. А некоторые клехощут спросонок, как бы ржут.

И так пройдешь по конюшне, поздороваешься, поприветствуешь их и они привыкают и как бы отвечая, махают головой, ржут и одна за другой начинают подыматься. Некоторые тянутся вытягивая перележавшие ноги, каждую по отдельности, а некоторые лениво нежатся,  приходится их ласкать и подталкивать. И как принесешь ведро овса, то некоторые бьют ногами ожидая дачку овса и принимая к сторонке и дают проход к кормушке, засыпь дают сделать. А некоторые сердятся, каурятся, хватают тебя зубами и ударяют ногой.

А другие лошади еще лежат - это слабые на ноги, которые устали в езде и упряжи, или если которая полная, не сухого покроя. Их жалеешь подымать и к ним после всех напоследок подходишь с дачкой. Поднимаешь ударом ладони, а то и ногой по крупу, приговариваешь «Ну, ну вставай!». А она подымет голову и раз и два, потом повернется на бок и вытянет голову на полу, как бы говоря «Дай еще подремать!», так сладко полежит и потом нехотя вскочит. А другие все лежат. Пройдешь, засыплешь всем овес, и все так сладко и смачно жуют, что по конюшни идет хруст, режут зубами и перетирают овес.

Тут уж общее фырканье разжигает аппетит сонных и приходится видеть, как некоторые из них легко подымаются, с бока сразу встают на все четыре ноги, лишь натянут аркан головой. А большинство, да старые, особенно после десяти лет, сперва подымут передние ноги и сидят на заду, думают, и не торопясь,  натягивая повод аркана  поднимаются, делают встряску головой и телом.

Как лошади накормлены и овес даден - делается чистка и замывка лошадей, уборка и мытье экипажей.  Чистка щеткой и смазка дегтем сбруи, чинка фартуков, подушек, локотников, ковров. Углем и мелом натирают бляшки  и металл. Коляску надо освежать маслом, а копыта чтоб были черные - протирать мазью. А также просмотреть надо - не грязны ли и не порваны ли армяки, кушаки, шляпы.

Это была такая обязанность из-за ежедневных поверок выездов. Полиция делала налеты по трактирам и на проспекте могла остановить проверить исправность экипажа. Придиралась, если что не соответствовало инструкции Городской управы.

Если увидят, порвано что, грязно -  рвали номера (Прим. На спине у извозчика был пришит номер). Чтоб получить номер снова, надо ездить на показ, как и при получении новых номеров. Хочешь - не хочешь, а делай полный ремонт, обивку и покраску.

Когда лошади присмотрены, утренняя уборка сделана,   коляски и сбруя в порядке и на месте, тогда  идешь будишь извозчиков. Собираешь вчерашнюю выручку, которую он, полусонный еще,  подает тебе приготовленную в бумажке или в кошельке.  А бывает другой заспавши, по ошибке подаст заначку, свой капитальный приработок, так как выручка установлена для всех одна - три рубля двадцать копеек, а что сверху, то твое. Но извозчики, что ездят на лучшей закладке на всем новом, давая себе отчет в хорошем отношении давали  против других на десять-пятнадцать копеек больше, что не принято было разглашать, так как считалось, что ты штрейкбрехер. А те, которые добивались хорошей закладки, они прямо ставили вопрос - «Отчего бы и не возить двадцать копеек лишних, если б дал мне закладку как у Ивана Петровича Чейкина или другого».

Все выручки проверялись по счету и записывались в книгу. Каждому извозчику был открыт счет на отдельном листе. Деньги, вся мелочь и серебро считались рублями и завертывались в пачки по пять и десять рублей с надписью,  и без поверки так и передавались из рук в руки. Деньги что вода – утром есть, а к вечеру ни гроша.

И так дни летели с утра до ночи - все в делах да в заботах. От папаши с мамой из деревни получали письма, каракули-недописи. Они нас успокаивали, чтоб не беспокоились и не разстраивались, если что остановятся - «Без этого не бывает, так мол и мы всю жизнь живем. Да себя - то не морите, кушайте хорошо. Давайте денег Наде, она все купит и приготовит – по семейному».

Я лично  традиций и обычаев установленных извозчиками избегал. Не могу, чтоб два-три раза в день ходить в трактир, где все новости, разговоры, пересуды, головомойки хозяев и обратное - делятся слухами, что сорока на хвосте несет. Там же сидят делаши с коммерческой стрункой, да подначки – купля-продажа и  выпивка с закуской, но я не этого поля ягода. Порученную мне лямку тяну, а отсебятины не обладаю и риска не имею, трактир не предпочитаю дому.

Хотя однокашники поддевая трунили «Его дело не наше. У нас жена в закладе, нам деньги нужны, молодой не нам чета». В особенности подначивал земляк Яша-Рыжый Кулевый из деревни Морозовой. Но Афанасий Васильевич Алексанков противопоставлял ему, одобрял мою сторону.

Время летело быстро - если можно б было продлить-наставить день, да и ночи коротки для сна. Разнообразить себя нет времени, видели как многие не считаясь с материальными условиями гуляют, транжирят, залезают в долги, а мы  не выбираем за десять - пятнадцать копеек сходить в кино. Но дело у нас в сравнении  с коллегами шло - надо Бога благодарить!

А ну-как если мы так нахозяйствуем, что к приезду родителей оставим кошелку долга?  Это позор! Зная свои открытые долги по операциям хочется быстрее сгладить, снять с весов груз, чтоб родители поохали против других хозяйств.

В газетных передовицах из заграницы появились в июле 1914 новости о столкновении в Сараево. Двенадцатого июля пишут о повороте в  международном положении, а четырнадцатого уже слух идет - мы готовимся и будем воевать.  С шестнадцатого на семнадцатое ночью по городу идут демонстрации на Исаакиевскую. Утром семнадцатого июля объявлена всеобщая мобилизация. Для нас это вопрос первым делом - как себя вести, чтоб хоть день работы оттянуть, чтоб не разрушить дела - вот дилемма!

Пошли разговоры с извозчиками и обсуждение объявленной мобилизации.
Для нас была загадка как понимать — отслуживших или свежий запас начнут призывать? Все волнуются. Некоторые хотят уехать в деревню чтоб повидаться с родными, а то как кур во щи.

А на мне лежит общая обуза хозяйства морального и материального положения. Папы и мамы нет, да и сумеют ли они там в деревне догадаться и выехать? Или предупредительно послать им телеграмму?

В семь часов утра приходит дворник Михаил Карпов со списком в руках из книги выписок.

«Сергеич — говорит - тебе извозчикам военно-обязанным семи человек надо дать полный
расчет. Меня умолчал,  но внутренне что-то гложет. Спрашиваю «А мне как? – Да и тебе придется собираться». Говоря отвел глаза в сторону и, подумав добавил – «Да еще Сергеич, надо вести лошадей на мобилизационный пункт, это на ипподром,  угол Звенигородской
тупик Николаевской улицы».

Боже! Сколько было туда наведено лошадей! Все жирные, сытые, гладкие, буйные. Рев, драка, срываются из рук, с привязи. Тут и собственники, каретники, извозчики, и огородники, и с деревни на приемку везут. Тут же комиссия военная  и члены комиссии лошадей подводят к доктору, смотрят — рот, зубы, ноги ставят под мерку. Если годна дают номер группы – верховая, артиллерия, если обоз - это группа номер двадцать два.

 Околоточныя из участка обходят дворы и конюшни смотрят выведены ли лошади, и все ли?  Но по городу много ездят,  больше тяжеловозы. Трамваи объявлены для солдат и мобилизованных безплатными, людьми, что гроздьями обвешаны, небывалое явление! И ведь торговля идет, да ведь и город жить должен. Мы с Иваном Сергеевичем сдали часть лошадей  и я лично пошел на участковый мобилизационный пункт на Обводном канале за решеткой бумагопрядильной фабрики, что на углу Боровой.

но по городу
много ездят больше тяжелыя и торговля тож да
вед город и жизнь трамваи объявлены для
солдат и мобилизованныхбезплатно что гроздья
обвешаны небывалое явление новшества коммунизм
да с Ивае Серг сдал часть лошадей  и лично
пошел на участковый мобилизац пункт это
обводный за решетку бум-прядиль фабрики
что на уг Боровой дяди Фасил Никол Федор Андреев

 Людей много, по предъявлению билетов и по определению военной комиссии людей разбивали по роду оружия, переписывали и перекликали. Вручая списки старшему,
строили по четыре человека, давали адрес городовому, он сопровождал команды на отдельные пункты. Меня в инженерные части направили, в Лермонтовское училище у  Балтийского вокзала. Там сразу покормили,  выдали  кружку жестяную, деревянную большую ложку, хлеба и по фунтовой порции мяса. Произвели записи  и назначения. Тут же
вновь формируются части и ожидают приемщики-офицеры.

Как быть?  У меня ведь дело! Пошел к полковнику, сказал, что я из запаса,  и он разрешил своей властью  три-четыре дня отлучки и дал записку.


На этом месте запись в дневнике обрывается.
Андрей Сергеевич прошел всю Первую мировую и вернулся домой прихватив еще часть Гражданской.