Почему Мастер трижды романтический 7

                Продолжение

      Под стать своему роману как идеальному образцу христианского романтизма сам Мастер и его судьба.
      Роман становится его личной Голгофой. А как иначе? Ведь мало того, что Мастер вздумал писать на запрещённую религиозную тему. Он ещё в свой «жестокий век», когда шла ожесточённая революционно-классовая и антирелигиозная борьба,  в образе Иешуа «восславил свободу»  - высшую свободу, свободу духа, и «милость к падшим призывал» - взывал к милосердию, к человечности.  (Без Пушкина при интерпретации «Мастера и Маргариты» никуда!).
      Однако и это не всё. Мастер осмелился на настоящее «творческое дерзновение», отступив при изложении истории Христа от канонических Евангелий, предлагая иную, созданную его творческим воображением версию событий. Он - в высшей степени романтик, «чистый» романтик в бердяевском смысле, поскольку выходит в своём в творчестве за пределы канона, не подчиняясь ему всецело.   
     Мастер своим романом приносит искупительную жертву. И его жертва принята - роман прочитан Иеуша и, следует полагать, одобрен. 
     При этом Мастер искупает романом не только грехи своего времени, не говоря, конечно, уже о личных грехах. Создав образ Пилата, открытого к проповеди Иеуша и мучимого угрызениями совести, добиваясь для своего героя прощения, Мастер искупает тем самым и грех ограниченности, присущий историческому христианству (линия Левия Матвея).
    Аскетическая тенденция в христианстве, созданная  «подавленностью грехом», входила в противоречие с христианским милосердием и человечностью. Более того, если следовать Бердяева, она противоречила сущности творчества как такового, его онтологической функции, «дерзновения» творить не продукт культуры, а саму реальность. И поэтому должна была быть, в конечном итоге, преодолена.
     Завершая роман, Мастер не воспроизводит, не отображает, а именно творит реальность. Но это происходит уже в иной, посмертной реальности. А это значит, что Мастер остался в пределах христиански-романтического понимания творчества.   
     Далее. Мастер – персонаж романтически-болезненный. Это очевидно. И  болезненность в нём чувствуется с самого начала, ещё до опубликования романа и последующей за этим травли. И тут мы переходит к ответу на вопрос, почему Мастер – романтический, в-третьих.
     Болезненность, или романтичность, проявляется в полной  отстранённости Мастера от обычной жизни. До появления Маргариты он живёт почти совершенным отшельником, сведя контакты с окружающим миром до минимума. Он бросает работу, уходит от жены, т.е. осознанно рвёт все социальные связи.  А до появления Алоизия Могарыча не поддерживает и никаких дружеских отношений.
     Его жизнь практически полностью подчинена написанию романа, сведена к процессу творчества. Но реальная окружающая жизнь при этом никуда не делась – она просто оставлена им за порогом его подвальчика. И рано или поздно она должна была вторгнуться в его личную жизнь, в подвальчик как пространство этой жизни.    
     В образе Мастера жизненная реальность и творчество противостоят один другому как противостоят «мир сей» и «мир иной». Мастер находится в романтическом противостоянии с реальностью, уходя от неё в творчество как в «мир иной», оставляя саму реальность за скобками своего существования.
      Мастер отстраняется не только от советской реальности 20-30х гг.  Он неплохо укрывался от неё и работая в историческом музее. Нет, здесь есть нечто большее, чем неприятие только советской жизни.
      В нём чувствуется то, что Бердяев не обнаруживал в Рафаэле, - способность к «универсальному восприятию вещей» и наличие «переходящей за грани мира тоски». Они-то и движут им и при написании романа, и вообще в избранном им образе жизни.

                Продолжение следует.