Чёрным по белому

Чёрный сутяжный узелок, напоследок, с легким усилием протолкнулся сквозь мозолистые подушки пальцев, сжатых щепоткой, – «пятисотница» закончена. Послушник Прохор утомлённо комкает чётки в пригоршню, сразу задувает маленький фитилёк под железным «паучком» (откуда выбрасывается, быстро растворяясь матовыми завитками, карамельно-жжёный запах ладана) и отправляется спать.

Крестит подушку, взбивает кулаком и с довольным стоном опускает на неё голову. Чуть ерошит себе льняную копну волос, зевая, почёсывает подбородок с молодой светлой бородкой.

«А день-то ничего, молитва шла», – думает уже в полусне и забывается.


* * *

Святки. Зимнее монастырское утро – едва отличается от ночи. Разве иногда звонкий скрип шагов эхом разнесётся по двору. Медные купола ещё красуются в сумерках под сочными лучами прожектора. Посреди монастыря – храм устремляется ввысь белоснежной колокольней. Поодаль – корпуса с кельями.

Прохор выходит из дымящегося тепла братского корпуса. Сходу хватанул острый глоток морозного воздуха – даже горло перехватило.

По свежим сугробам ко храму уже проторена цепочка глубоких овальных ямок. Длина шагов неровная, как азбукой Морзе: точка-тире, точка-тире. «Эконом, отец Амвросий, первым делом храм пошёл отпирать! Сам хромает, и следы будто прихрамывают за ним.»

Прохор оборачивается – в тени крыльца, под навесом, – шалашиком сгрудились лопаты и мётлы. Жмурит глаза. До хруста. Разминает веки со сна. Наконец будто по-собачьи встряхивается, берет алюминиевую лопату с оранжевым ковшом и чёрной надписью «амиго», начинает разгребать засыпанные дорожки. Беззвучно шевелит губами.

Толкает лопату пред собой – вслед ложится гладкая чистая полоска. Ковш лопаты быстро наполняется хрустким снежным порошком – надо поворачивать вправо, сделать отвал набранного снега.

За лопатой, как бороздка за резцом, тянется углубленный след – словно веточка отрастает вбок от дорожки-ствола. Послушника это увлекает. Следующая ветка растет налево. Потом опять направо – так весь путь до самого храма и украсил. Снега по колено – кромки дорожки высокие. Воронёная тень от фонарей заливает кучерявые завитки - как узор на гравюре!

Прохор доволен. Окончательно проснулся.

Переходит на широкую дорогу к чугунным воротам – лопатой из-под снега выгребаются солёно-мокрые грязноватые комья. Послушник уже раззадорился, старается. Волосы намокли под стёганной скуфейкой.

Отбрасывает грязные комки на белоснежную кромку возле дороги. Потом ещё! Грязь тяжелая, летит далеко! Прохор вошёл в азарт. Поклон – ковш под снег – спину распрямить – бросок – грязь, вон отсюда! Эх! Э-эх!! И ещё!!!

– Брат Прохор, как Вы думаете, что Вы сейчас делаете?!

На прохладно освещённом крыльце братского корпуса – как на сцене возвышается силуэт брата Андрея. Пологи угольно-тёмной рясы раздвинуты расставленными ботинками.

– Идите-ка лучше в храм на правило!

– Простите, – замирает Прохор.

Озирается по сторонам. Грязь раскидана по чистому снегу – будто на светлый холст с хрупким зимним пейзажем кто-то грубо, по-хулигански, набрызгал смоляные кляксы.

Монах Андрей напрямик шагает к послушнику: лицо в продольных морщинках, близко посаженные глаза.

Прохор протягивает «амиго» монаху. Тот молча выдёргивает лопату.

По дорожкам ко храму уже потянулись чёрные клобуки и скуфейки, торопливо пробежали певчие, сонно бредут редкие богомольцы.

Небо медленно светлеет. На горизонте появляется розовая полоска с бежевыми краями. Затвинькали первые синички. Перебивая птичьи переклички, вдруг резво ударил колокол, заиграли, перегоняя друг друга, яркие музыкальные переборы, звонко разлетаясь на морозце по округе.

Утренняя служба закончилась. В трапезной – всю неделю молочка и рыба.


* * *

Узелки «пятисотницы» – тянутся сквозь пальцы и сквозь сон. Маленький факел пламени чуть колышется от сквозняка и дыхания. «Фффу», - пламень погас.

Крестное знамение. Подушка. Сладкий аромат ладана, сладкое предвкушение сна.

«День-то… Может, обидел кого? …брата Андрея, …отца Амвросия, …тире, …точка», - последние слова неразборчивы – то ли мысль, то ли сон, то ли всё вместе.

Уличное освещение теплым светом пробивается через полоски штор в келью послушника. За окном, вокруг лампы фонаря медленно кружатся пуховые белоснежные хлопья, ненадолго садятся на распростёртые чёрные шершавые ветки, скользят по склонам гладких подоконников и плавно опускаются на припорошённую, искрящуюся кудрявую дорожку.