Оригинал и его Эго. Глава 12

       - Ты меня буквально загонял, как молодую кобылицу… - пробормотала обессиленная жена из объятий Фили Фролова.
       - Тебе не понравилось?
       - Наоборот… С тобой я чувствую себя настоящей женщиной… Даже не женщиной, а девчонкой. Вернее, девчонкой, которая чувствует себя настоящей женщиной… - бормотала жена с его груди.
       - Как хорошо ты сказала! – ткнулся Филя губами в ее волосы. – Обязательно добавлю в мою записную книжку.
       - Все забываю спросить, как там твой роман поживает…
       - Какой там роман, Ленуся… Так, баловство…
       - Ну, не знаю! То, что ты мне читал, мне понравилось!
       - Спасибо, моя нежная кошечка. Тут ведь важно, чтобы понравилось тем, кто издает. А меня никогда не издадут. Всех блатных на кривой кобыле не объедешь. Так что пишу для себя. И для тебя. Может, еще Витька прочтет, когда вырастет. 
       – Кстати, он сегодня меня спросил: а папа мог бы победить Мухаммеда Али? И я ему ответила: даже не сомневайся!
       - Ну, это вряд ли, но когда был молодой, кое-кого побеждал.
       - Ты его обязательно научи боксу. Мальчишка должен уметь за себя постоять.
       - Ах, какая правильная у меня жена! – с приятным удивлением стиснул Филя жену. – Знаешь, когда я в юности занимался боксом, многие мамаши моих друзей не пускали их в секцию. Говорили: там тебе нос разобьют. И друзья завидовали мне, особенно когда я приходил с тренировки усталый и с синяком под глазом…
       - Ты мне про это не рассказывал… - с сонным косноязычием произнесла жена.
       - Курочка моя, я много чего тебе не рассказывал. Разве все расскажешь…
       - И все равно… ты как-нибудь найди время и расскажи… Особенно про то… как ты был молодым… - заплетался ее язык. – Ах, как жалко, что мы не встретились в то время…
       - Спи, моя сладкая, спи, - припал Филя к ее мягким волосам и, убедившись, что она спит, переложил ее голову на подушку.
       - Ну… - с сонным недовольством отозвалась жена и, забросив руку ему на грудь, уткнулась в его плечо.
       «Когда я был молодой… - уставился Филя в темный потолок. – А был ли я молодой?..»
       «Дни моей юности, как оглянусь на них, кажутся улетающим от меня бледным вихрем повторных лоскутков, как утренняя метель употребленных бумажек, видных пассажиру американского экспресса в заднее наблюдательное окно последнего вагона, за которым они вьются…» - мог бы сказать он про себя словами Набокова, почитателем которого являлся, и в этом не было бы ничего предосудительного: простым людям свойственно подпирать покосившийся забор своих мыслей цитатами великих. Сказано как будто о нем, если понимать под повторяемостью его переходящее изо дня в день любовное томление.
       Путь, который его к этому привел, извилистым не назовешь. Во всяком случае, путь внешний. Те же мальчишеские, переходящие по наследству увлечения, то же незаметное взросление с эксцессами самоутверждения, та же паутина горизонтальных отношений, в которых дружба уживалась с враждой. Но был еще путь внутренний, путь души, путь, на котором мы не всегда сами себе хозяева. В этом возрасте на нашу душу много претендентов, и все они, по сути, либо на стороне добра, либо зла. Юная душа податлива, доверчива и порой слепа. В этом состоянии ей трудно наощупь определить, на чьей стороне была его голенастая одноклассница Люська. Поначалу незаметная, она вдруг выступила из сумерек его взрослеющего сознания то ли подобием соблазна, то ли пожизненного наказания. Сам он был парнишка правильный: ловкий, смелый, справедливый, дружелюбный. Она – порывиста, ветрена и независима до дерзости. Он даже помнит, когда она завладела его душой: то было раннею весной восемьдесят четвертого. Он пришел в школу, зашел в класс и увидел ее, стоящей к нему спиной у окна. Утреннее солнце запуталось в ее взлохмаченных по моде волосах и сделало ее частью воскресающего мира. Внезапно он ощутил незнакомое тревожно-радостное чувство, и с тех пор оно его не покидало. Она обернулась, сказала: «А, Филя пришел!», и снова к нему спиной. Именно тем днем и датируется начало его мучений. Ему вдруг вспомнилась родная река, он, четырнадцатилетний, в трусах и она в васильковом купальнике. Налегая на весла и желая выглядеть взрослым, он говорил коротко, самоуверенно, а она сидела на корме, вытянув ноги и уложив руки на борта, как на подлокотники кресла, и смотрела на него из-под панамы с той же прищуренной томностью, с какой смотрела на всех мальчишек. Они заплывали на середину реки и чувствовали себя как на необитаемом острове. Душа его витала в облаках, но потом они возвращались на пляж, и она, чувствуя силу своей нарождающейся женственности, красовалась в купальнике перед его друзьями, напропалую кокетничала с ними и никак не выделяла его среди других. Для нее он был просто Филей, при том, что главным среди мальчишек класса был именно он. Он не был ее солнцем, ни центром ее орбиты, и путь ее среди человеческих тел был капризен и прихотлив. Ее видели то с одним, то с другим, и к концу школы ее репутация была неоднозначна. Но училась она хорошо. Месяца за два до экзаменов она подошла к нему и гневно процедила: 
       - Мне сказали, что ты меня шалавой обозвал.
       - Ну, обозвал, и что? – скривился он.
       - А то, что ты как был простофиля, так и остался! – крутанулась она на каблуках и с тех пор перестала его замечать.
       Извиняться он не стал, но в сердце его поселилась жуткая тоска, от которой невозможно было сбежать.
       После школы они уехали из города – он в Москву, она в Ленинград. Оба поступили в институт и с тех пор все делали назло друг другу. О том, что он женился, она узнала от общих друзей. От них же он узнал, что она вышла замуж. Те же источники уведомили их, что у нее родился сын, а у него дочь. Казалось бы, жизнь расставила все по своим местам. Только вот тот, кто так думает, плохо знает главный закон жизни, который гласит: если в одном месте пружина распускается, то где-то в другом месте сжимается. Их до предела сжатая пружина пусть и поздно, но сорвалась и привела в действие механизм случайных совпадений, в результате чего они в двухтысячном году оказались в одно время в городе своей юности. Вот как описал он их встречу в одном из своих рассказов, исказив в простительной мере факты:
       «Они гуляли по школьном саду, куда ноги, не сговариваясь, принесли их с разных концов рабочей слободы, и он, перебрав все личные, притяжательные и отглагольные новости, признался, что всегда любил ее. "И я тебя!" - горячо отозвалась она. Вечером они сошлись в пустой квартире его друга, и как только входная дверь за ними закрылась, она тут же оказалась в его объятиях. Слезы, поцелуи, раскаяние. Постылый муж, сын от нелюбимого человека, жизнь катится под откос, и никакой надежды. Она говорила и плакала, а он держал ее в объятиях и не мог понять, как они могли жить друг без друга. Потом был добротный секс и волшебный дурман бессилия. Ее невесомые губы бороздили смиренную гладь его тела и шептали: "Любимый мой навсегда..." И так три дня. Гаснущее, обагренное закатом окно, семью семь потов вожделения, пусть расцветает тысяча поцелуев, легкая кисея придыхательных слов, вопящий, всеядный голод, два безмозглых удава душат и пожирают друг друга. Осыпается чешуя бесплодных лет, обнажая хронику осиротевших чувств: а помнишь, а помнишь? Да, он помнит. К примеру, их первый поцелуй. В романе он его упомянул. Параллельные классы, как параллельные миры пересеклись нежданно-негаданно в обжигающе ослепительной нейтральной точке. Вкус надкушенного райского яблока. Его сок проник в них и наполнил оглушительным торжеством. Отстранясь, они смотрели в глаза и видели там сиамскую близость. Отныне и навеки. Аминь. На четвертый день он поехал с ней в аэропорт. Когда они сидели в ожидании посадки, она о чем-то сосредоточенно думала, а затем объявила, что уйдет от мужа. Расстались, обливаясь слезами»
       Она не ушла от мужа ни тогда, ни после. Вместо этого она стала регулярно наведываться к нему в Москву, где в снятых для нее номерах изводила себя и его выматывающим сексом и любовными заклинаниями. Так продолжалось долгие годы, и однажды ему пришло на ум, что судя по той жадности, с какой она на него набрасывалась, ей попросту был нужен любовник, чьим усердием она восполняла нерадивость мужа. Не желая быть участником пошлого адюльтера, он приготовился было порвать с ней, но она вдруг объявила, что наконец-то уходит от мужа. Чтобы подхлестнуть ее решимость, он развелся. Каково же было его изумленное негодование, когда она вместо того чтобы переехать к нему в подготовленную для совместного проживания квартиру, исчезла из поля его зрения! Как ни ломал он голову, пытаясь найти объяснение ее фортелю, ни одно из них не показалось ему убедительным. И тогда в полном соответствии с поучениями гештальт-терапии он придумал развязку всей этой истории, дабы вернуть целостный образ своей независимой и не подверженной ожиданиям личности. Вот финал уже процитированного рассказа. В нем герои через много лет встречаются и каждый по-своему завершает однажды начатое:
       «Вот его нынешнее положение: он вторично женат, вполне счастлив и не может ни простить, ни забыть Лизавету. Сегодня ей, как и ему, под пятьдесят и, готовясь к встрече, он разглядывал на улице женщин приблизительного возраста и чувствовал, как от их вида у него портится настроение. Обгоревшие иллюзии, обугленные мечты, оплавленные надежды - вот что такое женщина в этом возрасте. Решено: он возьмет снисходительный тон и пропоет им свою выходную арию, а дальше как получится. А сердце-то, сердце: оскорбленное и униженное, оно замирает, как когда-то в школьном саду!
       Они встречаются перед входом в гостиницу, и он с приятным удивлением находит, что время пощадило ее, подтянутую и деятельную.
       - Ну, здравствуй! - приветствует она его, и он, растерянный и смущенный, тянется губами к ее щеке. Они поднимаются с ней, как когда-то, в номер, но в этот раз вместо кровати устраиваются в креслах и, не спуская друг с друга глаз, вопросами, как автоматными очередями зачищают территорию последних, густонаселенных событиями лет.
       - Ты, конечно, хочешь знать, почему я тогда не приехала... - наконец говорит она.
       - Нет, не хочу, - отвечает он.
       - А я могу объяснить. Я даже документы с собой привезла. Представляешь, я вдруг покрылась сыпью! Доктора сказали - от стресса. В общем, целый год лечили преднизолоном. Ну, и как я в таком виде могла показаться тебе на глаза?
Он мог бы возразить, что один год - не десять лет, он мог бы развалить ее шаткие оправдания в два счета, но вместо этого он смотрит на ее еще свежее лицо и глупеет от радости: она жива, она здорова и снова рядом с ним!
       - Иди ко мне, - говорит он. Она не спеша встает, устраивается у него на коленях, обнимает за шею и говорит:
       - Я люблю тебя, я все еще тебя люблю.
       За этим, понятное дело, следует увертюра, после которой они оказываются в постели и, несмотря на ретроградно движущийся Марс, завершают начатое ранее. И что из того, что на небе в это время совершается нечто таинственное и печальное!
       - Ты все-таки написал свою книгу... - роняет она с его плеча.
       - Только благодаря тебе. Если бы ты меня не бросила, мне не было бы нужды ее писать.
       - Я тебя не бросала, это ты перестал мне звонить.
       - Я?! - задыхается он от возмущения.
       - Да, ты. У тебя просто-напросто не хватило терпения, - сухо потрескивает ее голос.
       - Послушай... - начинает он и вдруг понимает, что спорить бесполезно. - Ладно, хорошо, оставим это.
       - Я прочитала твой роман и должна сказать, что ты меня не пощадил.
       - Там не ты, там условный персонаж, которому я присвоил некоторые твои черты и повадки.
       - Там ты и я. Ты там хороший, а я плохая. Это ты так счеты со мной сводил?
       - Не верь сказкам, а верь моим рукам! - стискивает он ее.
       - Я верю глазам, а глаза верят словам, а слова говорят, что коварнее меня только Кармен.
       - А что ты хотела? - переходит он в наступление. - Все эти годы я был зол! Я был зол на тебя еще час назад! Это сублимация, психотерапия, самолечение, понимаешь? Я должен был вытравить тебя из себя! Я и думать не мог, что мы когда-нибудь увидимся! А сейчас мы вместе, и я понимаю, что в моей жизни ты самый дорогой для меня человек!
       - Дорогой человек, который в твоих планах никогда не значился...
       - Ну, знаешь ли! - возмущается он. - А ради кого я развелся и купил новую квартиру?
       - Ради себя. Ты всегда говорил, что не можешь жить с женой.
       - Нет, это черт знает что! Ты все выворачиваешь шиворот-навыворот!
       - Ты не представляешь, как я страдала эти годы.
       - Тогда почему не позвонила раньше?!
       - Я звонила, но ты поменял номер.
       - Но ведь этот ты как-то нашла! Как ты его нашла?
       - Через добрых людей. И все же зачем ты меня ославил?
       - Я тебя не ославил, а прославил!
       - А еще назвал беспородной...
       - Не я назвал, герой назвал! Но ведь в финале он возрождается и ждет светлого будущего!
       - Ждет светлого будущего, в котором нет меня...
       Еще десять минут препирательств, и он принуждает ее к близости. Отдышавшись, она говорит:
       - А ты все такой же убедительный... Ну, и как тебе новая жена?
       К роману они в тот вечер больше не возвращались. Перед его уходом она велела ему позвонить ей завтра в четырнадцать ноль-ноль. Расстались нежней некуда.
       Назавтра он позвонил ей в назначенное время.
       - Я в аэропорту. Через полчаса улетаю, - ответила она.
       - Как улетаешь?! - опешил он.
       - Я тебе потом позвоню и все объясню, - сказала она и отключила трубку.
       Через два дня он получил смску:
       "Сегодня я открыла шкатулку, в которой хранила мою любовь, а там пусто. Сожалею. Прощай"
       Сердце его замерло, словно собираясь прыгнуть с обрыва, но вдруг передумало и забилось ровно и спокойно. И сейчас бьется так же. Немудрено: ведь о том, каков его настоящий норов будет известно, когда до него дойдет, что эта женщина угробила его хозяину жизнь…»
       И вот теперь она звонит и настаивает на встрече. И это уже не гештальт-терапия, а самый настоящий момент истины.
       «Придется идти…» - мелькнуло у него в голове на самом пороге сна.