Хлеб наш насущный

На фото: 1945 год. Украина, село Пединовка. На Родине папы - танкиста Ракша Е.И.               

                "Хлеб наш насущный"
                рассказ

   Однажды журналистка меня спросила: "А Вы помните своё первое - (она улыбнулась) 1 сентября?"
 Я задумалась, действительно, а каким оно было. И всё-таки вспомнила нечто очень давнее...
  ...Наконец-то настал 1945 победный год. Но страна, истерзанная войной, ещё никак не могла прийти в себя. Буквально голодала, не было урожаев, не было хлеба. И даже Москва голодала. Да так, что ввели талоны и карточки на продукты. На месяц - 200 грамм сливочного масла (по цене 1050 рублей) и хлеб, одна буханка за 1000 рублей. (При средней зарплате в 1000 рублей). В тот год папа-танкист вернулся с фронта, слава Богу, живой и даже не раненый. Вся грудь в орденах и медалях. Но пойти работать как прежде на сельхозвыставку не мог. ВСХВ, разбитая от фашистских бомбёжек, была ещё долго закрыта. А в СельхозМинистерство в отдел сельхозтехники, куда папа подал заявление, надо было ждать. А пока тем летом он решил поехать нам, всей семьёй, на Украину в его родное село Пединовку, к его младшей сестре Надежде-вдове  с двумя сынками-погодками. Тем более, что в школу мне было ещё рано. Там в Пединовке хлеба тоже, конечно, не было. Зато были кукуруза, тыква, горох. И сады, сады..Фруктов полно, прямо у хаты растут. "Ещё дед сажал,- отец помолчал минуту: - Если конечно, фашист не вырубил. И Надежда нам будет рада. Погодки её нашей доче почти ровесники. Пора бы с братьями-то  познакомиться"...И мы, заперев в Останкино нашу барачную комнату, уехали на Украину.
   Родовая папина хата, где хозяйничала тётя Надя с детьми была в селе крайней. Зато сад, полный фруктовых деревьев, смотрел в просторную жаркую украинскую степь, где пролегал в Черкассы старый, пыльный шлях. И по нему попарно, лениво тянулись на ярмарку рогатые волы, покусанные слепнями. Тащили длинные телеги с мешками дорогой соли. А изнурённый жарой, палящим солнцем, хохол, лёжа на горе соли в рваных шальварах и вышиванке, порой сонно вскрикивал в небо: "Цоб-цобэ. Цоб- цобэ!". Напоминал о себе рогатым волам, вяло шевеля лозиной.
   Урожай в садах в тот год был как всегда богатый, ноге ступить некуда от красных яблок, синих крупных слив и ароматных жёлтых груш. И эта благодать буквально сразила нас. После московской голодухи мы буквально набросились на эту роскошь. И мама сразу принялась варить варенье во дворе, в тазу на печурке. Нельзя же добру пропадать. Хозяйка тётя Надя следила за животиной. Коза, поросёнок, гуси. А папа принялся за ремонт хаты и даже сколотил туалет. Однако август уже был на исходе, лето кончалось,   и папа сказал маме: "А почему бы, Нинуська, не отдать нашу доньку в сентябре в школу, пускай учит мову. Вдруг пригодится. Я могу завтра пойти и договориться". И мама с радостью согласилась. Вот так я и оказалась в средней пединовской школе. Принарядив в чистенькое, мама отвела меня туда 1-го сентября. Как говорится "первый раз в первый класс". Правда это была не московская школа да и класс необычный. Посередине села красовалась большая белёная хата (как и все остальные в Пединовке) с резными наличниками, и с нахлобученной по самые окна толстой соломенной крышей. А в большом, просторном классе (тоже с белёными стенами) стояли длинные столы и лавки, за которыми сидели дети разного роста и возраста. А учительница на всех была одна, общая. И я не понимала, о чём она говорит то одним детям, то другим по-украински, языком быстрым, напевным. По-хохляцки, как в шутку говорила моя мама. Да и папу она, улыбаясь, часто называла "ах ты моя хохляндия". И мне в Москве на праздники мама плела и надевала украинские веночки. И танец "гопак" под её аккомпанемент я танцевала отлично.
   И у этой учительницы на уроках я могла отгадать лишь редкие, схожие с русским, слова. Перемена начиналась со звонка не колокольчика, а глухим дребезжанием бОтало, с которым одинокие коровы паслись по лугам, чтобы не потеряться. В это самое ботало "звонил" под окном старик - сторож, поскольку в селе электричества тогда ещё не было. Заслышав такой "звонок", вся ребятня высыпала во двор и я за ними. И тогда все начинали что-то жевать. Кто варёную кукурузину, кто грыз яблоко, продолжая  при этом разглядывать меня с любопытством. А я достала из кармана свой хлеб, посыпанный сахарным песком, заботливо приготовленный мамой. Вышла во двор и учительница и, проходя мимо, спросила:
 - А Цэ шо у тЭбэ?  Я сразу её поняла и ответила:
 - Хлеб.
И в тот же момент вокруг меня раздался такой дружный хохот. На разные детские голоса. Такой, что я испугалась - Что, что я не так сделала? Не так сказала? Улыбалась и учительница и по-русски сказала мне назидательно и, как бы оправдывая своих учеников: - Надо правильно говорить не "хлеб", а "хлИ-иб". Поняла? ХлИб, - и ушла. А ребятня вокруг ещё долго смеялась, передразнивая меня "Хлеб...Хлеб..." А я спрятала недоеденный сладкий кусочек в карман и стояла с полными слёз глазами...
    А вечером, когда смерклось и на село над хатами и садами упало чёрное небо в проколах звёзд, и вся наша семья (родители, тётя с детьми)  собралась за столом ужинать и обсудить мой первый учебный день в пединовской школе, мама невзначай попросила кого-то подвинуть к ней ближе тарелку с аккуратно нарезанными краюхами хлеба. Его испекли из последних остатков муки, сметённых со всех уголков деревянного ларя. И тут я гордо, и громко, чтоб слышали все и, конечно, надеясь на похвалу, произнесла: "А правильно надо говорить не  хлеб", а "хлИ-иб". На секунду застыла тишина, но потом вдруг дружный смех залил хату. Надо мной все смеялись, хоть искренне и по доброму. И папа тоже сквозь смех сказал: "Ну вот, доня, даже и новую мову за день освоила. Вот тебе и "День знаний". А я оторопела. Сперва сидела недоумённо, как каменная. А потом вдруг рванулась из-за стола в дверь, выскочив вон из хаты. И с плачем, миновав двор, забежала в какой-то сарай и там забилась в тёмный угол на сено. И всё всхлипывала, утирая ладошками мокрые щёки. А растревоженные сонные гуси, тихонько сочувственно погагатывали, пока папа не нашел меня, уже спящую, и на руках не отнес в дом.
   Вот таким я вспомнила моё первое "1 сентября" ХХ века.