Сибириада

Глава первая «Итальянский дворик»

Безнаказанность за геноцид 1 500 000 армян в 1914–15 годах привела к еще большей трагедии — Холокосту 6 000 000 евреев в период 1933–45 годов. Великая Отечественная война 1941–45 годов унесла 27 000 000 жизней советских людей.

Что общего между Уильямом Сарояном, Григорием Ландау и Константином Симоновым? Их объединяет реквием по невинно убиенным миллионам людей. Григорий Ландау писал: «…в такие моменты ПАМЯТЬ бросает вызов ВРЕМЕНИ в споре за ВЕЧНОСТЬ».

Отвечая Уинстону Черчиллю, Уильям Сароян писал: «…сколько б ни глумились над моим народом, знайте, что если на Земле останутся два армянина, они обязательно найдут друг друга и создадут новую Армению». Военная поэзия Константина Симонова «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» не меньше трогает душу человека.

---

Я родился в СССР, в солнечной Грузии, в Тбилиси. Моя семья — родители, три брата. Я младший. Мы жили в центре города на улице Энгельса, 48. В нашем итальянском дворике дружной семьей проживали грузины, армяне, русские, евреи, курды, азербайджанцы… В теплые летние вечера мужчины собирались за большим столом во дворе. Играли в нарды, шахматы, домино. Всякий раз после игр дружно накрывали на этот же стол ужин. Женщины приносили, кто чем богат. Моя мама тоже принимала в этом участие. Приносили, у кого что было в холодильниках. Пили вино, ели, шутили, веселились. Мы с братьями с балкона нашей квартиры с интересом наблюдали за весельем в центре уютного итальянского дворика. Нашу семью неизменно представлял наш отец Саркис, но его никто так никогда не называл. Он всегда был Сергеем или Серёжей для русских соседей! Серго — называли наши соседи-грузины. Обсуждали результаты игр. Мы гордились, если выигрывал папа. Он особенно силен был в шахматах. Летом, в жару, наш русский сосед дядя Коля собирал всех малышей нашего двора и водил на водопад в Ботанический сад. Это был праздник для детей. А когда неожиданно к кому-нибудь из соседей приходили гости, мы помогали друг другу продуктами, чтобы стол был достойным для гостя. Мы занимали в долг друг у друга до зарплаты. И замечу, никто при этом не голодал и не нуждался. В СССР духовные ценности превалировали над материальными. Была другая идеология. Это мы сейчас понимаем, что, приобретя материальное, мы потеряли нечто более ценное. Это сейчас мы понимаем, что есть ценности дороже материальных! Это были прекрасные годы дружной семьи народов СССР, в которой прошла большая часть моей жизни. И наш итальянский дворик красноречиво подтверждал это. Каждый из нас свободно говорил на трёх языках одновременно! На русском, грузинском и своём родном. Мой отец владел ещё азербайджанским и немного говорил на фарси (персидском). Жизнь, работа заставляли изучать языки народов СССР! И это было прекрасно! Так было везде, во всех республиках СССР! Мы часто говорили друг другу, что одновременно проживаем три жизни, говоря на трех языках. Мы это реально чувствовали! Но одно было неизменным: мы все свободно и с удовольствием общались друг с другом на языке межнационального общения — на великом могучем русском языке! Мы были по-настоящему счастливы в большой семье народов СССР, объединенных великим русским народом. Мое поколение, уверен, меня прекрасно понимает. Как хочется донести нашу совместную историю до нового поколения! Неужели мое поколение станет свидетелем умирающей эпохи духовных ценностей? История должна передаваться новому поколению. Именно это и сподвигло меня написать рассказ о Сибириаде моей семьи. Донести новому поколению, что есть ценности дороже денег. Мы в ответе за то, что сами же создали общество потребления, в котором выросли наши дети. Через эти жизненные коллизии прошли миллионы советских граждан, и мы обязаны об этом помнить и передавать нашу общую историю из поколения в поколение, бросив вызов времени в споре за вечность! Как писал Ландау!

---

Однажды в далеких 70-х мы с отцом по телевизору смотрели гениальный по своей доброте и любви фильм «Девчата». До сих пор смотрю его, наслаждаясь игрой великих актеров. Помните фрагмент, когда Тося -(Надежда  Румянцева) приносит на делянку обед в солдатских термосах для бригады лесорубов Ильи Каврыгина -(Николай Рыбников)?! Действие происходит зимой, в Сибири. Там между ними произошел спор о том, что из картошки можно приготовить всего-то три блюда: вареную, жареную и картофель фри! Наша милая повариха Тося стала с ними спорить, что из картошки можно приготовить до двух тысяч блюд, и стала перечислять их… Мой отец в этот момент, сидя чуть сзади от меня, так прокомментировал этот фрагмент: «Сынок, а ты знаешь, ведь Тося права! Когда нас сослали в Сибирь, мы семь лет практически не видели хлеба. Пшеницу отправляли на Большую землю. Нам в колхозе платили трудоднями — мешками картошки и немного денег. Мы три раза в день ели картошку в разном варианте приготовления. Сибиряки научились из неё готовить до двух тысяч блюд и даже печь из нее хлеб. Картофель заменял нам всё. Уже смотреть на него не могли». Я давно хотел узнать от родителей, как они попали в Сибирь? Как нашли там друг друга?

---

Мои предки из Восточной Анатолии, провинции Муш, спасаясь от геноцида, попали в Тбилиси, где и родился мой отец в подвале 3-й женской гимназии. Его детство прошло на школьном дворе там же, только во времена СССР её переименовали в 66-ю среднюю школу. Позже я даже учился в ней. Однажды мама пришла за мной в школу, увидев, как я выхожу с урока физкультуры, сказала мне: «…в комнате, в которой ты сейчас переодевался, родился твой отец. Он жил здесь с родителями и тремя сестрами, бабушкой и дедушкой и еще несколькими семьями-беженцами одновременно». Я так расстроился. Спросил у мамы: «Разве можно жить в таких условиях?…»
«Можно , сынок , мы в Сибири жили ещё и не в таких условиях » с ухмылкой ответила мама .

Моему отцу было 17 лет, когда он с родителями попал под депортацию. Их сослали в Сибирь, под Барнаул, в село Ленки Алтайского края. А за два года до депортации, в 15 лет, отец потерял ноги чуть ниже коленей. Попал под поезд, когда вёз обед-тормозок своему отцу на работу. Детская шалость, нелепость, трагедия. По дороге к отцу он решил прокатиться на подножке вагона, схватившись за поручень. Машинист паровоза не заметил отца, выпустив на ходу пар, обжёг ему руку. Так он трагически попал под колеса. Он всю жизнь ходил на деревянных протезах с железным каркасом. Старался ходить так, чтобы никто не замечал физического недостатка. Когда папе нужно было принять ванну, он снимал протезы, и мама взваливала его на спину и несла в ванную комнату. В мою обязанность входило после ванны помогать отцу заправлять протезы в штанины новых брюк. Он старался ходить на протезах так аккуратно, чтобы люди не замечали его недостатка. Танцевал легко, водил машину без ручного управления! Его часто сравнивали с легендарным Маресьевым. Мы гордились им. Он всю свою жизнь прожил честным тружеником и порядочным человеком. Снискал к себе безграничное уважение среди людей, с кем он соприкасался в жизни.

Я никогда не спрашивал о его детстве, о том, как он попал в Сибирь, как там познакомился с мамой, тоже армянкой. Как они смогли там, в бескрайней Сибири, найти друг друга? Я понял, что пришло время узнать обо всем этом, и решил после фильма расспросить его об их Сибириаде.

---

Глава вторая. «Депортация»

Мне было 20 лет, когда я настойчиво попросил отца рассказать об их Сибириаде. Мы к тому времени уже 10 лет как переехали из Тбилиси в посёлок Лазаревское. Братья уже студентами учились в Ленинграде. И отец мог больше времени уделять мне, хотя времени у него для меня не было с самого детства. Некогда было ему заниматься детьми, а до младшего так тем более дело не доходило. Чтобы достойно содержать семью, отец и мама много работали.

Я и раньше донимал родителей вопросами об их Сибириаде, но всякий раз они уклонялись от откровенного разговора. Я догадывался, что эта полоса их жизни (1947–1954 гг.) навевала им мрачные воспоминания, и с пониманием относился к этому. Не настаивал. Но любопытство всё же одолевало меня. Я хотел знать историю их знакомства, свадьбы, совместной жизни в создании семьи. Сибирь — это так далеко и холодно! Как южане могли там выжить?

---

Посмотрев фильм, мы поужинали, и там же за столом отец, сидя напротив, сам начал разговор: «…Сынок! Во-первых, извини меня за то, что я мало времени уделял тебе и твоему воспитанию. Просто работа занимала все время. Запомни в жизни только одно! ДОБРОЕ ИМЯ ДОРОЖЕ ДЕНЕГ! Это ключ ко всем перипетиям в жизни, с которыми ты так или иначе столкнёшься! (Господи, как он был прав! Он поделился со мной всего-то одной мыслью, и этого было для меня достаточно, чтобы пронести через всю свою жизнь вроде бы простое правило. В первый раз за 20 лет отец говорил со мной по-взрослому. Просто поделился своим жизненным опытом, и этого было достаточно!)

А теперь про нашу с мамой Сибириаду», — продолжил отец.

---

В паспортах у армян, бежавших в СССР от геноцида, была отметка: «Турецкоподданный, неблагонадёжный» — как клеймо на туше скотины. Нас расселяли в полуподвальных и подвальных помещениях. Мы были ограничены в гражданских правах. Вскоре под надуманным предлогом, как «неблагонадёжных», по инициативе Лаврентия Павловича Берии было принято решение депортировать всех в Сибирь. Армяне-беженцы в Тбилиси проживали компактно. Все были на учёте в НКВД, поэтому собрать их и оповестить о принятом решении государству не составляло труда. Капитан НКВД дал 2 часа на сборы. Иметь при себе тёплые вещи, паспорта, еду и деньги — у кого сколько есть. Сборы на центральном железнодорожном вокзале Тбилиси. На вокзале нас встретил всё тот же капитан НКВД в сопровождении конвоя вооруженных солдат. Они нас, как преступников, сопровождали до места назначения в Алтайском крае. На железнодорожном пути стоял наш эшелон — паровоз с составом товарных вагонов, так называемых «теплушек» с тюками сена, чтоб не так жестко было «путешествовать». Итак, сопровождаемые капитаном НКВД и нарядом вооруженных солдат, мы отправились в неизвестность навстречу новой судьбе, которая гнала нас, как скотину с клеймом тавра в скотовозках, все дальше и дальше от Родины.

---

Это был август 1947 года, лето. Ехали 28 дней!! Ехали долго, целую вечность. Вскоре закончилась еда. Останавливались на каждом полустанке в поисках воды и хоть какой-то еды. Потратили все деньги. За эти 28 дней в этом поезде «жизни» мамы рожали детей. От воды и еды, которую находили по пути следования, болели инфекциями. Умирали по старости и болезням. Тела умерших хоронили поблизости от железнодорожного полотна на полустанках. Капитан НКВД давал 30 минут времени на погребение и проводы — строго ни минутой больше. Я, хоть и на протезах, спрыгивал с вагона и вместе со всей молодёжью киркой, лопатой и ломом быстро рыл могилы, помогая убитым горем родным успеть провести в последний путь человека по-человечески. Насмотревшись на столько смертей, мы с ребятами рыли могилы уже без эмоций, как на конвейере смерти, лишь бы уложиться в строго отведенное капитаном время. До четверти от всего состава беженцев умерли по пути следования, так и не увидев загадочную Сибирь. Сколько безымянных могил усеяли собой армяне вдоль дороги Транссиба, никто из нас не знает до сих пор?! Геноцид продолжался.

---

«Вагончик жизни» привёз нас в Алтайский край. Август, красота, раздолье, поля пшеницы простирались до самого горизонта. Нас привезли прямо в открытое поле. Капитан распорядился выйти всем из вагонов и разместиться прямо вдоль пшеничного поля на грунте у дороги, которая шла в село Ленки. Солдаты встали в караул. Поезд уехал. Встретили нас председатель колхоза и такой же, только местный сибиряк — капитан НКВД. Они втроём так громко обсуждали нашу дальнейшую судьбу, что мы всё слышали, и практически наша судьба решалась прямо у нас на глазах. Председатель колхоза виновато объяснял нашему капитану, что колхозники отказываются расселять армян в свои дома, несмотря на то что решение уже было принято государством. В то время ослушаться надо было иметь мужество! Сибиряки — народ суровый, но справедливый. Мы тогда их ещё не знали. Их аргументы были разумными. Во-первых, мы практически все болели дизентерией, у кого-то подозрение на тиф. Как мы их примем в свои дома? У нас у самих дети! — возмущались они. Сопровождающий нас капитан настаивал на выполнении директивы: «Ничего не знаю. Или выполняйте директиву, или я буду отправлять депешу в НКВД. Кормить людей нечем, жить негде, как теперь выясняется. Если не расселим, у меня указание расстрелять и в братскую могилу. Вы уже 4 часа никак не решаете проблему». Солдаты делились своими пайками с армянами. Они такие же голодные и изможденные, как и беженцы. Ситуация патовая. Времени для принятия решения иссякает. Выход один — расстрел и братская могила». Мы все это видели и слышали, как на наших глазах решалась судьба сотен ни в чём не повинных людей.

---

Вдруг сибиряк-капитан НКВД заступился за нас! Он обратился к нашему сопровождавшему капитану: «Как ты можешь вот так просто, после таких пережитых мытарств, так спокойно принять такое жестокое решение? И потом, они же наши единоверцы, в конце концов! Дай мне ещё один шанс, я попробую все же уговорить колхозников принять их в свои дома. Дай мне ещё 2 часа!» Наш капитан согласился. «Но не минутой больше!» — крикнул ему вслед. Капитан-сибиряк вместе с председателем колхоза уже мчались в село на «Студебеккере». Шло время! Прошли ещё 2 часа, 3 часа, 4 часа! Капитан и солдаты терпеливо ждали. Уж очень не хотелось им просить армян рыть себе же братскую могилу. Хоть и строгий был наш капитан НКВД — винтиком в этой чудовищной машине смерти, но по сути, в глубине души он был хорошим человеком. Видно было, как он переживал. Мы это понимали. Эта драма разворачивалась на наших глазах. Мы были измождены до такой степени, что нам было уже безразлична наша судьба. Безысходность навевала чудовищные мысли. Пусть уже быстрее расстреляют и наконец закончатся наши мучения. Это тот случай, когда живые завидуют мёртвым! Мы уже несколько дней голодали, и спелые колосья пшеницы дразнили нас своим видом. За три колоска ссылали на Колыму, зная это, мы все равно не могли сдерживать нормальные человеческие инстинкты. Армяне срывали колоски пшеницы, растирали их в ладонях и ели её сырую на виду у капитана. Неслыханно в те суровые времена! Но ему также, как и нам, уже было всё безразлично. Хоть перед смертью пусть пшеницей утолят свой голод, наверно, думал капитан. Твой дед — мой отец — на мгновение встал и обратился ко всем армянам: «Не ешьте, пожалуйста, сразу зёрна! Наберитесь терпения! Медленно разжевывайте во рту до кашицы и так глотайте, а то умрёте от заворота кишок в конвульсиях еще до того, как нас всех расстреляют». И показал на своем примере, как надо есть сырые зёрна пшеницы, чтобы утолить нестерпимый голод и при этом остаться в живых. Народ послушал его, ел вдоволь, не спеша, и это было похоже на исполнение последнего желания человека перед смертью. Капитан посмотрел на часы. Терпение иссякло. Для успокоения своей совести он обратился к нам: «Армяне! Вы всё видели и слышали. Я сделал все, что в моих силах. Мы вас кормили по дороге, давали возможность проводить в последний путь своих родных. Я обещал 2 часа, прошло 4 часа и 15 минут. Это означает, что сибиряки вас не пустят в свои дома. Не судите нас строго, если можете. Всем встать! Повернитесь лицом в поле». Мы, обреченные, смирившиеся с любым исходом, покорно выполнили приказ. Все встали в цепочку. Отец взял нас за руки. Мы смотрели на бескрайние просторы золотистой пшеницы, уходящей за горизонт. Мы понимали, что это были последние мгновения жизни. Последняя картинка перед глазами армянина, которого судьба-злодейка гнала из Восточной Анатолии через Грузию в Алтайский край, по пути усеяв своими телами Транссиб. Какая нелепость! Какая чудовищная несправедливость! Вот уж действительно пути Господни неисповедимы. Муш — Тбилиси — Алтай — Вечность (конечная станция). За чьи грехи судьба так жестоко наказывает ни в чём не повинных людей? Капитан приказал конвою перезарядить карабины. Этот лязг затворов на всю жизнь остался у меня в памяти. И мы все — армяне и солдаты — ждали команды нашего капитана. Воцарилась гробовая тишина. Это мгновение всем казалось, что длилось вечно. Фактически же мы стояли так, взявшись за руки лицом в поле, 10–15 минут. Капитан не решался отдавать смертельный приказ!

---

Ты не поверишь, дорогой читатель! Это не кино, это не фантазии сценариста и режиссёра! Это реальная жизнь 1947 года! В этот момент все мы — жертвы и палачи — в этой гробовой тишине где-то вдалеке со стороны грунтовой дороги услышали едва доносившиеся сигналы целой вереницы грузовиков «Студебеккеров». По мере их приближения гудки были слышны все отчетливее. Сомнений не было. Это было спасением для всех. Для нас и для капитана с конвоем! Первыми увидели этот караван СПАСЕНИЯ солдаты и капитан НКВД. «Отставить!» — с облегчением отдал приказ он. Солдаты опустили карабины и дружно выдохнули. Брать на себя такой грех никому не хотелось. Мы повернулись и увидели, как караван «Студебеккеров» приехал за нами. А на первом грузовике, на подножке кабины, держась за стойку зеркала, был наш спаситель — сибиряк-капитан НКВД! Он так громко кричал: «СТОЙТЕ, НЕ СТРЕЛЯЙТЕ!!!», что нам казалось, перекрикивал все гудки грузовиков вместе взятые. Он обратился к нам: «Армяне! Колхозники вместе с председателем приняли решение научить армян рыть землянки. Перезимовать первую зиму в них. Кто выживет, значит, тот сможет выжить в наших краях! Сибирь принимает только сильных! Всех сразу в колхоз на работу. Работы хватит всем! Весной начнём вместе строить для вас дома!» Это был праздник жизни. Нас погрузили на грузовики, и мы поехали навстречу новой судьбе! Для нас это было самым коротким временем между осознанием неминуемой смерти и счастьем новой, неизведанной жизни в таинственной и загадочной для нас, южан, Сибири. По дороге в суровый Алтайский край мы уже потеряли многих. Что ждало нас впереди, никто не знал… Главное, что сейчас мы живы и сыты!

---

Глава третья «Волчья стая»

1947 год, август. Село Ленки под Барнаулом. Родители, я и две старшие сестры — Элла и Евгения. Мы добрались до Сибири, мы живы, а значит, всё будет  хорошо. Сибиряки — народ хоть и суровый, но справедливый и милосердный. Чувствуя свою вину за то, что не пустили нас в свои дома, старались компенсировать это заботой обо всем остальном: в еде, одежде, лекарствах, раздавали всем ватные одеяла, подушки… «Нет времени на раскачку!» — говорили они. — «У нас лето короткое, зимы ранние, холодные, суровые». Сибиряки стали показывать нам, как надо строить землянки. Сначала штыковой лопатой аккуратно вырезаешь дёрн размером метр на полтора и складываешь стопкой, чтобы на солнце и на ветру быстрее просох. Складывали в стопки по периметру будущих стен землянки. Потом каждая семья стала рыть себе яму для жилья. Как быстро рыть ямы, нас учить не надо было. Армяне хорошо усвоили это ремесло по дороге в Алтай. Нам, теперь живым, предстояло прожить в ямах до весны. Кровлю мастерили из веток, сена и глины. Посередине торчала труба от буржуйки. Вот и всё жильё! Главное теперь — надо бы успеть запастись валежником и кизяком, чтоб хватило до следующего лета. Работали в колхозе в охотку. Работы хватало на всех. Я вначале сапожничал, позже стал механизатором. Шло время, два народа присматривались, притирались друг к другу. Происходило взаимное проникновение культур на простом бытовом уровне. Сибиряки учили нас петь и танцевать под частушки, лепить знаменитые сибирские пельмени, готовить 2000 блюд из картошки)). Армяне научили сибиряков шить одеяла и матрасы из овечьей шерсти, готовить долму, пахлаву… Происходило сближение двух народов через взаимное проникновение культур на уровне простых человеческих радостей, пристрастий и бытовых мелочей. Шло время, мы прижились к сибирякам, они к нам. Сомнения и предубеждения об армянах рассеялись. Сибиряки узнали нас поближе и поняли, что мы трудолюбивый народ с живым умом и хорошим чувством юмора, который помогал выживать.

---

Наступила суровая сибирская зима. Армяне — народ теплолюбивый, хоть нас сибиряки учили, как экономить на дровах и кизяке, но всё тщетно. Наступил момент, когда стоял мороз 40°, а топить нечем. Отец, уже в возрасте под 70 лет, болел, и мы боялись, что не доживет до весны. У сестры Евгении возникли проблемы с сердцем. Выходить за пределы села нам было запрещено по закону. Мы находились в селе на поселении. Надо было спасать отца. Ему уж совсем было плохо. Мы со старшей сестрой Эллой решились на отчаянный шаг. Запрягли в сани колхозную лошадь и помчались в лес за валежником. Возвращаясь в село, я сидел на дровах, свесив свои ноги с протезами, а сестра вела лошадку в повод. Радость от осознания того, что теперь в землянке будет тепло до самой весны, охватило нас. Неожиданно лошадка занервничала, почуяв опасность, поднялась в галоп. Мы помчались в сторону села, не понимая, что происходит. Через мгновение теперь и мы увидели стаю волков, которая нас преследовала. До села оставалось около километра. Обычно волки не подходили так близко к селу. Но лютая зима и голод вносили свои законы. Волки набросились на меня, точнее на мои ноги, а еще точнее на мои протезы в кирзовых сапогах. Стали грызть их. Я схватил увесистый дрын и стал дубасить их по мордам. У волков аж искры летели, когда, прокусив клыками штанину брюк и голенища сапог, они добирались до моего железно-деревянного протеза. Молодой, ещё не понимая, в какой опасности мы с сестрой находились, я с азартом крошил волкам морды. Мы приближались к селу. То ли волки учуяли запах человеческого жилья, то ли мои протезы их сбили с толку, я не знаю. Главное, что мы остались живыми. Главное, что теперь отец выживет. На окраине села нас уже поджидал капитан НКВД. Тот самый, который спас нас от расстрела. Взгляд суровый, как грозовая туча, не предвещал нам ничего хорошего. Неужели нас он пошлёт дальше на Колыму за нарушение правил поселения, подумал я. Мы с сестрой стали объяснять, что отцу плохо и в землянке очень холодно. У нас не было выбора. Выслушав нас, он посмотрел на мои ноги с разорванными штанинами и голенищами сапог. Удивлённо спросил: «А что это с тобой произошло в лесу?» Я, облегченно выдохнув, стал ему рассказывать про стаю волков и как я от них отбивался. «Да врешь ты всё! Не верю, а где кровь?!» — возмущался капитан. «А откуда ж ей взяться, — я ему объяснял, — у меня же нет ног! Это протезы» — и показал ему обе свои ноги. Капитан оторопел и после длительной паузы, видимо, принимая решение, что с нами делать, сжалился. «Быстрее в землянку и чтоб больше за пределы села ни ногой», — сказал сестре, а посмотрев на мои ноги: «…ни протезом», — жёстко пошутил капитан. Он опять нас спас. Капитан НКВД оказался нашим ангелом-хранителем. Его милосердие к нам было осознанным и значимым. (Невероятно! Ломались наши стереотипы о сотрудниках НКВД.)

---

К великому сожалению, нам с сестрой не удалось спасти отца. Мы застали его бездыханным, обхватившим ещё теплую буржуйку. Вот так землянка для живых стала могилой для моего отца. А чуть позже, в эту же зиму, и для моей сестры Евгении. Не выдержало все же её молодое сердечко таких испытаний, которые свалились на наши головы. Много армян не дожили до весны в эту лютую зиму 1947 года. Остались только сильные здоровьем и духом. Мы хорошо это запомнили тогда у кромки пшеничного поля, когда капитан-сибиряк предупреждал: «Выживут только сильные. Сибирь слабых не принимает». Геноцид продолжался. Нас было пятеро, остались трое. Мама, сестра и я. Надо было жить дальше вопреки ударам судьбы. 1947 год для меня в возрасте 17 лет стал суровым испытанием. В душе я чувствовал себя уже 40-летним мужчиной, на плечи которого свалился груз ответственности за маму и сестру. Судьба заставляла взрослеть мгновенно. Это была страшная цена взросления. В землянке у теплой буржуйки длинными зимними вечерами, оставшись втроём, я задавался вопросами. Почему с нами так жестоко поступила судьба, изгнав из Родины, и через муки ада, через миллионы жертв мы оказались на краю земли в прямом и переносном смысле в лютый мороз, пока ещё живыми?! Я смотрел на свои протезы со следами волчьих клыков и думал, что эта стая волков, наверно, и есть Люцифер, который никак не насытится нашими жизнями? А мои протезы, которые прогнали его, — это и есть несгибаемая воля к жизни? Может, это Господь специально лишил меня ног, чтоб через два  года спасти мою жизнь? Может, моя жизнь ещё для кого-то была нужна, кроме мамы и сестры?

---

Я слушал рассказ своего отца на одном дыхании, с замиранием сердца. Мы знали с ним ответы на эти вопросы. Необязательно было произносить их вслух. И без слов то было всё понятно. Только сейчас я стал понимать , почему отец всегда избегал разговоров про свою Сибириаду.

---

Глава четвертая «АЛВАРД»

«…если на земле останутся два армянина — они найдут друг друга и создадут новую Армению» «…армяне сохраняют себя через язык, юмор и солидарность даже в изгнании» Уильям Сароян.

АЛВАРД — имя армянского происхождения. Этим именем нарекали армянских девочек. Оно символизирует красоту, страсть и благородство. Ассоциируется с ярким цветком — розой. Имя АЛВАРД состоит из двух слов и переводится на русский как «АЛ» — алая, красная. «ВАРД» — Роза.

Ты уже, наверно, догадался, уважаемый читатель. Это моя и моих двух старших братьев будущая мама. С какой невероятно мистической точностью родители нарекли её этим именем. Она обладала всеми перечисленными качествами и безумно любила красные розы. Признавала только их.
В нашем саду во дворе частного дома в Лазаревском , мама всю свою жизнь заботливо ухаживала за кустами роз по всему саду . Каждое утро наслаждалась их красотой и благоуханием и неизменно дарила всем только розы со своего сада .

Мама была на два года младше отца. Алвард, 15-летней девочке, вместе со своей большой семьёй предстояло пройти такой же путь в Сибирь, как моему отцу. В таком же эшелоне, теплушке с сеном, с НКВД и конвоем солдат, приблизительно в это же время и пройти через все испытания. Она была родом из села Шулавери Шаумянского района Грузии. Её семья никакого отношения к армянам-беженцам не имела. Но и таких армян тоже под одну гребёнку выселяли из Грузии подальше в Сибирь. Почему? До сих пор не пойму. Догадайся сам, дорогой читатель.

---

Мама попала на поселение в село Кулундинка. Работала в колхозе вся семья. Мама уже с 15 лет работала со всеми на равных. Человек волевой, сильный духом и неуёмной энергии уже с детства. Она так и проживёт свои 92 года энергичным, волевым человеком с прямолинейным , жестоким , колючим , как шипы роз характером , но всегда справедливым и честным  . Сибирь воспитала  Алвард  именно такой , как единственный шанс выжить.
В колхозе мама выполняла двойные, тройные суточные нормы, везде, куда бы её ни посылали на работу. Стояла на плугу, боронила, работала на току, по выходным торговала на рынке продукцией колхоза, работала поварихой на кухне. Отец, как и любой родитель, переживал за неё. В свои 15 лет она была привлекательной, красивой девчонкой и работала вместе со взрослыми. Поэтому отец часто приглядывал за ней, чтоб никто не обидел. Алвард однажды в столовой на кухне огрела колхозника горячей поварёшкой, чтоб не распускал руки. Почти как Тося в фильме «Девчата». С тех пор к ней никто не приставал, боялись. У меня до сих пор остались на видео родительские воспоминания про Сибириаду. Мама там очень смешно рассказывает этот эпизод из жизни.

---

Шли годы. Армяне становились настоящими сибиряками. Мы приспособились к новой жизни, и казалось, так будет всегда. У отца было много друзей, но самыми близкими стали Николай и Виктор. Однажды они завели с ним разговор насчет его женитьбы. Дескать, Серёжа, пора обзаводиться семьей. Мы тут недавно были на нашем рынке и заприметили для тебя красивую армянку. Она из Кулундинки, и по выходным колхоз её отправляет торговать на нашем рынке. Овощами, фруктами, зерном и разной там всякой всячиной. Мы под видом покупателей поближе с ней пообщаемся. Ты её внимательно рассмотришь. Девчонка — класс! Отец категорически был против женитьбы. Комплексовал из-за своей физической неполноценности. Ну и потом считал, что рано ещё жениться. Дескать, не время вешать себе хомут на шею. Однако друзья Николай и Виктор практически насильно его уговорили хотя бы взглянуть на неё. Пришли к Алвард на рынок, а она в этот день, как назло, торговала хомутами и всякой упряжной амуницией))! Отец так разозлился на друзей. «Я ж вам говорил, что не хочу жениться! Рано мне ещё хомут на шею вешать». Но девочка ему всё же понравилась)) Этот хомут был знаком свыше!)) Они познакомились, стали общаться. Алвард сообщила родителям, что у неё есть парень-армянин, правда, у него есть один недостаток. Он без ног, ходит на протезах. Узнав об этом, её отец категорически возражал. «Он же полчеловека! Ты с ума сошла!» — возмущался он. Он плохо знал свою дочь. Он забыл, как её назвал, и она ему об этом напомнила)) «Представляешь, отец, — говорила Алвард, — он такой хороший и надежный человек, что я готова выйти замуж за его оставшуюся половину. Еще не каждый физически полноценный мужчина может сравниться с Серёжей! Я решила, и я выйду за него». Ничего не оставалось, как смириться с выбором дочери. Это гимн силе любви и женской воли, Алвард! Ты, девочка-скала! Ты, как алая роза, проросшая в снегах. Наша жизнь висела на волоске! Если б не твоя любовь к Серёже и сибирская воля, нас бы не было. Гордимся тобой, наша любимая, дорогая мамочка!

---

Февраль 1952 года. Мой отец-жених вместе с друзьями Николаем и Виктором на санях с упряжной лошадкой, с ХОМУТОМ)) и колокольчиками выехали из села Ленки в село Кулундинку сватать Алвард. В Сибири её никто так не называл. Трудно запомнить. Сибиряки её называли Розой. По дороге в Кулундинку началась метель, вьюга, дорогу замело. Жених с друзьями заблудились. Жених так обрадовался. Значит, не судьба, думал он. Но друзья-то сибиряки!)) Замечательные, чистые душой ребята. «Не расстраивайся, Серёжа, — говорили они, не подозревая, что Серёжа, наоборот, рад был этому обстоятельству. — Брось поводья, не мучай лошадь. Она сама нас выведет к людскому жилищу», — кричали ему друзья. И тогда отец решил: вот если лошадка вернется обратно в наше село, значит, точно не судьба. Но если она привезёт нас в Кулундинку к Алвард, к моей Розочке, тогда обязательно женюсь.

---

Вот так в феврале 1952 года в Сибири, на краю земли, в лютый мороз и метель нашли друг друга два армянина, как и мечтал Уильям Сароян в разрушенном после войны Ростове-на-Дону в баре за кружкой пива с молодым местным армянином, кстати также как и мои предки бежавшим из провинции Муш , в диалоге с которым он и произнёс святую для каждого армянина фразу про двух армян, оставшихся на земле, чтобы обязательно встретились и создали бы Новую Армению. Вот оно, пророчество Уильяма Сарояна, ставшее реальностью! Их встреча в сибирской метели вопреки всему — лучший ответ на геноцид и депортацию! А помогли моим отцу и маме выжить и создать новую армянскую семью два капитана НКВД, конвой солдат, председатель колхоза, друзья Николай и Виктор и деревенская лошадка с хомутом и колокольчиками, как вынужденная сваха поневоле))! Это гимн общей судьбе народов СССР, перемолотой жерновами репрессий, войн и депортаций. Это гимн русским ребятам, представителям великой нации со своей собственной трагической историей, судьба которой неразрывно связана с судьбами её народов, проживающих столетиями в одной семье  великой  России! Таких судеб, мною рассказанной, миллионы среди русского народа и народов республик СССР. Об этом надо помнить. Кто не помнит прошлого, осуждён повторить его ошибки! Это именно то, что сейчас происходит с нами, с народами СССР. Почему мы так легкомысленно относимся к нашему прошлому?! Друг к другу?! Мы летим в бездну, в самоуничтожение?! Где «НАШ» старик Берман?! Одна надежда на его «Последний лист» берёзки, чтобы исцелить этот недуг, поразивший народы, некогда жившие дружной семьёй в «итальянском дворике»!

ЭПИЛОГ

Летом 1957 года Никита Сергеевич Хрущев реабилитировал армян и вернул на прежние места проживания. Отец с мамой, с сестрой Эллой и со своей Алвард, с первенцем-сыном, который родился в Сибири, вернулись в Тбилиси. Но здесь их уже никто не ждал. Наше полуподвальное жилище на углу улиц Энгельса и Мачабели было уже занято редакцией газеты «Заря Востока». Нас временно приютили родственники отца, предложив семье разместиться на балконе на открытом воздухе. Алвард вот-вот должна была родить второго сына. На дворе сентябрь 1955 года. Жить на балконе становилось невыносимо. Теперь надо было бороться с бюрократической системой за более или менее нормальные жилищные условия. Это всё же легче, чем выживать в землянках Сибири. Отца два месяца в буквальном смысле гонял секретарь райкома из одного административного здания в другое к председателю райисполкома. Эти партийные вельможи восседали в своих уютных кабинетах, каждый на пятом этаже, издевались над отцом, неподозревая, что он с трудом преодолевает эти лестничные пролеты на протезах. Всякий раз отец замечал, что его папка на столе у бюрократа небрежно лежала нетронутой всегда в одном и том же положении. Понимал, что чиновнику глубоко безразлична судьба простого человека. После очередного отказа в жилье отец отчаялся до такой степени, что решился на суицид как единственно простое решение всех проблем. Он распахнул настежь окно лестничного пролёта пятого этажа райкома , встал в оконный проём и никак не мог решиться на последний шаг. Находясь в таком отчаянном положении, вся жизнь промелькнула перед его глазами. В какой-то момент он понял, что смалодушничал. На его плечах лежала ответственность за жизни мамы, сестры, Алвард, сына! Он стал рассуждать хладнокровно, с ледяным спокойствием. «Хуже, чем то, что я пережил в депортации, уже не будет, дальше Сибири не пошлют! Я там уже был, и меня этим не испугаешь!» Отец вернулся в кабинет секретаря райкома, сел на кожаный диван и решительно заявил вельможе, что не уйдет из кабинета до тех пор, пока бюрократ не распорядится выделить положенное жилье. Неслыханное бунтарство по тем временам, за которое можно было надолго вернуться под конвоем обратно в Сибирь. Секретарь райкома пригрозил милицией, наручниками и тюремным заключением за такую дерзкую выходку. На что отец хладнокровно ответил ему, что не боится ничего после Сибири, и потом: «…как вы и председатель райисполкома дошли до такой степени цинизма и бездушия, заставляя меня, человека без двух ног, вот уже два месяца „гонять“ по этажам, обманывая меня — отца семейства, живущего на балконе под открытым небом!» «А разве вы инвалид?!» — возмутился секретарь. — «По вам не видно! Наверно, купил справку инвалида, чтобы улучшить себе жилищные условия?! Сейчас мы разберемся с тобой!» — и потянулся за папкой. Перейдя на «ты», бюрократ хотел показать отцу, кто здесь хозяин положения. Как он ошибался! Перед ним был человек несгибаемой воли. Отец намеренно продолжал сидеть на диване, чтобы бюрократ хоть как-то обратил внимание на неестественно угловатые от протезов колени ног. Они-то как раз всегда подло выдавали его инвалидность. В жизни, в обществе отец старался по возможности больше стоять, чем сидеть, чтобы никто не замечал его недостатка, но здесь была другая ситуация. Надо было проучить этого негодяя. Тогда отец встал и решительно подошел к нему, поочередно задирая штанины брюк, показал: «Вот это тебе одна „справка“!» — обнажив протез вместо ноги, — «а это тебе вторая „справка“, если ты слепой и ничего не видишь.Эти «справки» я купил у машиниста паровоза 7 лет тому назад прямо под колёсами вагона!!! Ни ты, ни твой председатель исполкома за два месяца так и не удосужились открыть мою папку с документами, которая лежит у тебя под носом на столе. Поэтому я в твоем кабинете буду дневать и ночевать до тех пор, пока ты не предоставишь моей семье человеческое жильё. По-твоему, жить на балконе в ожидании хоть какой-то квартиры — это есть улучшение жилищных условий. Сам то небось где живешь и в каких условиях , может расскажешь , я с удовольствием выслушаю тебя  ?!» Бюрократ был повержен. Только сейчас при отце, через два месяца, этот негодяй открыл папку и нашёл медицинскую справку о том, что отец действительно являлся инвалидом детства. О справки, «великие» справки! Без них этот негодяй не видел смысла своей жизни. Он нехотя связался по телефону с председателем райисполкома и распорядился выделить квартиру. После каких-то уточнений со стороны председателя исполкома (видимо, тот никак не мог поверить в такое неожиданное решение) секретарь райкома буквально крикнул в трубку: «Повторяю вам! На этот раз ТОЧНО надо отдать квартиру!» Отец победил систему так же, как побеждал мороз и голод — упрямством и отчаянием человека, которому нечего терять. Он прошел через Сибирь и стал тем самым «армянином с сибирским характером», который может пойти напролом и победить цинизм системы. Находясь между жизнью и смертью в оконном проёме лестницы пятого этажа, принимая единственно правильное решение, отец даже не подозревал, что в это же время у мамы начались схватки и сердобольный сосед повёз её в роддом. Мама в этот момент рожала ему второго сына буквально на лестнице роддома. Её не успели довести до палаты. Врач-акушер решил принимать роды прямо на лестничной площадке. Какое невероятно мистическое совпадение!
На одной лестнице отец решал, жить или умереть от безысходности, а Алвард на другой в это же время рожала ему второго сына! Сын, рожденный на лестнице в роддоме, остановил отца от малодушия на другой лестнице и дал отцу  силы и мужества сломить людоедский режим .  Сыновья и Алвард  стали  ответом на вопрос отца самому себе тогда, в лютый сибирский мороз 1947 года, в землянке: «…может, кому-то ещё была нужна моя жизнь, кроме мамы и сестры?»

---

Это уже были другие армяне. Армяне с едрёной смесью армянской воли и русской стойкости, как рецепт выживания, рождённый страданием и силой духа. Они пройдут с честью через новые вызовы судьбы, и у них все получится в той самой квартире, в том самом уютном итальянском дворике, где дружной семьей жили грузины, армяне, русские, евреи, курды, азербайджанцы… в солнечной Грузии, в городе Тбилиси. На улице Энгельса, 48.

---

P.S. Уважаемый читатель! Эту прозаическую миниатюру я писал для своей большой многонациональной семьи, где счастливо живут рядом с нами долгие лета русские и украинцы. В каждой семье есть что вспомнить и передать детям, написав свою историю. В каждой семье должен быть такой учебник жизни, как лекарство от беспамятства! Это очень важно для нашего молодого поколения, прежде всего, чтобы помнили историю происхождения своей семьи и передавали её из поколения в поколение, как несокрушимый фундамент Родины! И тогда ПАМЯТЬ, бросив вызов ВРЕМЕНИ в споре за ВЕЧНОСТЬ, обязательно победит! И мы будем гордиться нашими детьми. А «Доброе имя дороже денег» — станет для них универсальным рецептом преодоления жизненных коллизий и перипетий, с которыми так или иначе нашим детям предстоит столкнуться в жизни. И не дай Бог с такими, какие пришлось пережить моим родителям и предкам. Буду искренне рад, если для вас время, потраченное на прочтение этой Сибириады, было потрачено не зря. Одно знаю точно! Писал искренне и честно под тихий шёпот родителей сквозь вой сибирской вьюги. Они прожили суровую жизнь, полную тяжёлых испытаний. Говорили на русском, грузинском и армянском языках, а значит, прожили одновременно три жизни и были счастливы, не стенали и ни о чём не жалели. Трудились всю жизнь, создавая вокруг себя «цветущий сад» в виде большой счастливой многонациональной семьи. Судьба моих родителей научила стойкости, вере в любовь, силе человеческого духа и напоминает нам о страшной цене, которую заплатили наши народы. Таких судеб миллионы. Мы не имеем права предать их забвению, чтобы «пути Господни» не стали снова путями в безымянные могилы вдоль Транссиба.

Язык — душа народа. Я говорю на трёх языках и смотрю на мир по-русски, по-грузински, по-армянски одновременно. Моя Родина и судьба, моя душа неразрывно связаны с Россией, Грузией и Арменией. Таких, как я, миллионы. Неужели мы станем поколением умирающей эпохи…?!

Мне 66. Всякий раз, когда смотрю фильм «Девчата», я вспоминаю Сибириаду своих родителей. И каждый раз ловлю себя на мысли о том, что снова услышу голос отца, сидящего чуть сзади: «Сынок! А ты знаешь, ведь Тося права! Из картошки можно приготовить 2000 блюд…»

Тося! Она, наверно, и есть наш «Берман»…?

К.С.

От автора.

Я далёк от мысли идеализировать жизнь наших народов в СССР. Мы сталкивались в повседневной жизни с неоправданной жёсткостью, неповоротливой, антигуманной бюрократической системой управления государством. К примеру, моему отцу приходилось каждые пять лет доказывать медкомиссии, что у него нет ног. Абсурд! Справка нужна была для получения новых протезов на заводе. Он всегда с юмором относился к этому унизительному процессу, когда комиссии врачей демонстрировал свои обе культи. Отец каждый раз задавал одним и тем же врачам один и тот же вопрос: «Как вы думаете, за пять лет могли бы у меня вырасти новые ноги? Почему нельзя выдать мне справку один раз на всю оставшуюся жизнь?» Врачи понимали сарказм отца. От них мало что зависело. У них была инструкция 1937 года или какого -то там ещё бесовского года , не важно .
Все понимали, что система управления была людоедской. Как правило, после комиссии надо было ждать ещё полгода, пока завод изготовит новые протезы. Отца не стало в 2005 году. Он заснул и не проснулся. Ушёл, как святой человек. Новые протезы завод прислал спустя полгода после его смерти. Система была настолько мертва изнутри, что продолжала шевелиться и «отправлять протезы» уже тогда, когда самого человека, ради которого она должна была существовать, давно не было в живых.

Это был символический приговор бездушной, людоедской, бюрократической системе управления народами СССР. Этот эпизод с протезами — практически эпиграф к гибели всей страны! СССР не стало потому, что советский народ не хотел больше терпеть такие унижения. Народы СССР жили дружно — это одно. А людоедская государственная система управления — это совсем другое. Пожалуйста, прошу не путать. Чтобы сохранить государство, надо было вовремя менять систему управления. В этом, по-моему, и заключалась великая трагедия СССР.

Нам всем нужна память не для ностальгии или обиды, а для того, чтобы не допустить повторения тех же ошибок, чтобы ценить человеческое достоинство выше бюрократической бумажки! И всё же это наша общая история. Она должна помочь нам правильно оценивать день сегодняшний…

                К.С.