Батурина. Фронтовичка. 14. 06. 2025

Спектакль «Фронтовичка» (14.06.2025) — послевоенная история по пьесе Анны Батуриной. Гастроли в Красноярском драматическом театре им. А.С. Пушкина: Канский драматический театр.

Режиссёр-постановщик — Снежана Лобастова.

«Меня зовут Мария Петровна, мне тысяча лет и я видела всё. Всех вижу насквозь и всё знаю» — говорит Мария своим ученицам. В этой несколько пафосной презентации фронтовичка Мария Петровна Небылица (Дарья Акимова) не кривит душой — она действительно чувствует именно так, она прошла войну и теперь живёт ожиданием своего жениха, своего «ангела». Матвей (Виталий Полозов), судя по его краткому письму, должен вернуться из госпиталя одноруким: руку (правую? левую?) осколком задело, сохранить не удалось… Но живой, главное, живой, — успокаивает себя Мария! Только смириться с тем, что сыночка не удалось выносить — будь он проклят, этот сыпной тиф — не выходит… А рука, что рука? И без неё жить можно, лишь бы Матвей поскорее вернулся, а там — заживём! Вместе и обязательно счастливо!

Здесь, в обветшалом танцевальном классе Дома культуры имени Розы Люксембург, Мария беседует с «неподвижной личностью» (фотографией) Матвея, читает его весточки и пишет ему проникновенные, полные ожидания письма.

Ученицы — бедовые расхлябанные девчонки (Евгения Коземирская, Ольга Лукахина, Ася Попович) — поддали спектаклю огня и убедительной атмосферы убожества тех лет. В ситцевых юбчонках, хэбэшных советских чулках, в доставшихся по наследству растянутых кофтах, в потных ладошках для азартной игры со срезанными дома пуговицами они постоянно взбудоражены голодом. В их возрасте чувства тоже настоятельно требуют хотя бы какой-то пищи. Так что Мария Петровна для них, не иначе, промысел Божий — спасение.

Мария даже не пытается проецировать заветное состояние своей души на будничность. Ей некогда хандрить, она вернулась в рабочую среду, откуда и вышла. В ожидании Матвея всю себя посвятила облагораживанию учениц («вы будете у меня красавицами»), в её душе благоухает уголок клеверного поля, символизирующий выход из войны в мирную жизнь, понемногу приходящую в себя от тотальной разрухи.

Прав оказался синеглазый Илья-«пророк» (Алексей Карпов), провожая Марию на гражданку: «Да лучше, чем сейчас, уже не будет. Здесь у тебя всё есть — все клевера, все любимые, всё будущее. Может так случиться, когда вернёшься — будущее как песок утечёт, и не заметишь...» Тогда Мария только отмахнулась от его слов, а теперь, после возвращения Матвея с руками (!) и с юной беременной женой (утекло, таки, будущее песком...), живёт «отрубленной рукой» на матрасике в танцевальном классе, пока директор не выхлопотал для неё комнатёнку в рабочем бараке.

Хотя поначалу Маша, приехав на Урал, поселилась в квартире будущей свекрови — Нины Васильевны (Юлия Казак). Она из тех надёжных и мудрых матерей, что принимают своих детей любыми, а с ними и весь окружающий мир без сопливых иллюзий. Чтобы подруга вышла наконец замуж, ей надо устроить свидание, уступив спальню в своей квартире — дело житейское. Маша — невеста? После тифа? Где же для тебя, молодка, лечебного питания взять? Ну, если хлебные карточки... Тогда заходи, располагайся, сейчас что-нибудь сготовим! Александра — жена? «Это их дело, пусть сами разберутся. (…) Я тебя ждать буду, Маша».

Юная Шура Панарина (Инесса Каминская) — прелестная, воспитанная, ухоженная — воплощённый образ мечты не только Матвея, но любого парня, укатанного войной. («Увидал её чистые ногти в Севастополе... И влюбился. Серьёзно тебе говорю — в ногти её… Из-за ногтей всё. Море — и она, чистая — из другого мира. (…) Как будто войны не было, как другая жизнь...») Но мечта — не реальность, Матвей схватил грёзу — оказалось, пустышку… Он быстро охладел к вечно плачущей Шурочке, рядом с ней держит его лишь маленький сын.

Возвышенная поэзия Маши, пускай и в солдатских обносках, противопоставлена сатире на мещанские отношения директора Дома культуры Марка Анатольевича (Руслан Губарев) и Галины Сергеевны (Татьяна Леонова), разыгранные до фарса и даже до дурашливости. Их пылкая встреча в квартире Нины Васильевны с темпераментной прелюдией на экране теней под страстные вопли не оставляет сомнений в намерениях Галины — это её «последний и решительный бой»!

Ведь неугомонный Марк Анатольевич, недостаток солидности которого по обстоятельствам добирается наглостью, едва вскочив с панцирного «гамачка», где ещё оправляется Галина, тут же, ничтоже сумняшеся, во всю глотку возопил: «Святое видение!» Это он узрел выход Маши из помывочного корыта и облачение её в балахон Нины Васильевны. Ловя момент, он взялся требовательно настаивать на знакомстве с продолжением застолья в его квартире — Галина только обмерла от изумления и люто возненавидела девицу, которую бесцеремонный Марк Анатольевич, не теряя времени, тут же принял на работу.

Вот в танцевальном классе Марк Анатольевич крадётся сзади и трясущимися ручками вцепляется в Машины бока, умоляя показать ему её пистолеты, которые она якобы цепляет к чулкам. Конечно, едва не кубарем Марк Анатольевич катится прочь. Впрочем, соседство этой резвой парочки Машу не коробит. Она спокойно парирует мелкое коварство Галины, едва не повредившейся от ревности, а Марка Анатольевича смахивает, как надоедливую муху.

«Война выпотрошила из вас женщину, Мария». Где-то Марк Анатольевич, безусловно, прав: её юность перемололась в окопах, на маршах, в госпиталях. Мария Петровна — смелая, независимая молодая женщина в звании сержанта, с душой неисправимого романтика. «Побеждают не люди, не страны, а Бетховен. Или что-то вроде того… Что-то совсем другое побеждает всегда...» Машин «трофейчик» — граммофон с пластинками, вернувшийся к ней после войны, подтверждает её личную метафизику. Да и вниманием мужчин Маша не обойдена, что бы по этому поводу не отпускал Марк Анатольевич, какую бы анафему не насылала Галина Сергеевна.

Впрочем, экспрессивная Галя отходчива и, как убедилась Мария, человек по жизни надёжный и преданный, а Марк Анатольевич, проглотив обиды, искренне восхищается Машиным талантом педагога: понемногу её воспитанницы превращаются, таки, в барышень и даже на танцевальном конкурсе в Ленинграде побеждают. Марк Анатольевич такие успехи оценить очень даже способен. Нескучная парочка не только поженилась и уже ждёт ребёнка, но и внесла немало веселья в эту суровую послевоенную историю.

Не пастораль — спектакль шумный — шумит среда, даже ночью не утихает. Массовая сцена вечернего быта в рабочем бараке сурово-декоративна, вакханальна и зрелищна. Безудержное буйство народного темперамента, подчинённое реалиям нравов, ошеломляет! Громоподобный выход работниц с тазами и мокрым бельём, подхваченный витальной мужской стихией в яростный водоворот, завораживает — мы попадаем в грозовой шторм с его громами и молниями. Прачечное действо энергично развивается в неистовое веселье, ещё немного, и в шабаш, погружает зрительный зал в атмосферу, насыщенную эмоциями и страстями во всей их безудержной удали зла и добра. Настолько древний молох бушует на сцене, что мороз пробирает по коже!..

Маша в этом штормовом, всякое повидавшем бараке живёт, каждый вечер за тонкой перегородкой своего закутка под иерихонские тазы думает, отдыхает… Однако среди динамичных и безудержно рьяных сцен постоянно всплывают лирические островки покоя, хореографии, сокровенных раздумий...

Ещё один хронический романтик — молодой аккомпаниатор Алёша (Александр Борисков) добавил сентиментальной поэзии постановке. Он вёл себя совсем как менестрель, воспевающий возлюбленную, безумно боясь оскорбить её своим неловким «демоническим» чувством, которое с трудом в нём умещается, что с успехом продемонстрировал: среди ночи ворвался в окно к любимой женщине с охапкой мёрзлых цветов, спасаясь от погони ретивых блюстителей порядка (Сергей Ботвенко, Алексей Адаменко). Вырванная с корнями клумба в пламени «демонического» чувства произвела эффект самый магический — явился Матвей, отправил подальше своих подчинённых и завершил акт затяжного духовного кризиса Маши.

«Ангел» Матвей своей исповедью о пленивших его чистых ногтях Александры, что уж там, наплевал Маше в душу, но она и эту пытку выдержала, поняла его чувства, оценила искренность… Объяснимо, конечно, его оправдание, но ей-то как с этим жить? Впрочем, он ей ещё в госпитале сказал: на Урале, дома, непременно купи себе светлое платье, «как у той немки в госпитале». Маша и ухом не повела — ведь Матвей любит её прекрасную душу, они на небесах навеки повенчаны! А платье… Сейчас не до платья, не оно нынче главное! Да и слишком молода Маша для мысли о том, что красивое платье в то время для многих мужчин было фетишем.

Матвею так хотелось иметь рядом женщину в покорившем его образе, что ведь встретил он по дороге к дому дочь капитана Панарина, блондинку в белом платье, в новых туфельках, с модной, из американских фильмов, элегантной причёской. Настоящая барышня, милое создание не от тифозных бараков… Куда там Маше в её грубых обутках, штанах на помочах, головой после тифа… С её непосредственными проявлениями любви, далёкими от балетных любовных прелюдий — она скачет на Матвея как на коня (для нормы тех лет «трюк» небывалый) — женский шарм, действительно, не Машина изюминка, невзирая на год хореографического училища. Неудивительно, что Матвей был очарован Александрой, неудивительно, что Маша назвала её ведьмой — настолько Александра чужая среди послевоенных бардака и разрухи.

И хотя Маша — земная женщина, и в этом её сила, смириться с участью «походной жены» она не может, ведь у неё была именно Любовь! Чистая, настоящая, любовь на всю жизнь! Но Маша живёт в текущих реалиях, и декоративный мотив спектакля — задний план, снизу доверху увешенный гимнастёрками (на бесконечной просушке), идеально отражает её восприятие окружающего мира. Лишь в танцевальном зале, где она обитала, обдумывая судьбу после возвращения Матвея с юной женой, возникала перед очами её души воздушная балерина (Инесса Каминская) в белой кипени образа, который к Машиной реальной жизни не имеет никакого отношения. Это миф под дивную музыку. Божественный эфир, сон, фата-моргана… (Проблематика картины неизбывной тоски по прекрасному в скудной, голодной повседневности по силе лирического воздействия созвучно перекликается с атмосферой рассказа военных лет В. П. Астафьева «Индия».)

Маша упорно хотела убедиться, что Матвей любит её душу. Убедилась... Вот такая вдруг открылась изнанка «небесной» любви… Бунт против бабьей доли проявился в поступке Марии. Осудить проще всего, но хочется понять, почему это случилось и почему сам спектакль оставляет просветлённый след. Маше не хватило сил принять неизбывную тоску Матвея по другой жизни. Матвею не хватило сил смириться, что у него другой жизни не будет никогда — время и место не то, даже если он встретит принцессу — ибо сам не таков...

Не зря Галя сокрушалась, что к неожиданному возвращению Матвея на Маше не было надето недавно сшитое Галей платье. Кто-кто, а Галя цену новым платьям в серости послевоенной ветхости знала не понаслышке.

На наш взгляд, именно из барачного быта проник цинизм в Машину душу — она жёстко мистифицировала Матвея заражением сифилисом. К слову, к тому времени эта всесветная болезнь уже вполне успешно лечилась в ближайшем фельдшерском пункте, и резать из-за заражения человека было, конечно, избыточно. Уж точно, Матвей не нос боялся потерять, и даже не моральные неудобства и издержки лечения его взбесили — он не выдержал унижения, этой внезапной страхолюдной маски, этого гнилозубого оскала социального дна вместо почти святой для него Марии, которую всегда уважал. И в порыве гнева пырнул Машу ножом, убивая в ней скверну и нежить. Всё зло сошлось в его срыве. Зло на судьбу, на себя, а самое страшное — на Машу, безупречный образ которой для него неожиданно рассыпался прахом, заодно разнеся в клочья остатки надежд на другую жизнь, пускай когда-нибудь, как-нибудь… Духи Машины, действительно, не выветриваются — теперь Матвей никогда её не забудет.

Почему, прямо скажем, необыкновенная духовная пластичность Маши, продемонстрированная при встрече, словно вошла в ступор? «Сифилитичка!» Что это было? Откуда такое в ней? Неважно, как назвать эту выходку: месть или мистификация, но она противоречит всему духовному укладу Марии. Однако чисто по-человечески эту ситуацию внутренним чутьём мы принимаем.

Вернёмся к развязке сердечного конфликта. Маша, толком не успевшая оправиться от предательства жениха, оказалась между, пускай такими несхожими, но любовными притязаниями вечно бухого соседа по бараку Игорька (Евгений Музыка) с его подарочной табуреткой и малахольного «демона» Алёши с охапкой схваченных льдом цветов. На работе плотоядным сычом зыркает директор, а тут как с неба свалился Матвей. С момента его возвращения прошла пара лет, Маша одна, гонит от себя всех «женихов». Как же она обрадовалась Матвею — словно он только что вернулся с войны! К ней вернулся — она дождалась! Вмиг забыла обиду. Им хорошо вместе, Матвей сознаётся, что по глупости её потерял. Вроде, Маше чудится, что наконец всё возвращается на круги своя, но неожиданно Матвея словно спугнули — духи… Крепкие, ленинградские, которые не выветриваются. И тут до Маши дошло — Матвей готов лишь на отношения барачно-романтического толка… Да только она к ним не готова!

События развиваются стремительно, о том, что происходит с Машей, мы можем лишь догадываться — нам доступны внешние проявления. Импульсивной, несдержанной Машу назвать сложно. Остаётся гадать: наболело, наболело быть бывшей «полевой женой», если не хуже — «солдатской подстилкой». Ведь она не такая! Она — любила восторженно: они на небе были повенчаны! И вдруг видит себя здесь и сейчас «женой на час» — ради потешиться… Рядом с ней не тот Матвей, совсем не её «ангел»! Это другой человек, таких в бараке с избытком — тот же Игорёк, «честно разведённый». И не чары ведьмины пали, а внезапно случай «потешиться» представился, с голодухи «покушать»...

За всех оскорблённых женщин — получи, фашист, гранату (не менее)! Иначе сложно объяснить мгновенное превращение вновь обретённой любви в лохматую ненависть, которая вырвалась и уничтожила непорочный образ Маши — она стала обычной брошенной женщиной, каких легион. Казалось бы, Маша проиграла самой себе. Однако она разом убила чувство, которым вмиг стала брезговать. «Небесная пуповина» отсечена — теперь они ничем не связаны.

История адаптации к мирной жизни молодой фронтовички и освобождения её от мертворождённой любви сопровождается вечным вопросом о смысле жизни. Мария неустанно размышляет, и потому всякий раз на вопрос, ради чего она отныне живёт, когда война кончилась, а жених изменил, она отвечает, скорее, себе. Этой потребностью извлечения смысла Мария Петровна Небылица нам глубоко симпатична.

Озлобленному за отказы Марку Анатольевичу она заявляет, что только ради гранд плие живёт. Ведь «танец — это душа», которая освобождается от оболочки старого платья, военных травм, от мучительной раны — предательства самого близкого человека. Ради души теперь Мария живёт, ради веры в жизнь... Юному Алёше она скажет, что живёт ради таких, как он, оболтусов. Мы убедились, что жизнь Маша любит беззаветно, как музыку Бетховена, которая всегда и всё побеждает.

Финал просветлён надеждой. Врачи Машу спасли, она теперь свободна и едет «смотреть океан», искать судьбу, долю, если случится — любовь. Никого Маша не возненавидела, даже о Матвее может говорить не дрогнувшим голосом — он больше не вызывает в ней никаких чувств, провалился в бездну прошедшей войны. Маша продолжает любить жизнь, помнит о клеверном поле («Полюшко-поле...»), и не беда, что, по словам встреченного в поезде синеглазого Ильи, «целоваться так и не научилась». Спектакль не про нравы — он про человека в обстоятельствах времени. Маша жила мечтой о светлой любви, а познала обрыв, за которым любовь не живёт. Но теперь она с полным правом может сказать: «Меня зовут Мария Петровна, мне тысяча лет, и я видела всё. Всех вижу насквозь и всё знаю».