Там. Гл. 2

      С чего начать? Пожалуй, с Бога. Вернее, с Творца, кем бы он ни был. Почему это важно? Да потому что кто-то вдохнул в нас искру жизни, наделил разумом и имеет на наш счет планы! Разве мы не имеем право знать, в чем заключаются эти планы? Не может же быть бессмысленным существование существа такой степени сложности, каким является человек! Одна из версий  наших отношений с Творцом настаивает на том, что он вселяется в нас при рождении, остается с нами на всю нашу жизнь и как капитан последним покидает гибнущее судно, прихватив с собой бортовой журнал, то бишь, нашу душу. Лично мне эта версия мила своим зачином: «Сначала был Логос…». В случае сотворения человека это должно звучать так: «Сначала было детство…». В самом деле: от того, каким было детство, зависит, как ты в дальнейшем будешь воспринимать мир.
       Детство – это та пора, когда девственная память наполняется посылами всех органов чувств. Именно в детстве создаются небо и земля, свет и тьма, твердь и вода, вечер и утро, земля и моря, зелень, трава и дерево плодовитое, Солнце, Луна и звезды, рыбы и птица пернатая, звери, скот и все гады земные и, наконец, человек: мужчина и женщина. Теперь, когда каждое слово для меня - наполненный до краев сосуд, а каждый архетип – полнокровный образ, меня все сильнее тянет туда, где самолет моей жизни выруливал на взлет. Немаловажно, что картины детства всплывают сами по себе, тогда как взрослые воспоминания приходится извлекать. Уверен: даже если я забуду имя собственное, я буду помнить сцены из детства. 
Несмотря на кажущуюся незамысловатость, детство кипуче и многогранно. Это пора, когда крепнет единение с миром, когда ты не отделяешь себя от него, когда мир делится на сверстников, взрослых и стариков и когда истина «мир ничего тебе не должен» также недоступна тебе, как небо с его солнцем, луной и звездами. Детство – это время, когда заявляют о себе и обретают значение наши исходные данные. Во-первых, это национальность и цвет кожи. Я родился русским и белым. Во времена моего рождения второе вытекало из первого, нынче это не всегда так. Тем не менее, в таком подходе нет ни национализма, ни расизма – это просто параметры входа. И все же в России уж если и быть вороной, то лучше черной, чем белой. Во-вторых, я - ребенок послевоенный и впитал гарь войны, что называется с молоком матери. Как думаешь, что может чудиться впечатлительному ребенку за словами «Выстрел грянет, ворон кружит, твой дружок в бурьяне неживой лежит»? Да если к тому от песни со слезами на глазах затихают взрослые. Неудивительно, что внутренне я всегда был мобилизован и Победа для меня не пустое слово. В-третьих, предки моих родителей - от сохи, и если бы не революция, родители тоже были бы при сохе. Спасибо Советской власти, кто бы и что бы о ней не говорил, которая дала им образование и вывела в люди. Вообще говоря, внук Сергуня, поскольку ты того времени не знал, выражусь так: в историческом плане Советская власть – это продолжение самодержавия на новый лад, и мы должны отдать ей должное: она ответила на многие вызовы, которые пугали царизм. И то, что ее век составил всего семьдесят лет говорит лишь о том, что история России вынуждена была пойти на такой маневр из-за впавшего в маразм сначала самодержавия, а потом и самой Советской власти. То есть, все как по бессмертному Шиллеру: мавр сделал свое дело - мавр может уйти. Но Советская власть осталась в истории, в памяти и в головах. Скажу больше: нынешний режим – не что иное, как ее откорректированная версия, или говоря по-вашему – Советская власть 2.0. Она исправила перекосы и недостатки предыдущей версии и добавила к ним свои, которые со временем становятся очевидными. Значит, будет версия 3.0, и дело тут не в пороках власти как таковой. Уповать на совершенство продукта (а власть определенно продукт общества) бесполезно, поскольку сама она видит свое призвание в способности подавлять недовольство поданных. Власть, как и неодушевленная материя, двулична и другой не может быть. На макроуровне, принародно, она фальшива и благостна, на микроуровне, кулуарно - лицемерна и цинична. При этом начальникам только кажется, что они управляют событиями. На самом деле все наоборот: события управляют ими. Для того чтобы быть умным начальником необходимо принять две аксиомы. Первая: свобода воли не означает свободу действий, и вторая: своеволие против хода вещей всегда наказуемо. Именно этого не удосужилась понять (или, напротив, с выгодой для себя прекрасно поняла и вовремя дала дёру) команда Ельцина. Но свое черное дело они сотворить успели: их свобода обернулась распущенностью, с которой мы не можем совладать до сих пор. Мое твердое убеждение: люди идут во власть из шкурных интересов. Всё это к тому, что если однажды ты захочешь добиться справедливости там, где замешаны интересы власти, знай, что при самом удачном исходе она будет подобна полуправде.
       Возвращаясь к детству, добавлю, что мой атеизм естественным образом проистекает из него, советского. Место бога в моем детстве, да и позже, принадлежало отцу. И не было, Сергуня, бога мудрей и милосердней! И в-четвертых, или как говорят англосаксы «last but not least»: был я ребенком неглупым, здоровым и из травмирующих детскую психику картин в душу запали только похоронные процессии. Взрослые провожали их взглядом, в котором читалось бессильное смирение перед всесильным вселенским начальником. Хоть и стали эти шествия со временем привычными, но след в детской памяти оставили на всю жизнь. Что бы ни говорили про фрейдизм, но в травматическом характере детских переживаний я убедился на собственной шкуре. Бархатцы – милые, скромные, безобидные цветы, и цвести бы им в моей памяти подобно «дивным, дивным, дивным» лилиям набоковской Гейзихи, если бы за неимением других в наших засушливых краях ими бы не украшали гробы. С тех пор их вид и запах наравне с рыдающими трубами и гулким, отмеряющим последние метры земного пути барабаном навсегда связались с неясным страхом. Таким было мое приобщение к архетипу смерти. Сегодня, когда я брожу по городу, и вместе со мной, терзаясь от невозможности поправить непоправимое, бродит моя юность, я говорю себе: «Не беда, когда не замечают твоего рождения. Хуже, когда не замечают твоей смерти». Тем самым я признаю разумной публичность траурных шествий. И все же, суммируя вышесказанное, не могу не признать, что беспечное детство мое, лелеемое родительской заботой, было поистине счастливым. Все чаще возвращаясь к нему, я любуюсь им, как отставленным бриллиантом. В нем сполохи будущей независимости и свободы. Знаю: твое детство тоже было благополучным. Гордись им, дорожи им и не предавай его, ибо оно есть входной билет в не менее чудесную пору молочно-восковой спелости. Это когда молоко на губах уже обсохло, но мы еще зеленые и помаленьку наливаемся золотистым цветом юности.