Когда закончится война. Глава 8

Начало повести здесь: http://proza.ru/2024/08/27/1344

КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ВОЙНА.
Глава Восьмая.
И мертвые заговорили.

    Я опешил и замер, когда дверь мне открыла Варька. Живая. Сердце в груди сжалось в комок, будто кто-то наступил на горло пыльным сапогом. Она выглядела старше, чем я ее запомнил. Не та задорная девушка с хитринкой в глазах, а солидная женщина с сеткой морщин у глаз и усталой складкой у рта. Волосы убраны в строгую прическу, без единого намека на былой беспорядок. На ней было простенькое, но добротное платье, серое, как голубиное крыло. Копия. Всего лишь копия.
    Я вручил сестре торт и шампанское. Варька пролепетала, мол, зачем, она напекла своих фирменных пирогов. А Ванюше – так сестра меня называла в детстве – нужно лучше питаться. Вон как братик исхудал! Голос у нее был тот самый, грудной, но в нем не было прежней бравады, только казенная, вымученная теплота.
    Квартира ничем не отличалась от квартиры Ивана, роль которого я старался исполнить. Тот же простецкий хай-тек - все по шаблону «советский благополучный быт». На вешалке среди прочих вещей я заметил черный пиджак. Почти сразу в прихожую вышел его владелец – мрачный Кирилл Петрович. Долговязый, слегка сутулый, с лицом аскета, изрезанным глубокими бороздами. Он пожал мне руку костистой лапой, а я поздравил его с годовщиной свадьбы, стараясь вести себя непринужденно, но мне казалось, что выходит паршиво.
    Затем я помыл руки – после рукопожатия Воронова я просто обязан был это сделать - и прошел в зал, где за богато уставленным столом сидели мама и папа, а также Андрей – в смокинге.
    Мать. Сидела прямая, как палка, в темно-синем платье, на груди – скромная брошка в виде звездочки. Лицо, когда-то мягкое и круглое, осунулось, кожа натянулась на скулах, как пергамент. Глаза, мои родные, добрые глаза, смотрели на меня с тем же знакомым беспокойством, но теперь в них читалась какая-то официальная, отчитанная любовь. Как у заслуженного педагога.
    Отец. Мой старик, который в моем мире так и не дожил до пенсии, сидел здесь, отдуваясь за всех. Щеки обвисли, но усы, седые и щетинистые, были торчком, как у старого кота. Он был в простой рубахе, но сидел в ней с таким видом, будто это генеральский мундир. Во всей его позе читалась привычка командовать и быть в ответе.
    Андрей. Брат. В смокинге. Он всегда был щеголем, но здесь его щегольство приобрело казенный, концертный лоск. Волосы уложены безупречно, руки с длинными, музыкантскими пальцами лежали на столе. Он улыбался, но в уголках губ затаилась усталость, будто он только что отыграл трехчасовой концерт для глухих. Они все выглядели старше, чем я их запомнил. Но это однозначно были они. Хотя в глубине души я помнил, что передо мной всего лишь копии моих близких, вылепленные из красной глины этого прогнившего рая.
    Каждый обратил внимание на мою худобу. Я соврал, что сбросил вес на специальной диете. Полгода в радиоактивных руинах затопленного Киева - куда ещё специальнее?
    Едва уселись, Воронов, отхлебнув компоту, уставился на меня своими впалыми глазами.
    — Иван, а что в новостях говорят про пожар в нашем КУФФ?
    Я сделал вид, что прожевываю пирог.
    — Пока ничего толком не говорят. Версии отрабатывают. — Я боялся сказать лишнее.
    — Странно, — проворчал Кирилл Петрович. — Обычно на такой ЧП все информагентства взрываются.
    Андрей, видимо, заметил, что мне эта тема неприятна, чтобы сменить тему, оживился.
    — А я на прошлой неделе выступал в Лондоне, — сказал он, и в его голосе зазвенела знакомая мне бравада, но теперь она была приправлена ядом красной идеологии. — Представляешь, Вань? Играл концерт для скрипки. Публика, конечно, избранная. Бриллианты, золото, как буржуины любят. А за стенами филармонии — настоящий ад. Капиталисты жируют, а беднота пухнет с голоду. Видел своими глазами — дети в лохмотьях по помойкам шарятся. А все из-за этих дурацких традиций. Народ не способен сбросить короля и лордов, цепляется за свои привычки.
    Отец хмыкнул, одобрительно кивая.
    — Ничего, сынок. Братьев-англичан жалко, но история неумолима. Братские советские народы скоро протянут руку помощи английскому пролетариату и выдернут его из пучины нищеты и голода. Не мы первые, не мы последние.
    Я слушал эту ахинею, и меня подташнивало. Но тут Воронов неожиданно возразил. Тихо, но очень четко.
    — Капитализм… Он не так плох, Михаил Степанович.
    Все замолчали. Отец нахмурился. Кирилл Петрович продолжал, глядя в свою тарелку.
    — Год назад я был в Майами, на симпозиуме физиков. И там… там вполне себе сносно. Золотые пляжи, роскошные автомобили. И главное — все разной марки, разной модели. Не как у нас — три цвета «общмобилей». У всех разная одежда. Сначала кажется, что то ли цирк, то ли маскарад, но потом привыкаешь. Я даже себе футболку привез. Абибас. Разные дома и квартиры. Каждый может себе позволить купить любую вещь по необходимости. По личной необходимости.
    Мое сердце екнуло. Единомышленник? Здесь, в этом красном муравейнике, нашелся человек, который видит не стадо, а личности? Я чуть не кивнул, но вовремя поймал себя.
    — Нет, зятек, — перебил отец, и его голос прозвучал, как удар топора по плахе. — Капитализм — это априори конкуренция. А конкуренция неизбежно перерастает в войну всех против всех. Зачем нам нужна война?
    Я слушал отца и едва сдерживал ярость. Как это «зачем нужна война»? А как же война, чтобы отстоять свободы и независимость украинского народа? Пускай даже если весь украинский народ при этом погибнет, зато мы всем докажем, какие мы свободные и вольнолюбивые. Армия, вера и язык! Украинский язык я, впрочем, и не знал никогда. В школе в Авдеевке у меня всегда была твердая тройка по «ридной мове». Да и уже к тридцатому году говорить на украинском стало необязательно – только иди на фронт и воюй. Количество носителей языка резко сократилось. Почти все украинцы говорили на русском, думали на русском, но твердо знали, что они – украинцы – богом избранная нация. А эти балбесы сидят тут и рассуждают, зачем нужна война. Эх! Попались бы вы мне в моем старом добром Оболонском районе, я бы вас всех вмиг мобилизовал и на фронт отправил. В фарш. Не посмотрел бы, что родственники.
    Воронов, видя, что беседа пошла не в ту сторону, резко сменил тему.
    — Иван, а доктор Белов не приехал из Пекина? Должен был уже.
    — Должен был, — буркнул я, стараясь говорить меньше. – Вроде то ли этим вечером, то ли ночью…
    — Тогда попрошу тебя, зайди к нему, как будет возможность. Забери для меня папку с черновиками. Он знает.
    Я спросил адрес Белова и крепко его запомнил. Еще одна ниточка.
    Варька потребовала прекратить разговоры и срочно приступить к еде. Мама встала, подняв бокал. Все встали. Я тоже поднялся на ватных ногах — все так похоже на наши семейные застолья, что я едва держал себя в руках. Она хотела произнести тост, начала: «Дорогие мои, в этот день…»
    Но маму на полуслове оборвал резкий звонок в дверь. Воронов пошел открывать. Из прихожей донесся шум, сдавленное восклицание. Мы все выбежали и застыли в дверях гостиной.
    Двое людей в черных, идеально сидящих костюмах застегивали наручники на запястьях Кирилла Петровича. Белый мужчина, коренастый, с каменным лицом. И женщина-негритянка с тугими, как проволока, косичками. Холодные, профессиональные глаза.
    — Что происходит, товарищи? — крикнул отец, и в его голосе впервые прозвучала не уверенность, растерянность.
    — Работает КГБ, — голос негритянки был ровным и безразличным, как стук метронома. — Майор Харрингтон и капитан Алдонин.
    Я вдруг леденею от ужаса. Передо мной старый знакомый - капрал из Вулвича. Тот самый, который в моем мире войны сменил пол и стал Сэмом. Но здесь он был в облике этой симпатичной, стройной темнокожей девушки со званием майора КГБ. Лицо то же, хищное, с высокими скулами. Тот же взгляд, просчитывающий и беспощадный. Но в остальном – симпатичная молодая женщина, темный цвет кожи придавал ей особый шарм. Как такое возможно? Миры смешались не только в географии, но и в людях, создавая этих химер.
    — Кирилл Петрович Воронов обвиняется в измене Родине, поджоге лаборатории КУФФ. Он задержан до выяснения обстоятельств. Минуточку. Гражданин Воронов, это ваш пиджак на вешалке?
    — Мой… — голос Кирилла Петровича дрогнул.
    Саманта обыскала карманы и тотчас нашли в одном из них небольшой предмет, похожий на брелок. Тот самый, который, как я видел, Иван подкинул Воронову сегодня утром у горящего здания КУФФ.
    — Прошу обратить внимание, товарищи присутствующие, — сказала майор, держа карту пинцетом. — В вашем присутствии обнаружена важная улика. Мы установили, что именно эта ключ-карта на имя Воронова Кирилла Петровича использовалась злоумышленником для проникновения в здание лаборатории, который устроил взрыв в КУФФ. Это же ваша ключ-карта, Кирилл Петрович?
    — Моя… — прошептал он, и в его глазах мелькнуло понимание всей подлости ситуации.
    Варька закричала, что муж ее ни в чем не виновен, что он все утро был с ней. Но Воронов, уже на пороге, успел сказать, обернувшись:
    — Варвара, не переживай, все обойдется. Попроси Ивана принести мне завтра личные вещи. — И он вдруг подмигнул мне. Нагло. Как сообщник.
    — А это можно? — спросил я, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
    Майор Харрингтон скользнула по мне тем же леденящим взглядом.
    — Можно. Управление на Ленина, 37. Приемные часы с девяти. — Она диктовала адрес, а в моей голове уже складывался план. Адрес Белова и адрес КГБ, где я смогу переговорить с Вороновым. Две точки на карте моего спасения.
    После ухода агентов и Воронова, мать увела рыдающую Варьку на кухню. Мы втроем сидели в зале, как после бомбежки. Отец звонил по всем старым знакомым по работе в министерстве, его голос гремел, но в нем слышалась беспомощность. Андрей встал.
    — Мне пора, Вань. Концерт в Пекине. Пора в аэропорт. Я чего прямо в смокинге сюда и заявился. Не люблю много вещей с собой в руках возить. Не оставляй Варьку. Присматривай. Если Кириллу нужно отнести вещи — отнеси.
    Я кивнул.
    Вернулся я в квартиру Ивана поздно. Тот сидел в темноте, со следами волнения на лице. Не находил себе места. Я сходу выпалил, что Воронова арестовали за поджог. Иван побледнел еще больше и принялся метаться по комнате, бормоча что-то о совести и долге комсомольца. Затем он, перейдя на «ты», выложил все: про любовь к Анфисе, свадьбу и исчезновение, про ее брата Артема, про тайные опыты с коллайдером в попытках создать черную дыру и вечный двигатель для трудового народа. Про взрыв, про потерянную ключ-карту и про то, как он, мерзавец, нашел ее за секунду до того, как мы встретились, а после подкинул в пиджак ничего не подозревавшему зятю.
    — А с кем ты встречался в парке? — спросил я, уже догадываясь.
    — С Артемом. Он передал мне паспорт на другое имя и билет на самолет в Нью-Йорк. Но на выходе из парка, когда мы расстались, я видел, как его забрали. «Пиджаки». КГБ.
    Иван посмотрел на меня горящими глазами фанатика.
    — Что думаешь делать? — спросил я, хотя ответ был ясен.
    — Как что? Из-за меня невиновный человек в тюрьме. Да не один, а двое! Я как коммунист обязан пойти и во всем признаться следователю.
    Я опешил. Этот идиот готов был все испортить. Если он пойдет в КГБ, там мигом расковыряют и мою историю. Меня схватят и будут исследовать, как подопытного таракана. Мне нужно было время. Я уговаривал Ивана, твердил про то, что надо все обдумать, что утро вечера мудренее. Он вроде бы согласился.
    Мы разошлись по комнатам и легли спать. Чуйка подсказывала мне, что мой двойник еще что-нибудь выкинет. Я не сомкнул глаз. Около шести утра послышался приглушенный скрип — Иван открывал входную дверь, чтобы пойти с повинной.
    Я вскочил с кровати, как ошпаренный. Ситуация выходила из-под контроля. В голове пронеслось: «Не посмотрел бы, что двойник». Он был не просто двойник. Он был помеха.
    Я подбежал к нему сзади, обученным движением опытного людолова, прошедшего горнило уличных боев радиоактивных руин Киева, скрутил его тощие ручки, приволок к батарее, сорвал с вешалки его же галстук и ремень, и привязал намертво. Заткнул ему рот кляпом из его же носового платка. Он смотрел на меня широко раскрытыми, непонимающими глазами предателя великой идеи, который стал жертвой мелкой, частной подлости.
    Настало время импровизировать. Я посмотрел на него без всякой ненависти. Просто деловой взгляд. Первый шаг к свободе был сделан.

Продолжение читайте по ссылке: http://proza.ru/2025/10/03/1471