Отголоски

Автор: Чак Паланик
Оригинальное название: Repercussions


Минди схватила нож. Не готовилась, не репетировала. Всё равно толку не было бы — Бенджамин, или просто Бенни, безнадёжный актёр. Даже чихал так, что сразу видно — наиграно.
Сингеры накрыли на стол бриcкет. Уже нарезанный, аккуратно разложенный. В мясо был воткнут длинный нож — бери и угощайся. Вокруг тарелки — баночки с заморскими горчицами из «Ворлд Маркета».

Идеальная публика: Сингеры, Гольдблаты, Футтеры, Харцоги и Таубманы. Какая-то Майра с йоги тоже затесалась только непонятно зачем.

Минди дождалась, пока Лео Харцог не навёл камеру телефона на Айлин, которая вещала свою нелепую историю о том, как она якобы продавала что-то Google.

Вот в этот момент Минди крепко сжала рукоятку ножа. Немецкая сталь. Настоящий Wusthof*, нож для бриcкета. Выпила она всего один «грязный мартини», который подсунул ей Лен Футтер.

Минди дёрнула нож из бриcкета. Слишком резко — адреналин сделал своё дело. Слишком сильно — и мясо завалилось набок. Кусок покатился, сбивая баночки с горчицей, маленькие миски с луком. Соскользнул с блюда, оставив жирный след на дубовом столе. «West Elm? Pottery Barn?»* — мелькнуло чьё-то нелепое, не к месту.

И вот уже туша с глухим шлепком упала прямо на ковёр из коровьей шкуры Яэль Сингер. Сочный удар — все головы повернулись. И именно в этот момент Минди направила нож к шее Бенни.

Она опустила лезвие, но тупой стороной, не остриём. Лёгкий удар по плечу — словно королева в древнем романе жалует в рыцари. Красная китайская горчица и жёлто-коричневая медовая разлетелись по белому воротнику и рукаву его рубашки Perry Ellis*.

Глаза у него стали круглыми, коровьими, как на бойне. Такого выражения он бы не сыграл даже за сто жизней. Минди перехватила его запястье, выкрутила руку за спину. Прижала нож к кадыку и повела им туда-сюда, по щетине, по свежим точкам от бритвы. Держала его так, будто играла на виолончели.

Со стороны казалось — настоящее нападение. Никто и не заметил, что к горлу она прижимает тупую сторону лезвия. Опасности не было. Грязно, эффектно, но безопасно. Она вела им, как смычком по струнам.

И никакая репетиция не заставила бы Бенни расплакаться так, как сейчас. Не заставила бы стонать этим высоким, пронзительным звуком. То ли дельфин, то ли касатка — жалобный, режущий слух крик.

— Изнасилуешь меня ещё раз, вонючий ублюдок, пропахший спермой, — заорала Минди. — Я тебя прикончу!

И надо признать: Бенни отыгрывал как положено. Слёзы потом он спишет на горчицу. Поднесли слишком близко к глазам — вот и защипало.

Даже в этот момент, когда камера телефона снимала всё без всякого монтажа, Минди думала о другом. Кто, интересно, налил Дилану Томасу все восемнадцать стопок виски в «Уайт Хорс Таверн»? Был ли это заботливый друг? Или бармен, которому просто хотелось поскорее избавиться от валлийского поэта? Именно там бродили её мысли. Классическая диссоциация.

Минди водила зубчатым ножом у горла мужа — на глазах у Гольдблатов и Таубманов — и произнесла заготовленную реплику. Повторила, тише, почти шипя:

— Изнасилуешь меня ещё раз, сукин сын…

Это была не импровизация. Она предупреждала его с тех пор, как всё случилось с Ноа. Весь их спектакль строился вокруг той атаки. И наконец Бенни понял, что настал его выход.

Он сжал её руку, крепкой трезвой хваткой перехватил запястье и дважды ударил её кистью о шёлковые обои Сингеров, пока она не выпустила нож. Лезвие рухнуло на пол, вонзилось в доски у их ног. Горчица с чили брызнула по стене, красно-бурые пятна испортили идеально выверенный интерьер

Сцена эта была — как любил повторять в подобных случаях её давно покойный дядюшка. Половину из того, что он говорил, любой в здравом уме пропускал мимо ушей, но иной раз его точно озаряло — прямо как гения.

Яэль Сингер наклонилась над мясом, распластанным на ковре. Сначала её руки повисли в нерешительности, потом резко сомкнулись на куске. С отвращением она подняла его, держа на вытянутых руках, словно окровавленный кусок человеческого тела. На ковре расползалось безобразное пятно, алая лужа — будто Бенни и впрямь истекал кровью. Минди никого не резала, но со стороны всё выглядело как настоящая бойня.

Майра с йоги зажала рот обеими ладонями. И только спустя несколько секунд — будто вспомнив про обязанность — закричала. Глупая девчонка. Крик вышел тонким, фальшивым. Крик «для галочки». Ну, кто-то ведь должен был заорать.

Бенни держал её запястье с силой, о которой Минди уже почти забыла. Он долго сомневался насчёт этой реплики про изнасилование, когда они обсуждали сцену. Но ей было приятно повторить её дважды. Приятно — и то, что всё снималось на телефон. Она уже представляла, как это будет выглядеть в суде.

В их фальшивой схватке ей даже захотелось рухнуть ему на грудь. Но горчица испортила бы её винтажное платье Bill Blass*. И ещё — она только что уложила волосы. Образ, над которым она так старалась, был из «Династии»*. Как Алексис Колби* отрубала голову Кристал Кэррингтон* в том самом эпизоде.

— Яэль, — сказал Бенни, когда та принесла пальто. Жаль было обоев — китайский шёлк ручной работы, зелёные попугайчики. Но он всё же произнёс:
— Бриcкет был восхитительный.

От его рубашки тянуло таким приятным запахом, что Минди пришлось сглотнуть. По дороге домой она заставила Бенни заехать в «Arby’s» * за едой на вынос.

С красно-бурыми разводами на щеках и носу Бенни выглядел точь-в-точь как их сын Ноа. Как отец, так и сын. Совсем как Ноа после школы.

И если честно: её Бенджамин, её Бенни — он бы и муху изнасиловать не смог.

Следующим актом должно было стать заявление о запретительном приказе. Суд, враждебные свидетели, драма — всё как положено. Они были далеко не первыми родителями, которые разыгрывали подобное представление. Минди предлагала «засветиться» ещё и в приюте для женщин, пострадавших от насилия, но Бенни наложил вето.

Какая несправедливость: её Ноа, её мальчику пришлось, из-за простой географии, ходить именно в ту школу. В заведение, которое гордилось курсом «Prison Skillz» — официальной программой для заключённых. В академию, где в учебный план входила подготовка для будущих секс-работниц. Боец из Ноа не вырос, как не вышел актёр из его отца. И вот за такие безумные налоги её сын должен был ходить в школу только для того, чтобы быть боксерской грушей?

С таким-то талантом. С такими способностями. Его место — в Делмар-Филдс, где, между прочим, изучают японский с полным погружением. Да, до Делмара три школьных округа. Ну и что?

Кто были эти ублюдки — Ноа не сказал. Подростки. Малолетние зверьки. Для таких отбросов увидеть мальчика, которому судьба насыпала щедро, — всё равно что по лицу получить. Тут у них и срывает крышу. Что им ещё остаётся, если они даже тест сдать не могут? А Ноа — звезда информатики. И, говорят, встречался с девочкой, которую называл ангелом. Имя Минди уже забыла. Осталось только слово — ангел.

Семьи вроде Брумов и так за всё платят. И за школы, и за бесплатные завтраки с обедами — чтобы такие шавки могли есть нахаляву. А потом эти шавки бьют её ребёнка так, что у него лицо превращается в мясо. Вопрос не в деньгах. Вопрос в принципе.

На обратном пути с вечеринки у Сингеров Минди сказала:
— Заедем в «Arby’s». Надо тебе мозги прочистить. Посмотреть на всё в целом.

Мистер Социальная Справедливость. Мистер «Всем Поможем». И вот Бенни предлагает: а может, отдадим сына в частную школу? Серьёзно? Платить дважды — и налогами, и ещё за обучение? Только для того, чтобы твоего единственного ребёнка не калечили?

Она велела ему заткнуться. Они стояли в очереди за заказом, и Минди сказала:
— Не обижайся, Бенджамин, но ты слабак. Очень слабый человек. И отвратительный отец.

Заказала два сэндвича с говядиной и сыром. С тем самым — тягучим, расплавленным.
— Без обид, — добавила она.

Если ей удалось хоть что-то донести до Бенни, так это то, что у него серьёзные ограничения. Главная из них — полное отсутствие яиц.

И вот их сын возвращается из школы с глазами, посиневшими, как два чернослива, с носом, похожим на раздавленный баклажан, с выбитым зубом, рубашка вся в крови — а отец может только промямлить:
— Ну, Ной, мы это… разберёмся.

Вот такую реакцию отец должен считать позором. Пусть он и дальше сидит в офисе, уткнувшись в свои котировки, и щёлкает кнопками.

А ведь всё началось с того ножа у горла. С той самой вечеринки, где Минди набросилась на него с обвинениями в изнасиловании. С этого всё и покатилось. А теперь она — мать, единственная, кто действительно хочет спасти своего сына. Она не позволит ему сдохнуть в школьном коридоре от очередных «приколов» этих уродов.

И если по дороге к спасению Ноя её собственная жизнь хоть чуть-чуть наладится — разве это плохо? Почему бы и нет?

Она проверила пакет — есть ли салфетки. Были. Сверху, на сэндвичах.
— Всё, поехали, — сказала она.

Достала одну, развернула на коленях — на своих брюках от Bill Blass.
— Сама виновата, — пробормотала.

Ела и говорила, не переставая жевать:
— Я же предупреждала тебя не надевать этот твой Perry Ellis.

Так они и решили — брак будет «в пробном раздельном режиме». Как выразился один их общий знакомый — «неприглашабельный». Минди снимет себе дешёвую студию поближе к Делмар-Филдс. Утром — тихо выскальзывает из дома, чтобы соседка Яэль Сингер не заметила. Хотя, если и заметит — что страшного? Будто Минди всё ещё пытается сохранить брак через тайный роман. Потом — везёт Ноя в новую школу, а сама едет в студию, рисовать.

Каждый вечер — переодевается в униформу, купленную в магазине спецодежды, будто идёт на ночную смену. На самом деле — в «Arby’s». За теми самыми расплавленными сырными сэндвичами. А вечером — забирает сына и возвращается домой, в Энсел-парк.

За ужином Бенни спрашивает:
— Ну как, художница? Много сегодня заработала?

А Ной уже полностью погружён в японский язык.

У Минди — наконец-то своя комната. Не то чтобы в их доме не хватало места — там комнат больше, чем людей, и даже есть собственный спортзал, где никто никогда не занимался. Но эта маленькая квартирка — другое дело. Сюда можно притащить студенческую мебель, старые постеры, CD-диски, краски, мольберт. И дышать.

Она старалась смотреть на облупленные стены и треснувший кафель глазами будущего. Глазами тех, кто потом будет ставить ей памятники.

Как на святыню.

Не как на убожество, а как на место, где начинается путь великой художницы. Гаррет Минди Брум. А тёмное пятно у плинтуса — мышь ли, таракан ли — только добавит «уличного веса». Учёные будущего будут восхищаться этой облупленной краской. Со свинцом. Мозги плавит. А район — словно сплошная витрина синдрома алкогольного плода.

Асбестовая плитка отслаивается от пола. Но именно здесь родятся будущие шедевры. В окружении пауков.

Минди вспомнила «Паутину Шарлотты». А пауки — напомнили про запах барбекю. «Arby’s» — всего через пару домов.

После утренней эскапады с подачей на социальные выплаты и зарисовок людей в очереди она встретила соседа. На парковке. Он лез из-под машины. Вонял. Но вонял… дорого. Как сыр. Настоящий, фермерский, такой, что в вакууме и в какой-то солёной жидкости, завёрнутый в свиной пузырь.

Как говорил её дядюшка… она уже не помнила точных слов, но смысл был ясен:
«Нос — лучший судья, даже когда выбираешь угря».

Незнакомец открыл банку пива и протянул её Минди.
Она сделала глоток, посмотрела на банку и сказала:
— Мне вообще-то нельзя пить.

Он прищурился:
— Ты что, беременна?

На героя с обложки он не тянул — пивной живот выпирал из-под футболки. Толстый, но с каким-то странным шармом. Из тех, рядом с кем женщина сразу чувствует себя маленькой и хрупкой. Там, где футболка задралась, виднелась кожа — вся в шрамах. Красные полосы, будто следы от скоб после операции. Как если бы его взорвали, а потом сшили заново. Рубцы блестели на животе, пересекались, как рельсы.

Минди рассмеялась, сделала ещё глоток. Пить пиво в обед — значит, уже своя в доску.

Протекающие краны. Розетки, которые греются от напряжения. Всё это становилось частью её новой жизни. Она представляла Джорджию О’Кифф в глиняной хижине среди гремучих змей. Или Эмили Дикинсон — в чёрном, на чердаке, в одиночестве.

— Значит, не беременна? — переспросил сосед, не сводя взгляда.

Она подняла банку в тосте. Потянулась, взяла его за запястье, развернула руку, посмотрела на часы.
— Не с тех пор как… — она глянула на циферблат. — Два часа назад.

Запястье — крепкое, покрытое волосами. Он позволил ей это движение. Позволил себя крутить. А она — худая, почти прозрачная.

Всё равно он ничего не понял.

— Я вообще за выбор, — сказала Минди. — Но выбора мне не дали.
Она замолчала.
— Отец ребёнка… — голос её оборвался, будто в горле застрял ком.

Сосед отвёл взгляд. Будто ему стало неловко. Или просто жалко её.

Минди сделала ещё глоток и натянуто улыбнулась. Придуманный мёртвый ребёнок — часть спектакля.

Так теперь выглядела её жизнь. Каждое утро — выезд из Энсел-Парка, дорога в новую школу Ноя. Ту самую — с керамикой, с португальским. Не так уж плохо. Ной — лучший в своём потоке.
Пока он учился, она «жила» в съёмной квартире. Но Ной туда не заходил. Терпеть её не мог. После школы — кружки: шахматы, ракетостроение. Всё ради будущего поступления. На самом деле — лишь бы не возвращаться в эту дыру. Не видеть пауков. Не сидеть моделью для маминых этюдов.

Аренда выходила смешной по сравнению с частной школой.
Они делали вид, что живут в другом районе.
Фальшивый развод.
Фальшивый скандал.
Всё понарошку.
Экономия — настоящая.

Минди примеряла новую роль. Этот сосед был её зеркалом. Она видела себя его глазами: французский маникюр, гладко выбритые ноги, ухоженная кожа. Вассар написан прямо на лице.

— Это не мой настоящий голос, — сказала она после паузы.

Он мог подумать, что она проститутка. Днём отсыпается в квартирке. Вечером едет к богатому клиенту. Удобная маскировка. Прикрытие для главного обмана: будто она работает официанткой в ночную смену.

В этом доме все были беглецами. Каждый. Одни — с войны. Другие — из собственной жизни.

Он умел слушать. И она проваливалась в его молчание, как в яму. Иногда — наоборот, пыталась засыпать его словами. Рассказала, что когда-то подхватила гонорею в горле. Запустила. Теперь голос уже не тот. Грубый. Хриплый. Из-за шрамов на связках.

Это была проверка.
Она просто смотрела — дёрнется он или нет.
Не дёрнулся.
То ли привык, то ли не понял. Вряд ли на курсах английского первое слово — «гонорея».

С ним было легко говорить.
Будто разговариваешь с доброй старой собакой. С бывшим бойцовым псом, который уже не лает. Только дышит. Греет. И хочется лечь рядом. Или, если честно, заняться грубым, безответственным дневным сексом. Потому что слова — не главное.

Она снова уставилась на его живот, на эти страшные шрамы. Долго смотрела, чтобы он понял, что она смотрит. Такое не бывает просто так. Кто-то причинял ему настоящую боль. И Минди ждала: когда эта боль вылезет наружу.

В памяти всплывали женщины Гогена — с обнажённой грудью на фоне тропиков. Проститутки Лотрека — белёсые, болезненные, как призраки. Все эти женщины стали «искусством» только потому, что их писали мужчины. Потом их забыли. А мужчины вошли в историю.
И всё — за счёт их тел.

Он стоял на солнце. Лицо темнело, волосы выгорали. И становились одного цвета — рыжевато-коричневого. Такой оттенок могла заметить только художница. Она заметила.

Все эти забытые женщины. Она будет их местью.
Он станет её музой.
Их история — как «Мосты округа Мэдисон». Только наоборот. Она — художница. Он — молчаливый, простоватый иностранец. Прогресс, да? Хоть какой-то.

Он ей не доверял. Пока.
Но она это доверие получит. Обязательно.

Позже, в машине, на обратном пути домой, Минди спросила у Ноя:

— Те мальчишки, что тебя побили… Чем они били? Палками? Или как?

Ной вздохнул. Долго и тяжело. Так вздыхают перед исповедью. Как будто всё — хватит. Конец вранью.

— Ты помнишь Наташу? — спросил он.

Минди не помнила.

— Она как бы… была со мной, — сказал он.

Ангел. Та самая. Ради неё он хотел перевестись в Делмар.
Оказалось, она перевелась первой. Без него.

И всё. Их сын избил сам себя.
Вот до чего умен, их маленький гений.

Сзади яростно сигналили. Минди только тогда заметила, что машина почти остановилась. Она прижалась к обочине, пропустила поток.

— Ты хорошо справился, — сказала она. Постаралась, чтобы в голосе не было ни удивления, ни ужаса. Только тепло. Только забота.
И потом, будто, между прочим, спросила:
— А как ты это сделал?

Ной объяснил: он стоял в пустом спортзале. Бросал мяч в бетонную стену. Закрывал глаза и шагал вперёд.
Носил капу, как боксёр.
Слава богу, подумала Минди.
А для синяков поменьше просто ловил ракетбол лицом.

Когда Бенни вернулся домой и увидел её: два фингала, лоб распухший так, будто кожа вот-вот лопнет, губа разбита, на шее и ключицах — синяки от мячей, Минди его сразу успокоила. Всё это — ради правдоподобия.

Чтобы отвлечь и хоть немного утешить, она заговорила о деньгах. О том, сколько ей одобрили фудстемпов и помощи на аренду. Государство буквально платило им за то, чтобы Ной учился в лучшей школе.

А вот на Ивана синяки произвели эффект. Да, именно так его звали — Иван. Сосед. Он поверил в её роль: проститутка с венерическими болезнями. И всё равно продолжал целовать её распухший рот.
Более того, похоже, ему даже нравилось, что она не выглядела узницей концлагеря — в отличие от той Майры с йоги, которую все считали идеальной.

Иван хватал её за тело, как за сокровище. Гладил кожу, как что-то редкое и драгоценное. Просто потому, что на ней не было шрамов от колючей проволоки и следов собачьих укусов.

Его запах — к нему она уже привыкла.
Презерватив Иван надевал сам. Каждый раз. Без напоминаний. Этим он уже превосходил Бенни по шкале джентльменства.

Такого мужчину Минди ещё не встречала.
Иван — он плакал. Настоящие слёзы. Глядя на её синяки. Целовал их. Клялся найти и убить того ублюдка, который сделал с ней такое.
Прямо «Пятьдесят оттенков серого», только вместо миллиардера — молчаливый слесарь из Восточной Европы. А садистом здесь была она.
И, как ни странно, это тоже выглядело как прогресс.

А вот Ной, её гениальный мальчик, становился её головной болью.
Однажды вечером, пока они ехали обратно в Энсел-Парк, он сказал: Наташа, его ангел, переехала в Бериен вместе с родителями. И теперь он снова хотел перевестись в Делмар-Филдс.
К чёрту японский. К чёрту гончарный круг. Всё — ради любви.

А Иван тем временем купил ей машину. Ford. Чтобы проститутке, как он это видел, больше не приходилось ездить в автобусе.
Романтик. Как с картинки романа.

Везя Ноя обратно в своей развалюхе, Минди спросила:

— Хочешь, я скажу отцу, что ты сам себя избил?

Фраза вышла двусмысленной. Почти грязной. Но Ной понял.
А то, что она не сказала вслух, — как гордилась им в тот момент.
Он не унаследовал отцовскую тупую манеру врать.

Бенни, вечно улыбающийся, в постели был полным ничтожеством рядом с Иваном.
Но, как любил повторять её покойный дядя: каким бы хорошим ни был угорь, он всё равно рано или поздно протухнет.

Ною она этого не рассказывала. Но радовалась. Их липовое «воссоединение» после липового «развода» и липового «домашнего насилия» подходило к концу.

Для Ивана она была Лианой.
Своё барахло из колледжа, даже купленный на его деньги Ford, — всё могла оставить. Просто бросить ключи на кухонный стол, закрыть дверь и исчезнуть.
Иван не знал ни её настоящего имени, ни адреса. Искать будет негде.

В последний день, лёжа с ним в кровати, Минди смотрела на плесень в углах.
Прощание получилось простое: один «Arby’s» на двоих, прямо в постели, которую уже никто не станет застилать.
Грязные простыни останутся.
Она — нет.

Сама переоделась в рабочие брюки от Джил Сандер, привычно поймала автобус до своей фальшивой секс-работы. Минди сказала Ивану, что Форд стал глохнуть на светофорах. Он тут же вытащил ящик с инструментами и полез чинить.

Всё это — ложь, конечно. Но хорошая причина оставить машину и исчезнуть. Через неделю, максимум две, когда арендодатель откроет квартиру, Иван найдёт её униформу в шкафу, пустую упаковку от Arby’s на столе — и больше ничего.
Минди исчезнет. Как Амелия Эрхарт*.

Как назло, в самый разгар прощального секса во двор въехала машина и начала сигналить.

Минди выглянула в окно — и увидела Бенни.
Тот самый. Улыбался, как голден ретривер, так, что зубы сверкали на весь квартал. Он только что забрал Ноя с последнего дня в Делмар-Филдс.

— Так вот где ты живёшь? — крикнул он наверх. — Что за дыра!

Минди не успела ничего ответить.
Появился Иван.

Хотелось крикнуть Бенни: «Беги!», но уже было поздно.
Иван вылетел из квартиры в одних боксёрах. Шрамы на теле — будто карта войны.
Он схватил что-то из инструментария возле Форда и с размаху ударил Бенни сбоку по лицу.
Это был нож — выдвижной, как для ковров, с тонким лезвием.
Минди видела, как он отшвырнул нож и побежал прочь. Исчез.

Бенни… вот уж кто устроил спектакль.
Реально казалось, что он сразил её наповал. Театрально — обе руки к горлу, а из-под пальцев хлынула жидкость — густая, коричнево-красная. Как китайская горчица.
Та самая из Williams Sonoma*, самая дорогая.

Она подумала: ну, конечно. Он всё подстроил.
Нанял этого Ивана, какого-нибудь случайного садовника из Энсел-Парка. Платил ему, чтобы тот трахал Минди. Чтобы выместить обиду за тот злосчастный брикет на вечеринке у Сингеров.

Да, выглядело это как настоящее убийство.
Но слишком уж фальшиво.

Бенни был именно из тех. Из мелочных.
Вся эта затея — чистая мстительность. Только чтобы доказать: он тоже умеет играть.

Минди стояла у окна и смотрела, как он опускается на колени.
Те же «бойня-глаза», что и тогда, с ножом для буженины на вечеринке у Сингеров.
Какое-то хитроумное устройство, не иначе, он себе вшил — и теперь оно выкачивало тонны, не меньше, этой чёртовой дорогущей китайской горчицы прямо на щебёнку.

Он делал вид, что падает вперёд, хватая ртом воздух.
Из уголков губ — жёлто-коричневая жижа. Он задыхался понарошку, дергался, валялся в гравии.
А Минди стояла наверху, снимала всё это на камеру телефона и орала:

— Браво, Бенджамин Брум!
— Ты никого не обманешь, мистер!

И как будто у них был совместный курс по методике Станиславского*, их сын Ной выпрыгнул из машины в слоумо.
Буквально — с пробуксовкой по гравию: упал, вскочил, снова упал — и начал ползти на четвереньках к отцу.
Добрался, стал голыми руками изображать жгут, как будто спасает жизнь, и кричал:

— Папа! Не умирай, папа!

Оба переигрывали, утопая в липкой китайской горчице.

Минди почти ждала, что из-за дерева выскочит Яэль Зингер.
Вся эта сцена — настолько показушная, что казалась почти репетицией.
Как будто из кустов вот-вот выйдут Голдблаты, Футтеры и, конечно, Майра, чтобы посмотреть, как Минди наконец получает по заслугам.

Сирены. Конечно, он устроил и их.
Скорая — всё по высшему разряду.
Бенни продумал всё — вплоть до звукового оформления.
Настоящий режиссёр.
Человек, которому она родила сына.
А он ей в ответ — фейковое самоубийство на парковке, из-за того, что она испортила ему любимый Perry Ellis.

Минди даже почувствовала неловкость — как быстро она сдалась. Как быстро легла под Ивана, этого своего Ивана-на-прокате.
Ну и кто теперь дура?
Ха-ха, Минди!

И тут в голове всплыло что-то, что дядя говорил. Не дословно, но по смыслу:
«Лжецу весь мир кажется ложью».

Вот и Бенни.
Великая шутка. И он никогда не поймёт, что это шутка над ним.

А ведь всё только начинается.

Потому что у Минди уже шесть недель нет месячных.
Может, и больше.
И теперь этот любитель дешёвого театра, её якобы умерший муж, будет воспитывать ребёнка своего же собственного нанятого Жиголо.

Вот тебе ирония.

Весь этот масштаб спектакля, все затраты — только чтобы унизить её, Минди Брум.

Она ещё секунду постояла у окна, посмотрела вниз на всю эту нелепую инсценировку.
Опустила телефон.
И начала аплодировать.
Медленно. Очень медленно.

Конец.



* Wusthof (известная немецкая марка кухонных ножей);
* West Elm? Pottery Barn? (американские бренды мебели и предметов интерьера, что-то вроде «Икеи для богатых»);
* Perry Ellis (американский бренд мужской одежды);
* Bill Blass (американский дизайнер, известный своими классическими коллекциями);
* «Династия» (англ. Dynasty) (американская прайм-тайм мыльная опера, транслировавшаяся на канале ABC с 12 января 1981 года по 11 мая 1989 года);
* Алексис Колби (это главный персонаж и антагонист сериала «Династия»);
* Кристалл Кэррингтон (основной персонаж телесериала "Династия", в первом сезоне);
* Arby’s (американская сеть закусочных);
* Амелия Эрхарт (американская летчица, первая женщина, пересёкшая Атлантический океан в одиночку. Пропала во время попытки кругосветного полёта в 1937 году);
* Джил Сандер (англ. Jil Sander) (немецкий модельер, основательница одноимённого бренда одежды, известного минималистичным и строгим стилем).
* Williams Sonoma (американская сеть магазинов и бренд кухонной утвари и деликатесов. В тексте упоминается как производитель дорогой китайской горчиц);
* Станиславский (англ. Konstantin Stanislavski) (русский театральный режиссёр и педагог, разработавший систему актёрской игры, акцентирующую психологическую достоверность).

Перевод выполнил Александр Комисаровский