Бродячая труппа и волшебный талер. 3

За завтраком к актёрам подсел трактирщик, спросил, как почивали, - ну и прекрасно! Когда начнутся выступления? Он бы поглядел с удоволочкой.

Дюк объяснил, де, пока не состоялось его знакомство с герцогом, постановками заниматься театр не будет. И для начала хорошо бы обсудить этот вопрос в ратуше. 
- Разумно. Разумно.
- Что интересного происходило? Какие купцы наезжали? – спросил Дюк, обгладывая свиное рёбрышко и запивая пивом.
 
- Голландцы приезжали со своими тюльпанами, луковицы продавали. Чепуха всякая. Чехи продавали печные изразцы. Поляки-соляки приезжали горной солью торговать. Швед намедни продавал кованые штуки: ножи, топоры, серпы - сталь хорошая, но дорого продавал, чертяка. Я купил поварской тесак. Ах да, тут целая история. Недели три тому назад выпал у нас на городском выпасе дождь мелкими рыбками. Весь луг заблестел, запрыгал, закрутился. Ребятня собрала их в шапки и отнесла на базар... ан никто и не купил: может они божьи, а может от нечистого? Заставили ребят отнести улов обратно. Потом кабаны пришли - большими такими семействами – некрещёные, ха-ха. Герцог, про то узнав, собрался было на охоту, но долго распоряжался да подвязки подвязывал, а кабаны быстро всё съели и быстро ушли. 
 
После завтрака Дюк собрался в ратушу. Актёрам, чтобы не впадали в лень, раздал роли в новой комедии, повелев учить наизусть.
- Да ну! Опять вымученные шутки, опять кривлячество! – застонала Монка.   
- Я смотрю, панельные девушки самые строгие ценители театра, - проворчал Дюк и резко ушёл, не оставив «этим бездельникам» ни шанса поспорить или выпросить денюжку на табак.

Скучно им, разумеется. А кому весело?! Разве охота ему идти в ратушу к чиновнику и врать о замечательном театре "Менестрель"? О театре, который «отвлекает народ от роста налогов»! Чинуша в дорогом камзоле, с выпученными водянистыми глазами, будет смотреть на него, как на пойманного цыгана, и ждать «взноса в городскую казну» - в голодную, вечно голодную казну. Оххохо! – вздохнет чиновник после слов об искусстве и налогах. 
- То есть вы хотите получить разрешение на площадную постановку?
- Да, ваша милость, если соизволите…

Дюк ясно представлял себе эту встречу, ибо не в первый раз.         
- Гм-гм… Так ведь у нас там повешенный будет висеть несколько дней.
- Ничего, пускай повисит. Мы пока подготовимся.
- А подмостки из чего?
- Поставим две повозки, настелем площадку из досок, площадку отгородим занавесками, вот и сцена.
- Доски-то есть? – поинтересуется чиновник, поскольку это в его ведении - вся будничная, материальная сторона жизни города. 
- Нету. Но мы потом разберём - отдадим. Всё в целости!

Угодливость. Он заранее ощущал кислоту своей угодливости во рту и стыд за себя, который встрянет комом в груди, и ярость под сердцем тлеющую. Но надо терпеть.

Чиновники долго спят и долго завтракают, попутно воспитывая домочадцев, поскольку они и дома чиновники. Поэтому Дюк ступал медленным, заведённым шагом, спешить ему некуда, ему надо проветриться. Плохо спал ночью: кошмары снились. Он даже просыпался в холодном поту. Теперь приводил голову в порядок.

День выдался приятный. Лёгкий ветерок шевелил траву и ветки, напоминая о том, что мир – существо одушевлённое. Однако Дюк рассуждал о своём, о талере. Художник наверняка придёт поглазеть на первый спектакль. Значит надо выбрать постановку скабрёзную, где Монка и Хлоя покажут свои прелести сквозь ажурную ткань. Пускай сам выберет, какая глянется. Она же, которая приглянулась, попросит у него за свидание талер. Художник даст ей талер - и тот исчезнет из её подьюбочного кармана. Но это не страшно. Со своей стороны, девушка украдёт у него с груди крестик. Уснёт он после истощения мужских сил, а девушка украдёт. Потом будет удобно обменять крестик на талер.
 
Дюк снял шляпу перед пастором, тощим, но весёлым.
- Отчего не приходите на службу? – спросил голосом детского врача.

- Я только приехал, простите, святой отец.
- Откуда?
- Из… из Варшавы. У меня дело к вашему герцогу Вордоку.
- Дела делами, а про Бога не забывайте, - подмигнул пастор.
   
Вот этому духовному лицу можно было бы сплавить сразу двух моих девок, подумал Дюк, потерявший нить недавнего размышления. Ах да! Утром, на выходе из уборной, он столкнулся с Монкой и вкратце поведал о своём плане соблазнить Стёрлинга. План ей понравился, но она категорически отвергла участие Хлои.
 
- Художнику не надо подсовывать ложную куропатку. Меня будет достаточно. От неё одна пустая морока. Он ей гроша не даст. 
- Почему это?
- Ну в ней же страсти нет! 
- А может, художника приманит невинное личико? Он же художник, они все с пришлёпом.
   
- Да не надо ему с ней связываться! Хлоя, ну это такой сорт женщин… баба-зануда, короче говоря. Кровь холодная, кончить не может, только пыхтит. Может всю ночь пропыхтеть, и мужика ей не жаль, и себе радости нет. Будь я мужчиной, предпочла бы провести ночь в кабаке за партией в триктрак.   
- Ну, не знаю, не знаю, - растерялся Дюк. 
- Ты ей ничего не говори, - с мольбой попросила Монка. – Я с твоей задачей сама справлюсь.

Она аж разволновалась, припомнив былое. Так некоторые кавалерийские лошади сами рвутся из конюшни в бой. Кто знает, может она и права, примирительно подумал Дюк, уже видя впереди городскую площадь.

Эти две девушки доставляют ему беспокойства больше, чем двое мужчин, и две больные лошади, и сам он, Дюк, впридачу. На кой хрен Господь их придумал?! А вот на тот самый хрен и придумал. От мужского члена тянется нервная ниточка в сердце и выше - в голову. Так весь человек оказывается в плену, и всё ему безразлично, кроме совокупления. А надо ли это Господу? Отнюдь нет. Здесь исключительно интерес природы. А кто заведует природой? На такой вопрос Дюк не стал отвечать, потому что ответ испугал бы его. 
 
На площади, как на иных итальянских картинах, группками стояли горожане в красивых одеждах. Казнённый понуро висел. На виселице сидели две вороны и ворон. Дверь таверны была распахнута, на пороге стоял кабатчик и любовался на труп. Часы на ратуше показывали без четверти полдень. Замок мрачно и грандиозно взмывал к небу - глаза отказывались в это верить, поэтому глядели напряжённо и часто моргали.