Когда закончится война. Глава 18
КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ВОЙНА
Глава Восемнадцатая.
Майдан пахнет... порохом
Вторая неделя. Площадь Ленина провалилась в какое-то новое, утробное состояние. Она уже не митинговала – она жила своей, бродильной жизнью, воняя потом, испарениями дешёвого кофе и сладковатым душком гниющей идеи. Мы все были дрожжами в этом большом забродившем чане. По периметру – стена милиции, неподвижная, в серых мундирах, щитах и касках. Над нами, в сыром мартовском небе, неподвижно, как коршуны, зависли дроны КГБ. Их стеклянные глаза безразлично впитывали всё, готовя протокол для будущего вскрытия.
Саманту забрали. Взяли чисто, по-гэбэшному. Я не видел, но мне донесли. Она пошла наводнять связи в одном из подразделений тылового обеспечения, где у неё были «свои» люди. Её ждали. В холле казармы, под портретом усатого классика, к ней подошли два человека в штатском, с лицами, как у бухгалтеров, подсчитывающих расход казённых гвоздей. Сказали: «Товарищ майор Харрингтон, просим пройти для дачи пояснений». Она попыталась сыграть в недоумение, но один из них, тот, что пониже, взглянул на неё так, что всё внутри у неё оборвалось. Он ничего не сказал, но его взгляд был точной копией того, что она видела в учебных пособиях по допросу особо опасных – пустой, бездонный, обещающий лишь процедуру. Её отвели в сторонку, мягко взяли под локотки и так же мягко, не привлекая внимания, втолкнули в чёрный, без опознавательных знаков, микроавтобус «Волга». Дверь захлопнулась. Связь прервалась. Меня они взять не успели. Я, как таракан, уже ушёл в щели, в эту кишащую человеческую массу.
На сцене – вечный карнавал. Сменяют друг друга ораторы, чьи языки размягчены нашей вакциной. Брызжут слюной, сея ненависть ко всему советскому. Кричат о свободе, о воле, о сале и горилке. Доходит до смешного – прилетели сенаторы из того, загнанного в угол, огрызка НАТО. Идут по толпе, улыбаются, как голодные падальщики. А с ними – ихний министр войны, рыжая мисс Коксаки. Ходит, суёт людям печенье. Внутри – усиленная версия нашего препарата. Не просто «украинство», а «украинство» с надрывом, с зарядом истерики. Люди жуют, смотрят на неё благодарно, а в глазах у них уже закипает та самая злоба, которую мы и заказывали.
Люди Боксёра – наш таран. Они носятся по окраинам толпы, рычат на милиционеров, тычут в них пальцами, лезут на рожон. Их уже не остановить. Им нужна драка. Им нужна кровь.
Строитель, в своих круглых, как у инженера, очках, выходит на сцену. Говорит пламенно, по бумажке, но с искренним надрывом. Требует свободы для Саманты. «Саманте – волю!» И завершает, срывая голос в хрип: «Кулю в лоб – так кулю в лоб!» Толпа ревёт от восторга. Фраза, как вирус, подхватывается и летит над площадью.
Ночью ОМОН пошёл в атаку. Я этого и ждал. Они двинулись строем, дубинки наперевес. Но мы были готовы. Наши люди с камерами, наши «независимые каналы» в Сети СССР – всё было на местах. Они снимали всё: тяжёлые удары по спинам, по головам, крики, кровь на брусчатке. Утром вся страна, весь этот спящий совок, увидел эти кадры. Увидел и ахнул. Со словами «они же дети» на площадь пришла новая волна. Школьники, студенты, бабушки с внуками. И всё это стадо, как по конвейеру, получало свою дозу. Кофе, чай, печенье. Сеяли ненависть. К русским, к москалям, к этому общему, серому, удушающему совку. Шептали: «Запад нам поможет». Ещё не кричали «коммуняку - на гиляку», но я чувствовал – вот-вот. Воздух уже дрожал от этого будущего крика.
И вот ко мне пробивается Левый. Запыхавшийся. Он привёл Саманту. Она шла за ним, похудевшая, с синяками под глазами, но живая. Власти шли на добрую волю. Сдавали назад. Левый смотрел на меня умоляюще, пытался что-то говорить, что-то про «одумайся, Вань, это же гражданская война».
Я посмотрел на него, на этого большого, наивного ребёнка, который до сих пор верил в диалог.
– Скрутить его, – тихо сказал я стоящим рядом боксёрам. – Отметелить. И… отпустить.
Они кивнули. Несколько здоровых парней в камуфляже набросились на Левого. Он отбивался, как медведь, рычал, но их было слишком много. Дубинки, кулаки, сапоги. Через минуту он, весь в крови, пополз прочь, удирая по брусчатке, как побитая собака. Я создал из боксёров сотни самообороны. Раздал им бутылки, тряпки, бензин. Приказал швырять в милицию. И они, с горящими от вакцины глазами, пошли на это. Первые «коктейли Молотова» взметнулись огненными языками в сторону синего кордона.
Я знал, что Кремль может направить на нас дроны. Не эти наблюдатели, а боевые, с пулемётами, с взрывчаткой. Толпа должна была стать разменной монетой. Горизонтом событий, за которым начинается хаос. И она стала.
Не сразу. Власти пытались сгладить ситуацию. Взывали к совести собравшихся, просили подумать о будущем. Привлекли лучших переговорщиков, психологов. Вакцина разогревала толпу, но грамотная, усиленная репродукторами, установленными на дронах, психологическая помощь, стала действовать. Даже боксеры отступили, прекратив стычки, что бы я им не приказывал. Здравый смысл, разум оказались у советских украинцев сильнее, чем у их двойников в моем мире на Майдане 2014 года.
Людям стало скучно. Энтузиазм стал выдыхаться. Толпа поредела, люди начали расходиться. Мирный протест исчерпывал себя. Я не мог этого допустить. Мне была нужна война.
Я раздобыл снайперскую винтовку. Старую, добрую СВД. Занял позицию на чердаке одного из домов, выходящих на площадь. Вид был отличный. Внизу копошились люди. Свои и чужие. Усталые милиционеры. И мои бойцы самообороны, уже охваченные праведным гневом.
Я приложился. Дышу ровно. Сердце бьётся спокойно. Я – Упырь. Моё дело – добивать.
Первый выстрел. Милиционер у оцепления падает, хватаясь за шею. Крики. Паника.
Второй выстрел. Один из моих боксёров, тот, что был самым ярым, падает с простреленной головой.
Третий. Четвертый. Я стреляю без разбора. В серых, в своих. Сею панику, смерть, неразбериху.
Крики нарастают. Недоумение сменяется ужасом, а ужас – слепой, животной яростью. Кто-то увидел, как падают свои. Кто-то – как падают мусора.
– Это они! Совки стреляют! – раздаётся чей-то визгливый крик.
Этого было достаточно. Пружина, которую я сжимал все эти дни, разжалась.
Толпа взревела. Не митингующая – убивающая. Та самая, звериная, на которую и была рассчитана усиленная вакцина из пирожков мисс Коксаки. Эта вакцина должна была передаваться воздушно-капельным путем. Они бросились на оцепление. Не с палками, а с ножами, с брусчаткой, с арматурой, выдернутой из земли. Загремели уже не бутылки, а выстрелы. Кто-то стрелял из охотничьих ружей. Кто-то из табельного оружия, отобранного у поверженного милиционера.
Мирный протест превратился в кровавую бойню. Площадь Ленина стала скотобойней. Я лежал на чердаке, убирал винтовку. Вкус на губах был знакомым – медным, как привкус крови. План «Б» был выполнен. Не ядерный взрыв, не танковые клинья. Всего лишь несколько снайперских выстрелов, точно рассчитанных, как удар скальпеля по горлу.
Гражданская война. Она началась. Не с манифестов и походов, а с провокации в духе тех, что любили большевики. Только я был лучше. Я был ихним учеником. И я превзошёл учителей. Воняло уже не потом – порохом и свежим мясом. Я сделал глубокий вдох. Воздух был прекрасен.
Продолжение читайте по ссылке: http://proza.ru/2025/10/09/1873
Свидетельство о публикации №225100900949
