Осень

Блям-блям-блям — цвирк!

Юрий решил удавиться. Неделю пил, а потом решил, что с него хватит, устал.

Осенью старый дачный посёлок похож на мокрый выцветший мох на ржавом кровельном железе. С утра до вечера дождь однообразно блямкает по отупевшим крышам.

Блям-блям-блям — цвирк.

Звучащее последним — «цвирк» — это голос запечного сверчка, затаившегося за старым дымоходом. У Юрия нет газового котла, денег на него так и не собрал, когда всем газ проводили, теперь вот один в поселке печку топит. А чего такого? Печка крепкая, с нижним прогревом и полатями, от деда досталась. Да и дом от деда. И сад от деда. И ватник дедов в коридоре на гвоздике.

Теплый ватник, толстый, стеганый, на размер больше, но это ерунда. Наоборот, хорошо, что большой, в нём бутылок не видно, когда из магазина шлёпаешь. Так-то ерунда, конечно, кого стесняться, если поселок пустой, все давно разъехались по городским квартирам. Интеллигенция сраная.

Блям-блям-блям — цвирк!

Льёт и льёт, собака, словно плачет. Впору самому завыть.

Юрий подлил в стакан водки. Подлил просто так, чтобы руки занять. Да нет, хорош на самом деле, всё у него тип-топ, еда есть, вон картошка, огурцы соленые, тушёнка, водки ящик. И не холодно пока. А будет холодно, он печь затопит, на лежанку влезет, там тепло и сладко, как в детстве.

Юрий улыбнулся, слегка поморщив щетину на впалой щеке, выпил. За детство выпил, а не просто так. За детство он не только выпить может, он и башку любому оторвет, потому что ничего хорошего, кроме детства, и вспомнить нечего. Ну не баб же вспоминать, суки блудливые, все норовили опоить и ограбить, хорошо, что дом не сожгли. Потом работа тоже была — вспомнить нечего, мотался экспедитором, воровал, отсидел, потом никто не брал. Только в посёлке на место сторожа взяли, это хорошо, что главный бухгалтер в правлении его деда помнил и уважал.

— Ради деда тебя берём, — так и сказал.

В общем, денег на водку и закуску хватало. Да и по мелочи летом: кому машину помыть, кому гвоздь забить, кому курицу по башке тяпнуть. А работы, считай, и нет никакой. Летом полно народа, никто грабить не полезет, а зимой так заметёт, что ни въехать, ни выехать. Спи на печке сутками да сны смотри.

Блям-блям-блям — цвирк!

А еще повезло ему с садом. Дед свои яблони любил. И ранние сорта, и осенние, и зимние. Прут и прут каждый год немерено. Они вообще прикольные, есть яблоки по полкило одна штука, есть яблоки английские, реально фиолетовые, как сливы, есть сладкие, как мед, так и называются — медуница. К Юрию и летом, и осенью народ в очередь выстраивается, сами собирают и еще деньги платят, балбесы. Так что жратву на барыши от сада можно ящиками затаривать, на всю зиму.

Юрий порывисто выпил водку и отвернулся к окну. Сад стоял мокрый, с огрубевшими желтыми листьями, темными стволами деревьев и дорожками из плитки, положенной вкривь и вкось. Это Юрий сам клал, от скуки. Правда, наспех, без уклона, без маячков, без геотекстиля, без трамбования, без бордюров, без, без, без. Выбрал наспех земли на штык, покидал щебень, присыпал песком и придавил плиткой. Криво, косо, но ходить-то можно, ну и всё.

— Вот на ней повешусь, — Юрий с неприязнью посмотрел на высокорослую старую яблоню, загущенную, с отслоившейся от времени корой. Но ствол еще был крепким, а самое главное — высоким.

— Верёвку бельевую у соседки возьму, ей-то незачем, она в городе, а верёвка хорошая, гладкая, даже мыла не нужно.

Юрий пожевал пёрышко зелёного лука.

— Хорошо, весной пахнет, — он шумно вздохнул, — сколько их еще будет, этих вёсен, а про меня и не вспомнят, у всех свои дела.

Юрий сжал пальцами бутылку, крутанул, влил в себя остатки водки.

— Ладно, пора вешаться, — он встал и чуть подумал, — записку оставлять не буду. А чего я напишу? Да всем же похеру!

Юрий зашел к соседке сквозь вихлявшуюся калитку, снял с крючков бельевую веревку, смотал.

Потом пошел в сад и какое-то время дурашливо ходил по своим кривым дорожкам, надувая щеки и отрывисто пумкая какой-то бодрый марш.

— Подожди, — сказал он внезапно, — а лавка?

Пришлось снова идти к соседке и брать садовую лавку из трех досок без спинки.

— Должна меня выдержать, — Юрий встал на лавку и перебросил веревку через крепкий обломанный сук, как раз над головой.

Сделал петлю и накинул на шею. Посмотрел на дом и прощально махнул, резко отведя руку за спину. И стукнулся ею с размаху-то, епта.

— Это еще что?

За спиной торчал угловатый и потемневший от времени скворечник.

— Как же я раньше тебя не видел? — Юрий потер ушибленную руку. — Ладно, живи, мне-то что.

Юрий еще раз посмотрел на дом. Закурил. Встал на край скамьи.

За спиной из скворечника донеслось громкое верещание птенцов.

— Вот черти, да откуда вы тут? — Юрий снова оглянулся на скворечник. — Осень на дворе. Чего на юг не улетели?

Из летка вынырнул крупный скворец и скрылся меж ветвей. За ним другой. Писк в скворечнике удвоился.

— Жрать хотят, — Юрий снял с шеи веревку и попытался заглянуть внутрь скворечника, там было темно. — Ну дела, а как же вы зимой-то будете? Холодно же.

Вернулись скворцы. В клювах у каждого висело по откормленному дождевому червю. Они боялись Юрия и сидели в отдалении, нерешительно подергивая крыльями.

— Ладно, мешать не буду, — Юрий отбросил в сторону окурок, — ешьте, я потом повешусь. Извините, что мешаю.

Он вернулся в дом и распечатал новую бутылку водки. Пилось легко, не заметил, как бутылка кончилась.

— Это ты у меня веревку бельевую срезал? — из полутемного коридора вышла раздосадованная соседка.

— Ну я, — Юрий вздрогнул от неожиданности, — и что?

— А я прямо как чувствовала неладное, пока сюда ехала, — едко пропела соседка. — Захожу во двор, веревки нет. Таких теперь не сыщешь, теперь синтетика кругом.

— Да верну я веревку, верну, — сказал Юрий. — Я же на время взял.

— Он вернет, — деловито подтвердил сошедший с мансарды главный бухгалтер, — он же сам у нас сторожем, ни одной копейки у поселка не украл, честный.

— А вы тут каким боком? — совсем растерялся Юрий.

— Мимо шел, — сказал главный бухгалтер, — а шёл, потому что в молодости на суку не удавился.

— Господи, с чего же это? — всплеснула руками соседка.

— А с того, — сказал главный бухгалтер, — что пьянствовал неделю, а потом нашел безлюдное место, на краю леса, на шею петлю накинул и стою, курю и с жизнью прощаюсь.

— Веревка чья была? — встрепенулась соседка. — Тоже, поди, чужая?

— Не помню уже, — отмахнулся главный бухгалтер, — не имеет значения.

— Имеет, — обиженно надулась соседка, — потому что другие невинные люди за что должны страдать?

— В общем, стою я и слышу, как из леса дятел прилетел, — сказал главный бухгалтер, — прилетел дятел, такой, с красной шапочкой, и мигом за работу взялся. Долбит и долбит. Прямо над моей головой долбит как заведенный, и как мне теперь вешаться? Ну, комедия же! Я его шугал-шугал, а что толку, он знай своё долбит, личинок вытаскивает, на меня кора сверху сыплется. Короче, плюнул я на это дело и домой ушел.

— Дерево есть дерево, — рассудительно сказал Юрий.

— Да какое там дерево? — насмешливо крякнул главный бухгалтер. — Я на столбе бетонном вешался, возле леса. Чего на нём дятлу делать? А личинки на столбе откуда? А щепки? А кора драная? Откуда?

— Откуда ж мне знать, — отпрянула соседка на всякий случай.

— А оттуда, что не было на этой самой яблоне никакого скворечника, — сказал главный бухгалтер и, усмехнувшись, посмотрел на Юрия. — С пьяну привиделось, да?

— Да там он, скворечник, там, — покладисто сказал Юрий и вытянул из ящика третью бутылку.

— А я говорю, нет там ничего, — главный бухгалтер отнял у Юрия водку, — сходи и посмотри.

Сад встретил Юрия настороженно, словно видел впервые. Никакого скворечника на дереве не было. Только на коре корежилась надпись «Юрка», похожая на небрежный шрам. Это он в детстве новый ножик тут пробовал. Дурак.

Юрий вернулся в дом. В комнате было пусто. Он обошел дом и мансарду, нет ни соседки, ни главного бухгалтера.

Блям-блям-блям — цвирк!

Дождь задолбал. Пить не хотелось.

Юрий взял дедов ватник и полез на печку, она была горячей, словно жарко натопленной. Он укрылся ватником с головой и закрыл глаза.

— Напился? — раздался голос деда. — Лежи теперь, а то устал я тебя спасать от пьянки, Юрка. То скворечником прикинусь, то главным бухгалтером, то, прости господи, соседкой, вот до чего дошло у нас с тобой, внучек.

— И веревкой? — недоверчиво спросил Юрий. — И веревкой прикидывался?

— И веревкой, будь она неладна, — сказал дед. — Ты, Юрка, только дом с садом не пропей, об одном прошу. Я же тут сверчком живу, и при доме всегда, и ты рядом. Ты хоть и балбес, Юрка, но я тебя люблю.

— И я тебя, дед, люблю, — тихо хлюпнул носом Юрий. — Я без тебя пропаду.

— Дурак ты, Юрка, — ласково сказал дед. — Спи лучше, сил набирайся. Я тебя всему научу, и за домом смотреть, и за садом. Ты еще женишься, еще внуков мне нарожаешь, спи, голубчик мой, спи, устал ты.

— Сплю, — сказал Юрий, послушно подсунул руки под голову. — Дед, спой мне колыбельную, так усну быстрее.

— Конечно спою, Юрка, я же сверчок, — откликнулся дед, — только ты спи, ладно?

— Я сплю, дед, пой, — шепнул Юрий, кротко улыбаясь в темноту.

Блям-блям-блям-цвирк!