две твердыни у реки

                Предисловие

Величественные горы Кавказа испокон веков хранили в себе эхо древних легенд, колыбель свободы и непокорности. Их крутые склоны, ущелья, поросшие вековым лесом, и грозные, бурные реки — всё это было свидетелями неисчислимых событий, радостей и трагедий. В середине девятнадцатого века эти земли охватило пламя. Кавказская война с Российской империей набирала обороты, безжалостно затягивая в свой водоворот все новые аулы, семьи и судьбы. Воздух был пропитан напряжением, ожиданием неизбежной схватки. Но за спинами общего врага продолжали тлеть и разгораться давние внутренние распри, отравляя жизнь народа, казалось, и без того обречённого на вечную борьбу.
          Среди этих гор, разделённые узкой рекой, лежали земли двух старинных кланов – эздихой и ирцхой. И ничто так не определяло жизнь этих кланов, как давняя, изъедающая душу кровная месть, что тянулась между ними уже несколько поколений.

Глава первая. Тень вражды

Рассвет на Кавказе — это не просто восход солнца, это пробуждение мира, который столетиями живёт по своим, неведомым внешнему миру законам. Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь молочную дымку ущелий, золотили вершины гор, словно благословляя их. В долине, утопающей в зелени, где воздух был напоён ароматом диких трав и горных цветов, раскинулся аул ирцхой. Его каменные башни, древние, но крепкие, как сама земля, возвышались над низкими жилыми постройками, напоминая о минувших временах, когда каждая башня была не просто домом, но и неприступной крепостью, оплотом рода.
            Утро начиналось с первых криков петухов и мерного стука молотков из кузницы. Дымка от очагов, словно дыхание жизни, медленно поднималась к небу, смешиваясь с предрассветным туманом. Жизнь в Ирцхой текла своим неспешным, размеренным чередом, подчиняясь ритму природы и незыблемым древним традициям, где труд был не просто необходимостью, а образом жизни, завещанным предками.
                Ахмеду было четырнадцать лет. Не по годам крепкий и ловкий, он уже чувствовал в себе силу юноши, готовящегося стать мужчиной. Его глаза, цвета горного озера, смотрели на мир с любопытством и остротой; в них отражалась и безмятежность гор, и зарождающиеся вопросы. Сегодня, как и каждое утро, он первым вышел из дома, чтобы помочь отцу, Баширу.
— Утро, отец! — звонко крикнул Ахмед, увидев Башира, уже направлявшегося к своему небольшому участку земли, где зеленел ячмень. Недавно здесь была вспахана земля, и каждая борозда требовала ухода.
Башир, широкоплечий и закаленный солнцем мужчина, улыбнулся в ответ. Его лицо было покрыто сетью морщин, словно карта прожитых лет, но глаза светились добротой и силой. Он подошёл к сыну, положив свою ладонь ему на плечо.
— Доброе утро, сын, — ответил он. — Помоги мне с плугом, сегодня нужно пройти вот этот участок. Солнце ещё не поднялось высоко, и земля ещё влажная после ночной росы. Хороший день для работы.
Ахмед, не жалуясь, взял ярмо и подкатил к ним быка, сильного, но уже не молодого. Он умел ловко управляться с плугом, чувствуя, как земля поддаётся, как корни травы отдают свою силу. Каждый день, проведённый в труде, учил его терпению и упорству. Однако, его истинной страстью была охота. Отец хоть и твердил, что главная сила мужчины — в земле и защите рода, признавал в сыне острый взгляд и меткую руку, что были важны не меньше.
— Ты хорошо управляешься с плугом, Ахмед, — сказал Башир, наблюдая за сыном, как тот ловко направляет быка. — Но помни, наш род — это не только земля, которую мы возделываем. Это честь, это защита, и это долг, который мы должны нести, как несли его наши предки
— Я знаю, отец, — ответил Ахмед, опуская взгляд на отвал плуга. — Земля кормит нас, но я не хочу быть лишь плугом в руках судьбы. Я хочу помнить предков, как ты говоришь.
Башир улыбнулся, но в этой улыбке не было строгости, скорее — тоска. — Тогда учись всему, что нужно, и храни сердце мягким, — произнёс он.
 — Я буду, — сказал Ахмед, поднимая глаза. — Расскажи мне о них, о тех, кто ходил по этой земле до нас.
Башир посмотрел в сторону степи; солнце уже почти достигало зенита. — Они учили нас терпению и простоте, — прошептал он. — Учили уважать землю и людей. Их ошибки и смелость — это не груз, а карта…
          Утренняя работа была окончена, и они, уставшие, шли домой под ласками степного ветра. В доме их ждала мать, Айшат, и братья с сёстрами. Младшая сестра, Фатима, ещё совсем малышка, как испуганная птичка, бегала вокруг ног матери, цепляясь за подол её платья. Маленькие братья, Юсуф и Али, уже вовсю подражали Ахмеду, размахивая деревянными кинжалами, вырезанными отцом. Они представляли себя отважными воинами, защищающими свой дом. Старшая сестра, Заира, уже хлопотала у очага, готовя обед — ароматные лепешки и сыр. Их семья была дружной, и Ахмед любил своих близких, но слова отца о долге и чести иногда вызывали в нём смутное беспокойство, подобно лёгкой тени, падавшей на солнечный день.
      После обеда, когда солнце начало клониться к западу, окрашивая небо в алые и золотые тона, они с отцом снова отправились в поле. Но на этот раз младшие братья, охваченные любопытством к сложному труду отца и брата, решили присоединиться. Они были слишком маленькими, чтобы пахать землю, да и заботу о скоте отец им тоже не доверял. Лишь изредка он отправлял их со старшим братом, чтобы они учились у него, как сам Ахмед некогда учился у отца. Закончив свои дела, отец велел младшим братьям отогнать быка в стойло, наполнить кормушки и поилки для всего скота, а затем отправляться домой.
        Ахмед же направился к реке, чтобы смыть с себя пыль дня, но он был там не один. С другого берега реки стояла девушка. Его взгляд не мог различить черт её лица, но её красота была горской, завораживающей. Ветер играл с подолом её платья, а она, с женской нежностью, но с удивительной уверенностью, наполняла кувшин водой. Первый раз Ахмед увидел эту девушку, и сам не зная почему, не мог отвести глаз. Только когда девушка, почувствовав его взгляд, повернулась к нему, он, смущённый, отвёл глаза, будто не смотрел на неё вовсе. И в этот момент, когда его внимание было приковано к собственному смущению, он услышал голос: — Ахмед, — позвал голос отца. — Иди домой.
Ахмед вздрогнул и поднялся. Он бросил последний, стремительный взгляд на тот берег, но девушка уже исчезла, словно призрак, оставив после себя лишь неспешное течение реки. По дороге домой Башир шёл молча. Его обычно доброе, открытое лицо стало задумчивым и суровым. Он тоже смотрел в сторону реки, где мелькнул образ таинственной девушки. — Отец, — осмелился спросить Ахмед, нарушая тишину, — как долго мы будем воевать с эздихой?
Башир остановился. Он долго смотрел на закатное небо, багровое, как запекшаяся кровь. — Разве ты не знаешь, что пролилась кровь невинного, — тихо и с неожиданной горечью произнес он. — И эту кровь не смыли ни покаянием, ни выкупом. Они предпочли забыть о ней, как забывают о дожде, что прошёл вчера. Но для нас этот дождь стал потопом. Запомни, Ахмед: пока они не признают свою вину, пока не склонят головы перед нами, между нами не может быть мира.
— Но что, если они… — только успел начать Ахмед.
 — Нет никакого “если”! — резко оборвал его Башир. — Не ищи оправдания волку, что рвёт твоё стадо. Их гордыня – это капкан для нашей чести. Разве ты не видишь, что они не оставляют этой вражды? Не говори мне больше о них.
Они дошли до дома. Тяжелая дверь закрылась, отсекая багровый закат и тяжелые мысли. Но внутри, у теплого очага, пахшего хлебом и дымом, тень, принесённая разговором с отцом, проникла к сердцу Ахмеда.
               
                Вторая глава

Ночь не принесла Ахмеду успокоения. Образ девушки с реки смешивался в его мыслях с суровыми словами отца, создавая тревожный, неразрешимый узор. Он боялся, что девушка, которой он был так восхищен, может оказаться из рода эздихой. От этой мысли он ворочался на жесткой постели, прислушиваясь к ночным звукам аула: к далекому вою волчьей стаи, подхваченному эхом, к завыванию ветра, что гудел в щелях стен, и к убаюкивающему шуму реки, несущей свои воды сквозь темноту.

На следующее утро мать разбудила его раньше обычного. — Сынок, — тихо прошептала она, мягко положив ладонь ему на плечо и слегка подталкивая, чтобы он проснулся. — Просыпайся. Отец зовёт тебя, — произнесла она. Ахмед медленно открыл глаза, ещё не до конца освободившись от плена сна. Взгляд матери был серьёзным. — Сегодня ты не пойдёшь в поле, — сказала она, отодвигая тонкое, но грубое шерстяное одеяло.
— А что же мне делать, мама? — спросил он, садясь на постели и сонно проводя рукой по лицу.
— Он не сказал.
Ахмед кивнул, тяжело поднимаясь на ноги. Прохладный воздух комнаты окончательно прогнал остатки сна. Сердце его сжалось от смутного предчувствия: если не в поле, значит, дело важное, подумал он. Быстро умывшись ледяной водой из медного таза, Ахмед вышел во двор, где его уже ждал отец.
         Башир сидел на заскрипевшем от времени деревянном обрубке, спиной к розовеющему небу. В руках у него был длинный кавказский нож-кинжал, лезвие плавно скользило по точильному камню. Этот звук – ровный, шипящий, методичный – резал утреннюю тишину вернее любого крика.
Отец не обернулся, но Ахмед знал, что он ощущает его присутствие.
— Садись, — тихо сказал Башир, не прерывая ритма. Камень с шелестом встретился со сталью. — Острие притупляется от бездействия. Ты сегодня не пойдёшь в поле сеять зерно.
 Ахмед молча опустился на корточки напротив, следя за движениями сильных, исчерченных прожилками рук отца.
 — Скот нужно перегнать на высокий луг, под Ущербную Скалу, — продолжал Башир, и его слова падали в такт скрежету. — Но скот… это лишь твоя причина быть там. Причина для чужих глаз, если они смотрят. Он на мгновение остановился, поднял клинок к свету, проверяя кромку бритвенной остроты. — Твоё же настоящее дело – это, — он легко провёл подушечкой большого пальца по лезвию, и едва слышный “ш-ш-ш” был красноречивее любых слов. — Твои глаза и уши. Он перевернул кинжал в руке и протянул его Ахмеду рукоятью вперёд. Тот, затаив дыхание, взял его. Сталь была холодной и невероятно тяжёлой – тяжелее, чем он предполагал.

— Я был на совете аула. Со вчерашнего дня нет вестей от наших часовых с перевала, — голос Башира стал тише, но от этого только твёрже. — Говорят, в Гнилом ущелье показалась русская пехота. Хотя я в это не верю: они не могли так быстро добраться до этих земель, тем более они не знают тропы, по которым мы передвигаемся. А это значит, что Мустафа и Берс, которые дежурили в тот день, смогли бы отступить.
 — Мустафа и Берс? — удивлённо повторил Ахмед, и тяжесть легла на его сердце. — Отец, они же с нашего рода!
 — Это меня и волнует, сын. Только люди, знающие эти земли, могли подкрасться к ним незаметно. Я говорил об этом в совете, но меня не послушали. Они решили, что я говорю им об этом из-за вражды с
эздихой. — Поэтому я хочу, чтобы ты вместе с сыном Гарда отправился разузнать об этом деле.
 — Я сделаю всё, что ты скажешь, отец! — в порыве возбуждённости воскликнул Ахмед, чувствуя, как его кровь закипает от важности поручения.                — Теперь внимательно слушай меня: вы вместе с Мусой под предлогом пастьбы скота отправитесь на высокий луг, под Ущербной скалой оставите овец, а сами переправитесь через реку. Но будьте осторожны: на той стороне – леса эздихой. Вам придётся пройти через них и добраться до перевала. Найдите любые следы. Любые. — Башир молчал, вглядываясь в лицо сына. — На всё у вас три дня. В его глазах, обычно твёрдых и ясных, стояла непривычная грусть. — Вернитесь живыми, — сказал он, и в этих простых словах был весь смысл. — Помни, сын: орёл, чтобы увидеть истину, должен подняться высоко, но тень его крыльев ложится на родные скалы. Не дай гордыне затуманить твой взор. Твоя сила не в том, чтобы рубить с плеча, а в том, чтобы вовремя уклониться от удара и разглядеть то, что скрыто от других. Мертвый воин бессилен, а живой – хранит надежду для всего рода. Башир обнял Ахмеда крепко и быстро, по-мужски. В этом объятии была вся отцовская любовь, тревога и вера. — Кинжал тебе не для крови, а для защиты, — сказал Башир, смотря, как Ахмед затягивает ремни ножен. — Помни мои слова.

Дома Айша, не проронив ни звука, положила ему в кожаную котомку краюху ячменного хлеба, круто посоленного овечьего сыра и несколько лепешек, а также кожаный бурдюк, полный родниковой воды, и свернутые бурки. Ахмед же брал то, что, как ему казалось, было самым главным: личный кинжал, больше похожий на острый нож, отцовский кинжал, который он закрепил за поясом, огниво и точильный камень.
 — Пусть Аллах укроет вас от дурного, — прошептала она и тут же отошла, чтобы не растрогаться. Младшие братья, Юсуф и Али, сгрудились в дверях, провожая Ахмеда восхищенными взглядами, в которых читались и гордость за старшего брата, и легкая зависть к его опасному поручению. Старшая сестра Заира молча сунула ему в руку завернутый в чистую тряпицу еще теплый тонкий лаваш. Даже маленькая Фатима, не до конца понимая суть происходящего, но чувствуя общую тревогу, обняла его за ногу и спрятала в складках его одежды мокрое от слез личико. Когда Ахмед подошел попрощаться, Айша взяла его лицо в свои руки. Затем она обняла его так, как может обнимать только мать: крепко, без остатка, словно пытаясь вобрать его в себя и спрятать от всех опасностей. И, почувствовав, как подступают слезы, быстро отстранилась, с силой проведя ладонью по его спине.            
— Возвращайся, сынок мой. Твоё место здесь, у домашнего очага.

Муса, уже ждавший у выхода, был экипирован схоже: теплая бурка на случай ночного холода в горах, кинжал и небольшой топорик за поясом. Из провизии он нес вязку вяленого мяса и мешочек с жареной мукой.
 — Мира тебе, Ахмед, готов? — спросил Муса, поправляя свернутое за спиной одеяло.
 — И тебе мира, Муса, готов, — кивнул Ахмед, чувствуя, как тяжесть котомки и оружия на поясе делает его старше.
 — Берегите друг друга, — подходя, сказал Башир. — Вам пора отправляться в путь. Что касается овец, то Сулейм завтра сходит за ними; попытайтесь спрятать их от хищников и оставьте знаки для Сулейма, чтобы он их нашел. Пусть Всевышний поможет вам в вашем деле.

Солнце уже поднялось выше, когда Ахмед и Муса, сын Гарда, выгоняли небольшой загон овец на тропу, ведущую к высокому лугу. Муса был на год старше, коренастый и молчаливый, с уже проступающей щетиной на скулах. Он молча кивнул Ахмеду, и в его глазах читалось то же напряженное понимание.
— Отец всё рассказал? — спросил Муса, когда аул остался позади.
 — Все. Ищем следы на перевале.
 — Через лес эздихой, — мрачно констатировал Муса. — Легкой прогулки не будет, если мы встретимся с ними. Дальше они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Воздух, напоенный ароматом горных трав, теперь казался густым и тягучим, как перед грозой.