День четвёртый

  Мир обожрался ханжеством, пошлостью, так что даже срыгнуть не может. Нет более любви и чудачества. Эммануил Карлович четвёртый день сидит в запертой на все засовы квартире. Вся кухня и коридор заставлены пустыми, початыми, полными бутылками дешевого виски и белого вина. Эммануил Карлович хотел напиться до блевотины, чтобы всё это вышло в унитаз.
 Четвёртый день только пьяное бульканье отрывочных фраз и пепел на пузе. Черный, пустой взгляд умирающей души, засуха везде, засуха в мыслях, в желаниях. И даже тёплое вонючее виски не может увлажнить пальцы похоти, стискивающие душу романтика. И снова сигарета. Дым безболезненно лезет в глаза, вкус этого дыма обезличен. Во рту уже давно вонючая драма бытия, неспособная передать аромат дыхания уходящего лета. Вчера, Эммануил Карлович забыл выключить телефон, а теперь этот гаденький звук встревожил смирившуюся душу. Среди бутылок зазвонил телефон.
- Привет.
- Просто скажи причину звонка.
- Что-то случилось?
- Блин, но отчего такая сложность. Отчего нет простой причины?
- Ты агрессивен…
- Я на поминках или, впрочем, не так. Пытаюсь вспомнить какого хрена я делал на последнем концерте. Четвёртый день я выворачиваю память наизнанку и самое главное слово исчезло, ответа нет.
- Ты говорил интересно.
- Мне?
- Да.
  Эммануил Карлович отключил телефон насовсем, напрочь. Так не должно быть. Почему телефон знает мерзкий ответ на его ненужный вопрос. За окном темнела зелень. По всем вторичным признакам лето повернулось к моменту смерти. Подходить к окну было больно. Мысли прокисли. В голове стояла вонь. Откинувшись в кресле, он бормотал.
Эммануил Карлович уснёт, а когда проснётся он будет знать, что ни хрена хорошего давным-давно он не видел на концертах. Какие они все липкие, какие они все смердящие своей кухней.
  Эммануил Карлович в трусах, полулёжа храпел в кресле. На столе подле кресла в луже разлитого вина лежал потухший окурок. За окном всходило солнце на востоке, солнце, дарующее кусок новой любви, похоти и жажды.