История о королеве и ее Кунсткамере

По мотивам рассказа Фрэнка Стоктона /Frank R. Stockton/ “The Queen’s Museum”, 1887.
*****

   Удивительные до невероятности события, давшие сюжет этой новелле, приключились несколько столетий назад в одном маленьком приморском королевстве.

   К воротам стольного города той страны подъезжал верхом на коне некий чужестранец, и заметил издалека он, что вблизи моста через ров спешно возводятся слева от дороги кирпичные стены для какого-то довольно большого здания.

   — Бог вам в помощь, добрые мастера! — доехав до стройки и остановив коня, крикнул он работникам. — Дозвольте мне полюбопытствовать, что это такое зиждете вы здесь?

   — Тюрьму, добрый странник, строим мы, — обернув лицо к нему, дал ответ один из работающих. — Да и не мастера мы вовсе, не каменщики, разный люд тут трудится, даже вельможи средь нас есть.

   — А почему же здесь, за городом вы ее отстраиваете, близ ворот?

   — В городе, понимай ты, под застройку земли свободной совсем уже не осталось. В столице у нас один лишь единственный тюремный замок испокон веков стоял, а за последний только год к нему семь добавилось, и этот, восьмой, повелели нам, как видишь ты, за стеною уже, снаружи строить. Потом в него сами мы все и сядем.

   — Ох же! Да отчего ж так уверен ты, что непременно всех вас, тут работающих, за что-то осудят и в тюрьму посадят?

   — Так мы ведь, добрый странник, все, сколько нас здесь на стройке занято, уже узники тюремные! Только ведь, знаешь, недавние узники мы. Мест для нас в тюрьмах, в тех, что есть, не хватило уже, и потому приходится нам в тюремных дворах под открытым небом спать. А на стройку сюда выпускают нас каждый день под клятву на Псалтири.

   — Невиданное дело, неслыханное… — пробормотал Чужестранец. — И дозволь мне тогда полюбопытствовать еще, отчего же тюрьму эту самостоятельно вы для себя строите? Куда запропаститься-то могли каменщики здешние?

   — Каменщиков всех — мастеровых людей — отрядила королева наша на строительство… этого… как его?.. ах, да, ниверситета! Да и они почитай все в заточении тоже сидят, их на работы, как и нас, на день только отпускают.

   — Но за какие ж деяния обрекли вдруг вас на заключение тюремное?! Да и не вас только, понятно… восемь тюрем, и девятая отстраивается — это ведь все-таки с излишком для королевства вашего крохотного, весьма с излишком!

   — Эх, добрый странник… недосуг в час сей беседу мне с тобою вести! Поторапливаться надобно с работой нам; над головой крышу иметь страсть ведь как хочется нам всем! Ты вон, в город через ворота пройди, тебе там горожане и порасскажут кое-что. Да ты и с королевою нашей, может, свидишься, — из ее уст всё как есть и узнаешь тогда!

   Чужестранец въехал через ворота в город, спешился и, ведя коня своего под узду, неторопливо пошел по немноголюдным улицам, надеясь встретить словоохотливых горожан и побеседовать с ними…

   ***

   Мы же перенесемся пока на три года назад, — когда в королевстве том после скоропостижной, неожиданной для всех кончины короля, неотесанного глупца и пьяницы, вся полнота монаршей власти перешла в руки его овдовевшей супруги.

   Вдовствующая королева, особа молодая, энергичная и неплохо по меркам тех времен образованная, тотчас решила освежить довольно вялую жизнь захолустного в ту пору своего королевства разнообразными новшествами, о коих доходили до нее вести из просвещенных столичных городов больших европейских стран. И вскоре ремесленники и купцы получили от нее для своих нужд два новоотстроенных здания — под Биржу и Банк, в столице и иных городах открылось несколько школ, а немногочисленное дворцовое собрание манускриптов и инкунабул, немалую часть которого составляли штудии по кройке, шитью и вышиванию, присылаемые государыне по ее личным заказам из Парижа, объявила она Королевской Публичной Библиотекой, доступной всему грамотному люду. Призадумываться Королева стала и об открытии в столице Университета, да в придачу и Театра — большого вместительного балагана, в коем искусные люди, которых называют «актерами», могли бы разыгрывать для сходящихся туда ее подданных мистерии, моралите и фарсы.

   Еще освободила Королева в Малом Дворце своем несколько залов ради обустройства в них Кунсткамеры: открытого для всех, как и Библиотека, музея. Сбором экспонатов занялась она лично, и труды те увлекли ее до подлинной страсти. Кунсткамера стала предметом особой гордости Королевы, заботам о ней посвящала она по нескольку часов ежедневно: изучала скрупулезно она все добываемые ею лично, а также присылаемые по ее просьбам со всех краев света редкости и затем сама размещала их на полках кунсткамерных шкафов, к изготовлению которых руки приложили лучшие в стране столяры-краснодеревщики. Чудеснейшим на свете местом почитала Королева Кунсткамеру свою, но — вот незадача! — почти всех ее подданных прекраснейший ее музей оставил в полном равнодушии. В Библиотеку захаживали нередко и люди, чтению не обученные, — с тем, чтобы какой-нибудь грамотей почитал им там что-нибудь вслух; в Кунсткамеру же неделю спустя после открытия народ ходить перестал совсем, и с той поры оставались изо дня в день ее залы пустынными.

   Положение дел такое немало Королеву огорчало; повелела она глашатаям разъезжать каждый день по улицам и площадям и зазывать громогласно всех горожан в чудесную ее Кунсткамеру, а сама с еще большим рвением занялась добычей редчайших экспонатов, в надежде сделать свои коллекции еще более занимательными и просветительными.

   Но, увы, тщетой обернулись все ее старания! И тогда, разгневавшись в один из дней до крайности, начертала Королева своею рукой и подписала указ, предписывающий сажать в тюрьмы всех достигших совершеннолетия лиц, кои не желают посещать Королевскую Кунсткамеру, а также не выказывают должного и неподдельного интереса к выставленным в ней собраниям.

   Указ вмиг взбудоражил всю столицу; горожане, возжелав уберечь себя от тюремного заточения, толпились с утра до ночи у входа в Кунсткамеру, входили в нее отмеренными партиями и, стараясь изо всех сил придавать своим лицам знаки любопытства и восхищения, осматривали коллекции. Однако обвести Королеву вокруг пальца мало кому удавалась: в сопровождении стражи прохаживалась она по залам, оглядывая зорко лица посетителей, и всякого, в ком мнилось ей любопытство неискреннее, притворное, хватали тотчас по ее слову стражники под руки и препровождали в тюрьму.

   В короткий срок тюремными сидельцами стали сотни, а затем и тысячи жителей столицы всех сословий, и когда в единственном в городе тюремном замке мест для них всех хватать уже не стало, распорядилась Королева развернуть спешно строительство новых тюрем. А для того чтобы и столица, и страна в целом не вверглись совсем в застой и упадок, многих узников для выполнения тех или иных работ, либо исполнения служебных обязанностей стали из тюрем на день выпускать — под клятву, что к вечеру непременно воротятся они к местам своего заточения.

   ***

   … — Не по нраву, ох, не по нраву дела мне эти такие, что творятся тут у вас сейчас! — сказал Чужестранец женщине, которая, заливаясь слезами, поведала ему в беседе на одной из улочек о происшедших за три года в городе событиях.

   — Ох, да, да, господин! Уж как ни старался любезный супруг мой ради блага семьи нашей, ради благополучия дорогих деток наших притворяться, что страсть как интересно ему всё то, что понасбирала Королева в кусткамеру свою, — всё тщетно! Разоблачила его властительница наша! Один только единственный взгляд на него кинула — и разоблачила вмиг! И вот, — покинуть ему дом пришлось вчера — и в тюрьму сесть! А меня саму на поход в кусткамеру на послезавтра записали!..

   — Да есть ли на белом свете всем другая страна еще, на какую смогли вдруг обрушиться бедствия такие! — молвил изумленный Чужестранец. — Хотелось бы мне, голубушка, Королеву вашу увидеть, да и потолковать с нею о делах таких здешних. Где в сей час смогу ее найти я?

   — Для того до дворца ее главного тебе, добрый господин, пройти надобно будет. — Несчастная матерь семейства указала на большую крышу высокого здания за домами. — И если не во дворце она, то в дворцовом саду прогуливаться может. А верней всего, в кусткамере она своей, и ежели там она, прямо ты в нее и иди…

   — Ох, голубушка… послушал я тебя сейчас, и музей тот визитом своим удостаивать желания большого у меня не пробудилось. Тем более если и Королева ваша там будет… Постараюсь уж как-нибудь я вне Кунсткамеры с нею где-нибудь свидеться.

   Распрощался Чужестранец с уличной собеседницей и направился в сторону дворца.

   Королеву увидел он как раз в ту минуту, когда в сопровождении нескольких придворных вышла она из парадного дворцового входа в сад. Подошел он к воротам решетчатой ограды и попросил стражников известить их повелительницу, что приехавший в столицу путешественник желает встретиться с Ее Величеством, дабы переговорить с нею об одном важном деле.

   Один из стражников сходил к Королеве с докладом и, вернувшись к воротам, отпер их.

   — Кто ты такой, чужестранец, и о чем желаешь речь ты вести со мной? — спросила Королева Чужестранца, когда тот к ней приблизился.

   — Я, Ваше Величество… путешественник я. — Чужестранец спешно пытался сообразить, с какого предмета выгоднее ему будет начать беседу, причем так, чтобы сразу, прежде срока не помянуть здешнюю Кунсткамеру. — Решил я вот… поездить по свету, страны разные посмотреть. Вас же увидеть возжелал для того я, чтобы отдать словами честь незауряднейшему уму вашему, блестящей образованности вашей, о коих многие рассказывают… Да в придачу, вижу я, еще и безупречнейшему вкусу вашему в одеяниях… различим он сразу, — вот, хотя бы в потрясающем изяществе вашего облачения; такие платья на дамах, верьте мне, только при дворе французском в Париже видеть можно!

   — Да?! А я ведь, знайте вы, всю одежду для себя и крою, и шью, и расшиваю сама — своими руками! — оживленно заговорила заметно польщенная комплиментами Королева и крутнулась в изящном пируэте, дабы позволить гостю оглядеть ее со всех сторон. — Потому что портнихам нашим здешним труды такие не доверяю я; они ведь и грамоты не знают, чтобы по присылаемым мне штудиям — как раз, да, из Парижа — новейшие фасоны изучать!

   «Солгал я ей, конечно, насчет одеяния, но зато хоть расположил ее к себе, — подумал Чужестранец, потому что, правду говоря, платье Королевы сидело на ее фигуре скорее как шарж на подлинно парижское шитье. — Но она, видно, и мерки все сама с себя снимает… а делать такое дело самостоятельно, наверное, кому угодно затруднительно было бы. Впрочем, отделка, расшивка — и впрямь великолепны, преуспела в сем она, да!»

   — А ты в Кунсткамере нашей не был ни разу еще? — продолжала говорить Королева. — Поверь мне, в моей столице — это самая любопытная достопримечательность! Самая познавательная в придачу! Знаешь, в лице твоем, Чужестранец, читается мне незауряднейший ум; тебе непременно надо осмотреть в моем музее все собранные мною коллекции! Я как раз собралась сама туда идти, и очень рада буду я понаблюдать, какое впечатление произведут экспонаты в нем на гостя из нездешних краев!

   «Нет, от похода вот так сразу в ее Кунсткамеру надо мне уж как-нибудь, да уклониться, — сказал себе Чужестранец. — Сказано ведь мне было, что Ее Величество, посетителей оглядывая, определяет сама, любопытны кому-то там ее экспонаты, или же не любопытны, и вдруг как возомнит она, что и я пред нею в музее притворство разыгрываю! Угодить в сей же час в заточение — нет, совсем того мне не хочется; постараюсь я ухищрение какое-нибудь придумать, галантное по возможности».

   — О вашей замечательной Кунсткамере, Ваше Величество, до меня уже доходили слухи, — заговорил он, — и о ней-то, помимо прочего, как раз и было у меня желание потолковать с вами. Ведомо мне, что здешние жители почему-то склонны обделять ее должным вниманием, и вот, решил я лично оказать вам посильное содействие, помочь вам в поисках некоего… или даже самостоятельно сыскать где-нибудь некий экспонат… несколько, может, даже экспонатов, которые смогут привлекать к себе любопытство всех без исключения подданных вашей Короны.

   — Ну… что могу сказать тебе я на это… — посуровев вмиг лицом, отвечала ему Королева. — Хоть и никак не могу понять я, по каким причинам собранные мною все экспонаты не пробуждают в моих подданных самого жгучего интереса, я, так и быть, твоей такой услугой воспользуюсь. Тогда отправляйся же тотчас в путь ты! Сумеешь раздобыть что-нибудь весьма редкостное, да еще и ценное — получишь от меня достойное вознаграждение! Обратно к себе когда мне тебя ждать?

   — Я думаю, половины месяца на такое дело должно хватить мне…

   — Половины — месяца?! О, нет-нет! ждать так долго не хочу я! Где, знаешь ли, полмесяца — там и месяц пройдет… а там и два… — Королева еще пуще нахмурилась и вперилась пронизывающим взором гостю в лицо. — И, в конце концов… быть может, и вовсе не увижу я тебя потом в моей столице. Нет, такое мне не годится, я вообще не люблю ждать долго! Уже темнеет… потому отправляйся-ка ты в дорогу завтра утром, а послезавтрашним вечером жду я тебя во дворце с подарком для моей Кунсткамеры!

   — Но куда же, Ваше Величество, успеть смогу съездить я за столь короткий срок?..

   — Но… а и ездить тебе никуда не надо! Зачем тебе вообще королевство мое покидать? Походить, поискать что-то любопытное можно ведь и на наших землях; ты ведь, как я тебя поняла, разбираешься прекрасно, какие именно предметы, вещи интересны будут всем без исключения людям, а какие не всем. Я и сама, быть может, попутешествовала бы с тобой, да что-нибудь поискала, но, понимаешь ли, дела, заботы государственные… ох, много забот! — Уста Королевы тронула улыбка — недобрая улыбка, ехидная, как показалось гостю. — Всё, коня ты своего в королевской моей конюшне можешь оставить, о нем позаботятся, а сам завтра — в путь! Таким да будет слово мое тебе! Ах, да!.. и еще дай-ка слово чести ты мне, что непременно объявишься ты послезавтра вечером во дворце моем!

   ***

   «Эх, чует сердце, сошелся я с вздорной, капризной особой той на погибель свою! — рассуждал Чужестранец, когда, выйдя рано утром из городских ворот, отправился он в пешее путешествие по землям Королевы — на поиски дивной какой-нибудь диковины для ее Кунсткамеры. — Понятно мне все теперь: поиграет со мной она как кошка с мышонком, да и в одну из тюрем своих упечет меня. Экспонатом любопытным буду у нее там: образчиком болвана, который сам для себя такое устроил… Бросить что ли коня мне моего, да и уйти прочь из ее королевства… и никогда здесь больше не объявляться? Но я слово чести ей дал. Да и народ здешний жалко мне, и мужчин, и женщин, кои в великом множестве таком в застенках тут томятся! Попробую я все-таки хоть что-нибудь для них, да сделать. Неужто не сыщу в стране этой я диковины какой-нибудь, на какую всем посмотреть захочется!»

   Ближе к полдню подошел Чужестранец к подножию поросшего лесом горного кряжа, и, заметив ведущую в заросли набитую тропу, пошагал по ней в гору. Тропа вывела вскоре его к горному ручью, густо заросшему по берегам водяным крессом. За ручьем виднелась большая скала с темной пастью грота в ней, рядом сидел на камне старец, — судя по облачению, монах-анахорет.

   «Ах, да вот же и удача мне! — сказал себе Чужестранец. — Почтенный добродетельный старец, жизнь проводящий уединенно в окружении таинств природы, наверняка помочь мне сможет своим советом».

   Поприветствовал Анахорета он, присел подле него на другой камень и поведал ему о встрече и разговоре с государыней здешней и о том деле, какое пообещал свершить он для нее.

   — Боюсь я, не будет от меня никакого тебе проку в предприятии таком, — дребезжащим голоском ответствовал ему Анахорет. — Почем мне знать, какие точно вещи или же явления восприимет со вниманием прилежным и всеохватным толпа людская! Я ведь от света давным уж давно оторвал себя, — с той поры как набрел в один из дней на эту пещеру. — Старец ткнул пальцем в темноту грота. — Она-то и притянула навсегда меня к себе; тотчас принял я тогда монашеский постриг, чтобы, вселившись в нее, жить тут уединенно. А люди, а толпа… Сбиваются в стада как скот неразумный… так и обитают они… люди… Мудростью обделены они совсем, блага для себя истинные различать не научены они. Умели бы если различать… есть в горах тут немало удобных для обитания пещер и гротов, и все они заселены были бы тогда такими же, как я, отшельниками… Но для того должно научиться людям истинные для себя блага различать.

   — Однако посильное вспомоществование оказать я тебе постараюсь, — продолжал Анахорет после некоторого раздумья, — потому что дело твое благим мне видится: вызволить людей из темниц, а других избавить от страха угодить в них… да, свершение такое богоугодным было бы, и да сопутствует тебе удача! Монастырем придан был недавно в учение мне и в услужение юноша-послушник, малый очень бойкий и любознательный; на месте не сидится ему никак, обегать и оглядеть успел он уже все окрестности, и даже в места отдаленные весьма от грота моего сего убегает он иногда. Пусть он проводником тебе послужит; да вдруг и сам он успел во время оное высмотреть, сыскать что-нибудь эдакое в краях наших, вот и проведет тогда он тебя к нужному месту… хотя надежды на то у меня мало… Напишу ему записку я сейчас, пусть тот срок, пока в наших краях путешествовать ты будешь, тебе он послужит, — а дойдешь ты до его пещеры вот по этой тропинке.

   Анахорет указал на протоптанную выше в гору тропу. Затем вынес он из грота листок пергамента, начертал на нем несколько слов и вручил своему гостю.

   Послушника — нескладного долговязого юношу с длинными волосами и острым носом — застал Чужестранец спящим крепко на травке возле входа в свой грот. Разбудив его, дал ему Чужестранец записку от Анахорета и пояснил кратко, на какую помощь возлагает он на него надежду. Глаза юноши вспыхнули довольным блеском, лицо растянулось в улыбке.

   — Ох, вот так удача-то мне — денька хотя бы два от учебы, да от старца отдохнуть! — воскликнул он.

   — Наставник твой в большой строгости тебя держит?

   — Да… как сказать!.. Отлучаться от места нашего с ним пустынничества монастырем не дозволено мне, но… но я отлучаюсь! Рыбу поудить бегаю, ягод и фруктов поискать; учитель мой на меня не ворчит, и иногда вроде даже и не замечает моих отлучек. И от рыбки жареной или от ухи никогда не отказывается. Ну, все, в путь! Хотя… погоди чуток, надобно мне на случай, если старик вдруг вздумает заявиться сюда, видимость создать, что ты от учения меня оторвал…

   Послушник вошел в грот, уложил на большой плоский камень у выхода толстый фолиант, сшитый из пергаментных листов, и раскрыл его, затем поместил на край камня череп и пару костей. После выскочил он наружу, подошел к густым кустам и вытянул из-под них удочку.

   — А ты зачем, друг любезный, удочку с собой прихватываешь? — спросил его Чужестранец. — Не на рыбную же ловлю мы с тобой отправляемся!

   — А почему бы и не попытать удачу, не закинуть пару раз наживку в ручей или в море? Вдруг чудо-рыбина какая-нибудь дивная на хорошем месте клюнет; ее засушит тогда Королева наша, да в Кунсткамере своей и выставит! Ну, все, в путь теперь! Перевалим мы сейчас эту горную цепочку и с нее к взморью спустимся; на берегу верней будет что-нибудь любопытное сыскать. И еще, скажу я по секрету тебе, знаю я там потаенную бухточку, в нее иногда шхуна контрабандистов захаживает. Сам я с ними не знаюсь, потому что побаиваюсь я их, ну а ты вдруг сумеешь как-нибудь сойтись с ними, столковаться, да и, может, позволят тебе они товар их посмотреть, и если приглянется диковинка какая-нибудь занятная тебе, так и купишь тогда у них!

   Послушник впереди и Чужестранец за ним следом перевалили через седловину горный кряж и по узкой лощине спускаться стали вниз к морю. Водная голубая ширь уже различалась в просветах между ветвями деревьев, когда послушник объявил вдруг своему спутнику,  что время обеденное, и потому пора бы уж тому перекусить малость.

   — А я на чуток до низа лощинки пробегусь, — добавил он, — на ручье там прудки есть глубокие, в них самая крупная в здешних местах рыба клюет.

   Чужестранец, который к тому часу и правда успел уже проголодаться, сел на ствол лежащего на земле дерева, вынул из походной сумы кое-какую купленную в столице провизию и принялся обедать.

   Когда заканчивал он уже свою трапезу, послышался треск кустарника: его провожатый возвращался спешно к нему обратно.

   — О, любезный господин! — крикнул послушник, выдравшись из густых кустов. — Давай-ка не мешкая ступай за мною ты! Наткнулся ненароком я на кой-что любопытное, очень любопытное! Поспешим же, чтоб до заката успеть нам осмотреть там всё!

   Чужестранец закинул на плечо суму свою и едва ли не бегом последовал за своим быстроногим провожатым.

   Дошагали скоро они до узкой теснины между двумя обрывистыми утесами, и послушник по каменному зигзагообразному коридору провел Чужестранца до зиявшей в скале слева дыры.

   — Вот туда-то и пройдем мы, — сказал юноша. — Покажу тебе там кое-что — ахнешь!

   Дыра вела в неширокий подземный проход; в непроглядной темноте прошли в нем путники около полусотни шагов, после чего вступили в просторную и высокую пещеру, слабо освещенную наружным светом, который пробивался через округлый узкий пролом вверху.

   Чужестранец огляделся и ахнул, — ибо показалось в тот миг ему, что вошел он в товарное хранилище богатейшего торгового дома: на полу грудами лежали перевязанные шпагатами кипы и рулоны шелковых и других самых изысканных, самых дорогих тканей, стояли в великом множестве запертые висячими замками сундуки, различимы были в полумраке и другие самые разнообразные по форме и размерам изделия, аккуратно завернутые в холстины.

   — Что это за место такое?! — воскликнул Чужестранец.

   — Сам не догадался?! — отвечал послушник; глаза его поблескивали от радости. — Потаенный склад товаров сыскал случайно я! Чьих товаров? Контрабандистов тех — о которых поминал я — товары тут припрятаны! Вот удача-то нам!..

   — Глупый юнец! — оборвал его Чужестранец. — А вдруг да заявятся сию минуту они сюда! Прикончат ведь нас с тобой они!

   — Да… если застанут нас здесь, то прикончат, конечно… Но… может, и не застанут. Давай-ка мы, знаешь что, поторопимся, любезный господин. Выбирай поскорей для Королевы подарок ты из всего этого, и мы немедля, тотчас же в обратный путь отправимся!

   — Хм-м… Ты, понимаю я, на хищение меня подбиваешь? Но ведь красть — даже, наверно, у контрабандистов — дело грешное весьма…

   — А… а и не будет никакой, знай ты, кражи! Передашь, что тут выберешь, Королеве ты, пояснишь ей, откуда взял, — и она тотчас подпишет нужную бумагу о конфискации подаренной ей вещи той! Конфискации у контрабандистов, само собой, не у тебя… и не у себя…

   — Ха-ха-ха-ха!! — не смог сдержать хохота Чужестранец. — Да ты, вижу, ловкач тот еще! И не возразишь ведь тебе, да, никакой тогда кражи и правда не будет…

   — И чтоб уж совсем избавить тебя, любезный господин, от возможных терзаний совести, — говорил послушник, принявшись развязывать шпагат на холстине, которой обернут был продолговатый плоский предмет, высотою по плечо ему, — скажу я тебе и вот еще что. Контрабандисты те, поговаривают о том здесь люди, промышляют не одним только торгом беспошлинным, но и грабежами, и кражами, даже в тех землях, куда привозят они… А-а!! — выкрикнул вдруг громко он, когда холстина упала с образчика товара на пол; на пол, отпрянув в испуге назад и оступившись, опрокинулся и юноша. — Что?.. Кто?.. Кто… это? — глядя округленными от ужаса глазами на открывшееся его взору изделие, пролопотал он.

   Чужестранец подошел к юноше поближе, осмотрел напугавший его предмет и улыбнулся.

   — Ты никогда не видел такое прежде?

   — Нет, любезный господин… не видел…

   — Ну вот, как раз тогда и подарок подходящий подыскали мы с тобой для музея Королевы вашей! Вещицу эту, верно, всякий в ваших краях диковиной великой сочтет?

   — Конечно же… сочтет, не сомневайся! Я даже и слухом не слышал ни от кого здесь о штуке колдовской такой!

   — Не мудрено, ибо изобрести такое ухитрились совсем недавно. Венецианских мастеров работа, и стоят эти их изделия безумных поистине денег. Всё, больше ничего здесь трогать и искать мы с тобой не будем; давай-ка завернем в холстину обратно эту твою находку и поскорее удалимся отсюда, не то, неровён час, застанут нас здесь!

   ***

   Успела пасть на землю ночь, когда дошагали при свете луны путешественники до грота послушника, в нем и остановились они на ночлег.

   — Долгом моим считаю я, юноша, вознаградить и тебя, и наставника твоего за оказанные вами мне услуги своевременные такие! — Чужестранец в свете горящих в очажке сухих сучьев отсчитал из своего кошеля монеты и подал их послушнику. — Вот, держи-ка ты десять талеров! Разделишь завтра их… хотя… хотя, как, верно, у вашей монастырской братии заведено, почтеннейшему старцу ты без остатка их отдашь, да?

   — Само собой… пять без остатка монет отдам я ему послезавтра.

   — Хм… но как же так? Пять монет — они что же?.. целиком они старцу что ли будут?!

   — Но… из пяти-то монет не выкроишь уже никак остатка половинного!

   Чужестранец рассмеялся и протянул к кошелю руку.

   — Вот тогда тебе еще один талер — на случай, если решишь поделиться ты с наставником по своей арифметике и остаток… половинный — ха-ха-ха! — себе оставить! Ну, теперь спать! завтра, едва свет забрезжит, в столицу я отправлюсь; будить тебя, тревожить не стану…

   — О, нет-нет, да как же без меня ты — в столицу?! А кто подарок-то нести будет?!

   — Мне самому на дело такое сил хватит вполне…

   — Любезный господин, разреши ты мне все-таки в столицу завтра наведаться с тобой, не помню уж, когда и был я там последний раз! Наставник, если куда иногда и посылает меня, так в монастырь все, да в монастырь… К нему я послезавтра вернусь.

   — Хорошо, договорились! Завтра вдвоем и отнесем мы подарок Королеве вашей прямо к ней во дворец. — Чужестранец растянулся во весь рост на одолженном ему хозяином грота соломенном тюфяке. — Кстати, друг любезный, не мог бы ты просветить меня немного насчет того, какие вообще экспонаты выставлены в Кунсткамере у нее? Сам я, видишь ли, от посещения вашего музея сумел уклониться, а у людей поспрашивать недосуг мне пока было.

   — Что у нее насобрано там, знать ты хочешь? А я тоже в Кунсткамере не бывал ни разу; нас — монастырскую братию — Королева ходить в нее не принуждает. Но от людей слышал я, что насобирала она туда огромное множество тряпочек маленьких самых разных, лоскуточков тканых.

   — Это… это что ж такое там эдакое… народ честной здешний разглядывать она… заставляет? Ладно… сам завтра посмотрю…

   ***

   Ознакомиться с собраниями Кунсткамеры утром следующего дня у Чужестранца не получилось. Едва прошел он вместе с послушником в городские ворота, — в которые в тот час всех впускали, но никого наружу почему-то не выпускали, — как сразу заметил он, что столица вся гудит как растревоженный улей: по улицам бегали и на конях метались вооруженные мечами, алебардами и пиками городские стражники, маршировали отряды армейцев-аркебузиров, на постоялых дворах, в торговых лавках, харчевнях, пивных проводились обыски.

   Перепуганные обитатели города носа боялись показать наружу из своих жилищ.

   Узнать причину столь большого переполоха путники смогли быстро; оказывается, под покровом ночной тьмы свершена была в столичном городе дерзкая кража: некие воры, пробравшись не замеченные никем в королевскую Кунсткамеру, сумели вынести из нее всё содержимое, не оставив на полках шкафов ни единого образчика хранившихся в музее экспонатов.

   — Бьюсь об заклад, дельце такое провернули те как раз молодчики-контрабандисты, чей притон мы с тобой вчера подразорили малость, — сказал послушник Чужестранцу.

   — Тогда минуты не медля — во дворец! Вдруг да успеют еще изловить их!

   Королева, когда доложили ей о прибытии Чужестранца с подарком для ее музея, распорядилась тотчас допустить его к себе.

   — Ах, любезный Чужестранец, ведомо ли тебе, какое горе меня постигло? — молвила печально ему Королева. По щекам ее текли слезы.

   — Знаю я уже, да, Ваше Величество о ночном происшествии в Кунсткамере вашей, — отвечал ей Чужестранец. — И даже есть у меня и у моего спутника, — он указал на послушника, — подозрение насчет неких негодяев, сие сотворить изловчившихся, и потому совет я вам даю: шлите, времени не теряя, в погоню за похитителями стражников ваших! Юноша же этот, послушник монастырский, отправится вместе с ними провожатым.

   Попечитель Стражи и армейский Маршал выслушали от Чужестранца все необходимые им пояснения и вместе с послушником покинули в ту же минуту зал приемов.

   — Дай, конечно, Бог любезный Чужестранец, чтобы злодеев, обобравших мой музей, получилось изловить и всё похищенное вернуть… хотя и мало, очень мало я на то надеюсь, — с грустью сказала Королева. — Они ведь, те воры, те контрабандисты, — совсем, я думаю, не простаки; плывут уж, верно, по волнам морским на корабле своем незнаемо куда.

   — Ваше Величество, боюсь я, что вопрос мой усугубить может душевные ваши муки от постигшей вас утраты, но… но не дозволите ли вы полюбопытствовать мне, какого примерно рода предметы собирали вы и представляли затем на обозрение в Кунсткамере вашей?

   — Пуговичные петельки собраны у меня там были.

   — Что?.. Что-что?! Это что же, дырочки такие, в одеяниях прорезанные, в которые мы пуговицы просовываем — я верно вас понял?

   — Да, верно, таких у меня тоже хватало, но ты, по-видимому, вообще мало посвящен в сей предмет; потому что, знай, их ведь не только прорезями делают, но и колечками из шнурочков, тоненьких таких… или же из тканевых полосочек узеньких их шьют и затем к борту пришивают… Со младенческих самых лет страсть у меня к ним… Ах!.. А-а-ах!.. — Королеву сотрясли рыдания, — сколько лет, сколько трудов моих — всё, всё пошло прахом!.. Нигде в целом свете, уверена в том я, нет и не было такого великолепного… такого обширного собрания пуговичных петелек!.. Посланники мои привозили мне редчайшие образцы из множества стран… с островов даже весьма отдаленных… Петельки, обметанные самыми хитроумными стежками… Петельки воздушные, из шелка, из мулине… и петельки-рулики… Петельки в галунах… Петельки обтачные… И на шелке, и на батисте, и на парче… и на шерстяных всяких тканях… Сама из одеяний вырезала я аккуратные такие… маленькие квадратики… каждый с образцом петельки… и раскладывала их по полкам в шкафах музейных… Но вот… но вот — представь ты себе! — никто за все время, никто, кроме троицы портных, да пары белошвеек, замечательнейшую мою Кунсткамеру вторичным посещением не почтил здесь у нас!

   — Подданные мои сейчас, я не сомневаюсь, возрадуются почти все постигшему меня бедствию такому, — продолжала Королева. — Сажать их в тюрьмы за отсутствие должных знаков внимания к моей пустой теперь Кунсткамере резонов у меня больше нет… но! — Королева встала с кресла, промокнула глаза платком и энергично прошлась вперед и назад по залу. — Но выпускать на волю тех, кто заточен был до дня сегодняшнего, в те еще месяцы, когда музей заполнен был бесценными моими, интереснейшими собраниями, я не намерена! Тем более, когда хоть малая пусть, но надежда остается у меня, что коллекции музейные за пределы моего королевства вывезти до сих пор не успели… и мои доблестные стражники и армейцы сумеют как-нибудь вернуть их обратно!

   Чужестранец, слушая последние слова Королевы, прикусил губу, чтобы подавить невольную и совсем неуместную в такую минуту улыбку.

   — У меня предчувствие почему-то, Ваше Величество… почти даже уверен я, что экспонаты ваши так или иначе, но к вам в конце концов воротятся, — сказал он.

   — Ах, любезный Чужестранец, молю Бога я, чтобы так получилось — молю Бога я! Весьма признательна я тебе за твое участие к делам моей Кунсткамеры… ты даже и подарок мне для нее доставил, как и обещал… Пусть и не расположена я в сей горький для меня час его осматривать… однако сними ты полотно с него, фрейлинам вон моим и придворным не терпится, смотрю я, увидеть, что же такое за ним сокрыто!

   Чужестранец развязал узлы на шпагате и совлек холстину с доставленного подарка.

   — Но это… это что-то совсем для меня непонятное… — промолвила Королева. — Ах, догадалась я! Судя по раме, не что это иное, как образчик живописи, картина какая-то. Но разверни же ты лицом ее к нам, любезный Чужестранец, дай нам посмотреть на нее!

   — Да… Ваше Величество, можно это называть и картиной, только, знаете, не живописной… Ох, ведь да, и правда! поверну-ка я лицом ее к вам — и лицом-то ведь вашим, Ваше Величество!

   Взявшись за края рамы, развернулся Чужестранец с зеркалом венецианским в руках в сторону Королевы.

   Королева, раскрыв широко глаза, вперилась взглядом в открывшееся в окне рамы невиданное ею никогда прежде зрелище, — поскольку до сей минуты оглядывать отражение свое — немало уменьшенное и заметно искаженное — доводилось ей лишь в округлых и выпуклых зеркальцах невеликого размера, какие уже более столетия развозились из нюрнбергских мастерских по городам и весям всей Европы.

   Вертя головой, стала затем Королева окидывать взором предметы и людей в зале и их отражения в зеркале.

   — Никакого — никакого различия! Что здесь, глядите-ка — что там! Что здесь — что там! Откуда же — из каких краев завезено сюда к нам это чудо?!

   — Из Венеции, Ваше Величество, с островка Мурано завезли его к вам. — Чужестранец с осторожностью опустил зеркало на пол и прислонил к стене. — Научились недавно там большие листы стекла отливать, плоские и идеально гладкие. В строжайшем секрете держат мастера муранские все приемы работы своей; в не меньшей тайне у них и способ приготовления совершеннейшей амальгамы, сплава блестящего, которым покрывают они с одной стороны свои стеклянные листы, чтобы такие вот зеркала получались! Как верно вы, Ваше Величество, заметили, отражение в них неотличимо совсем от реальности.

   — Неот… неотличимо, и правда! — Королева встала, подошла к зеркалу поближе и, поворачиваясь то вправо, то влево, стала осматривать на себе свое одеяние. — Вот же — и огрехи некоторые сумела заметить я сразу… в платье моем новом! Но… не беда, тут и тут подопущу я… здесь подберу, тут подраспущу… Поправимо дело! Кстати, дорогой Чужестранец, в каком, интересно, уголке страны нашей повезло тебе за день лишь единственный вещь такую раздобыть?

   — Зеркало это изъяли мы из тайного хранилища тех как раз контрабандистов, за которыми вы, Ваше Величество, погоню отправили.

   — Понятно.

   Королева подошла к зеркалу почти вплотную и принялась оглядывать лицо свое и прическу.

   — Эй! Эй! Вы все! Ну-ка — назад, назад подальше отойдите вы все! — вскрикнула она и раскинула широко руки, чтобы не подпустить близко к зеркалу придворных, которые двинулись все вслед за ней к диковинному изделию. — Вижу! вижу! любопытно вам посмотреть на такое, но… вещь ведь хрупкая! вещь дорогостоящая, наверно! Любезный странник, — обратилась она к Чужестранцу, — я стала уже понимать, что человек ты осведомленный весьма, немало чего повидавший и о многом узнавший! Скажи мне, сколько приблизительно денег запрашивают там в Венеции за такое вот изделие одно?

   — За добротный корабль морской с полной оснасткой столько же примерно злата отдается ныне, Ваше Величество!

   — Вот же — слышали все! Эй, стража! — крикнула Королева. К ней подбежали тотчас пятеро стражников с алебардами в руках. — Ну… пятерых вас тут с лишком будет; вы вот двое — станьте один справа, а другой слева от этого зеркала, и ближе чем на три шага никого к нему не подпускайте! Кроме меня, разумеется… И еще… и еще вот что… чтобы к королевству моему и ко мне лично, как правительнице в нем, претензий вдруг ни у кого не возникло… Пожалуйста, Канцлер, подготовь поскорее акт о конфискации этой вещи у контрабандистов тех самых, пусть и не пойманных; я его тотчас утвержу!

   — Я, Ваше Величество, о такой процедуре юридической — уместной процедуре весьма — как раз и собирался вам помянуть, — сказал Чужестранец, — но вот — отдаю честь вашей управленческой мудрости — слово мое не понадобилось! Мне же, должен я признаться, идею такую подкинул юноша-послушник, который за ворами погоню вашу повел.

   — Умный юноша послушник тот, толковый! Да, во всем порядок я люблю! Ну что ж, поместим давайте теперь в Кунсткамеру зеркало мы… — Королева вздохнула. — Жалко, что одно только оно у меня!

   — Но в самом деле, недурно было бы в Кунсткамере пару хотя бы таких зеркал выставить, — заметил ей Чужестранец. — Ну, для того хотя бы, чтобы дивить там посетителей всякими чудесными поистине явлениями; вот, скажем, если поставите вы два зеркала одно против другого, и станете между ними, то вы, Ваше Величество, обозревать сможете саму бесконечность…

   — Бесконечность… ты говоришь, обозревать?! Ладно… расспрашивать детально я тебя не стану, сама на такое посмотрю, очень любопытно! А потому, на долгий срок дела этого не откладывая, отправлю я посланников в Венецию. Из казны… хм-м… из казны деньги транжирить не буду я; в верфи моей стоят на стапелях два только что достроенных корабля, оба готовы они уже к спуску на воду. Люди мои по пути продадут их где-нибудь за хорошую цену и приобретут в Венеции на островке том самом… да! пару — пару таких вот зеркал! Их-то оба и помещу я потом в Кунсткамеру, а это — заберу его после к себе я, в покои мои дворцовые!

   — Ваше Величество, — подал голос Канцлер, — эти два судна, вы подумайте, три целых года корабелы ваши отстраивали… и, видите ли, флот ваш военный очень, очень нуждается в обновлении…

   — Три года? Ну-у… дорогой мой Канцлер… корабелы мои за три года опытности поднабраться, я уверена, успели, и пару других судов, не худших, а, может, и лучших, года за два уже отстроят… или даже за год! И вот еще что скажу я тебе: распорядись, пожалуйста, выпустить из тюрем всех узников, посаженых за непочтительность к экспонатам моей Кунсткамеры! Под клятву пусть их выпустят, а мы понаблюдаем за их поведением в моем музее… и дня через три я, быть может, подпишу указ о всеобщей для них всех всемилостивейшей амнистии!

   — Что подпишу я такой указ, уже почти уверена я, — негромко добавила Королева Чужестранцу, кивнув в сторону не видимого им из-за толпы придворных зеркала: плотно обступив его, принимали пред ним они различные позы, вертелись, некоторые еще и гримасничали.

   Чужестранец между тем, заслышав в дворцовом саду шум, подошел к окну.

   — О, Ваше Величество, а вон же и погоня ваша возвратилась уже! — объявил он.

   В дверях зала показались Попечитель Стражи, Маршал и вместе с ними юноша-послушник; Королева повелела им подойти к ней поближе.

   — Дозвольте мне, Ваше Величество представить вам мой доклад! — обратился к ней Попечитель Стражи.

   — Дозволяю, представляй!

   — Не получилось, Ваше Величество, никак у нас контрабандистов изловить, не подоспели вовремя мы. Поутру рано обнаружили, видать, они в пещере пропажу зеркала вот этого, и поняли, что тайник их тамошний рассекречен. Перепугались, наверно, что на них засаду могут готовить, потому перетаскали спешно из тайника все почти вещи на свою шхуну и тотчас от берега нашего отплыли; ни в бухте потаенной, ни в море увидеть их уже не смогли мы…

   — Но… непонятно мне пока из твоего доклада, Кунсткамеру мою — это они обокрали, или же нет?

   — Они, они ее обокрали, Ваше Величество! и, поспешу я вас обрадовать, все ваши коллекции вернулись к вам! Всё до единого экспоната — всё принесли к вам во дворец мы!..

   — О! браво! браво!! Наградить, верно, должна я вас за свершение такое! Однако… однако как же у вас получилось вырвать мои коллекции из мерзких лап похитителей… если вы говорите, что даже в море заметить их уже не успели?

   — Они, экспонаты ваши, обнаружены были нами, Ваше Величество, в лесу, невдалеке от входа в тайный тот притон их; на земле они лежали в больших таких узлах, развязанных всех. Я думаю, Ваше Величество, похитители, проникнув в темноте в вашу Кунсткамеру и ничем там себе не присвечивая, увязали спешно в узлы все те полотнища, на которые экспонаты в шкафах разложены были, да с узлами и скрылись. А поутру, когда дошли они уже до своей пещеры, развязали узлы они… И вот, Ваше Величество, — Попечитель Стражи сунул руку в карман и извлек из него помятый листок бумаги, исписанный крупными корявыми буквами, — записка вот эта рядом там на дереве, на сучке висела.

   — Прочти же ты ее вслух нам!

   — Я… я, Ваше Величество… глазами слабоват для чтения…

   — Я тоже слабоват… глазами, — вставил слово Маршал и, взяв записку из рук Попечителя, протянул ее послушнику. — Вот, лучше уж ты, любезный юноша, будь добр, прочти ее вслух!

   Послушник кивнул и стал читать:

   — «Да падет проклятие на головы шуткарей вас тех, фигляров дьяволовых, соблазнивших нас влезть с риском тюрьмы или даже погибели в музей ваш чертячий, чтобы унести из него кучи ни на что не годного и никому не нужного тряпья! Знайте, паяцы, мы когда-нибудь да завернем еще раз к вам сюда, и поквитаемся тогда мы с вами!» И подпись тут, Ваше Величество, — «Капитан».

   На минуту воцарилась в зале приемов звенящая тишина.

   — Насколько я поняла… — заговорила наконец Королева, — насколько я поняла, послание это адресовано неким моим подданным, из столичных, скорей всего, горожан, которые надоумили зачем-то главаря тех разбойников совершить в моей Кунсткамере кражу… опустошить ее до нитки последней…

   — Мне тоже так думается, Ваше Величество, — сказал ей Чужестранец. — Но — чьих-либо имен в записке не указано… Вы можете, конечно, повелеть провести какое-то расследование, но я сомневаюсь, что увенчается оно успехом. А вот усилить охрану вашего музея лишним вам не будет…

   — О, да-да! Удвою я охрану… или даже утрою; тем более новый, ценный такой экспонат установлен там будет сегодня, да вскоре и другие к нему добавятся!

   — Ваше Величество, а куда вы прикажете снести сейчас коллекции ваши, нами найденные? — спросил Королеву Попечитель Стражи.

   — Ах!.. ну… ну вы передайте их кастеляну, пусть отнесет он их… все как есть в узлах отнесет их пусть он в сокровищницу дворцовую. Пусть полежат там месяц-два, а потом, будет время, займусь я ими — переберу, рассортирую, проинвентаризирую… Потому что времени у меня пока что нет на это, заняться подготовкой экспедиции в Венецию должно мне; давайте же мы сейчас, господа, до моей верфи прогуляемся! посмотрим на те два корабля…

   — Я, пользуясь случаем, осмелюсь, Ваше Величество, дать еще один вам совет: взять к себе в Кунсткамеру толкового и надежного помощника, одарив его должностью музейного Хранителя, — сказал Чужестранец. — Пореже будете тогда отвлекаться вы от государственных дел ваших, да и вообще времени свободного прибавится у вас. И, знаете, порекомендовал бы я вам на поприще такое этого вот юношу-послушника, успевшего уже сослужить и мне, и вашим людям полезную весьма службу; тем более что монашеский жребий, как мне показалось, несколько тяготить его уже стал.

   — Юноша, ты желаешь служить у меня Хранителем моей Кунсткамеры? — задала Королева вопрос послушнику.

   Юноша просиял лицом.

   — Да, Ваше Величество, желаю я! Я очень рад, по нраву, по душе будет мне служба такая!

   — Хорошо, но тогда ведь надо… Что сделать-то надо?.. Да, думаю, известить об этом надо настоятеля монастыря, пусть подыщет он и отправит к пустыннику тому другого послушника! Ну а ты — для начала отправишься ты вместе с моими посланниками в Венецию; заодно присмотрите и там вы, и в других городах портовых еще что-нибудь примечательное для музея моего!

   ***

   Четыре дня спустя поздно вечером Королева вместе с несколькими придворными и Чужестранцем, проживавшим на правах почетного гостя в дворцовых покоях, вошла в закрытую уже в тот час для посетителей Кунсткамеру свою. Свечи, зажженные на канделябрах, освещали пустынные залы, музейные шкафы все были из них вынесены, дабы ничто не наводило на вспоминание о недавно свершившейся там краже. Единственным в те дни экспонатом висело в главном зале под денным и нощным надзором пары дюжих алебардников прикрепленное к стене чудесное венецианское зеркало.

   В тот день приняла Королева в своем дворце многочисленную процессию горожан, пришедших изъявить ей безмерную благодарность за обнародованный днем ранее указ ее об амнистии — с предписанием «выпустить из тюрем на волю всех тех, кто заточен был в оные по вине малого интереса, а также недостатка должной почтительности к коллекциям Королевской Кунсткамеры». Велика была радость всех воссоединившихся семейств; высказывали подданные и восхищение свое обновленным музеем — с выставленным в нем на обозрение невиданным и чрезвычайно любопытным экспонатом, — и тем Королеву они весьма порадовали. И правда, интерес неподдельный и даже чрезмерный к чудо-зеркалу оказался поистине всеохватным, отчего Королева в первый же день поддержание в Кунсткамере должного порядка вверила десяти стражникам-алебардникам; строжайше наказала им она не подпускать в часы посещений к венецианской драгоценности никого ближе начертанной ею самой на полу дуговой линии.

   Королева подошла близко к зеркалу, оглядела на себе спереди и с боков облачение, подогнанное уже ею на скорую руку под свою фигуру, поправила прическу.

   — Ах, но вот жаль все-таки, — заговорила она, — что нет какого-нибудь хитроумного способа сохранять картины такие, — она кивнула в сторону своего отражения, — на годы, на века, на вечность!

   — Не сомневаюсь я, Ваше Величество, что в скором времени делать такое станет возможным, — сказал Чужестранец, — и изобретательская мысль уже ступила на верную, мне кажется, стезю. О камере-обскуре вы, должно быть, слышали что-то?

   — Нет, не слышала я, не знаю даже, что это такое!

   — Я по чертежам, приобретенным мною во Флоренции, собрал ее у себя…

   — Ты во Флоренции бывал?! Я нет, не была там ни разу, хотя и в родстве с достославной семьей Медичи состою! В отдаленном, впрочем, родстве… но переписываюсь я с ними… Но слушаю я тебя, расскажи мне о той камере… обскуре, да?

   — Ну… а может, лучше будет, Ваше Величество, вам с нею воочию ознакомиться? Я отправлю вам сюда те самые чертежи флорентийские — и пусть они станут моим личным даром для вашей Кунсткамеры. Устройство то смонтировать можно в какой-нибудь небольшой комнате этого дворца, и, будьте уверены, привлечет оно к вашему музею дополнительный и немалый интерес.

   — Ах, любезный Чужестранец, как много признательна я тебе! — воскликнула Королева. — Благодарю, благодарю сердечно я тебя и за этот подарок, — кивнула в сторону зеркала она, — и за тот, который пообещал ты мне сейчас!

   — Но это, — Чужестранец глянул, улыбнувшись, на зеркало, — совсем не подарок; вы ведь, Ваше Величество, конфисковали его актом своим…

   — Неважно! — Королева глядела на него с нескрываемым обожанием. — И вот еще… дай ты мне ответ, пожалуйста, уж не король ли ты земли какой-нибудь, инкогнито попутешествовать решивший?

   — Отдаю должное вашей проницательности, Ваше Величество, вы угадали!

   — Вот — видишь, какая я догадливая! — воскликнула Королева. — Однако… у тебя-то, мне кажется, поболее и сметки, и способностей государством управлять, нежели у меня; и я, знай, не забыла, что обещала достойное тебе вознаграждение, — когда на поиски подарка тебя отправляла. И вот, будет если на то твое согласие, я совсем не против, чтобы под твоим скипетром оказалось и мое королевство тоже!

   — Соглашусь я… но с условием: если обоими нашими королевствами владеть мы будем вдвоем — и на равных правах!

   — Приемлем для меня ответ такой, завтра же с утра повелю я заняться приуготовлениями к нашему бракосочетанию, — объявила ему Королева.

*****
© Олег Александрович, 2025
Иллюстрация Фредерика Ричардсона /Frederick Richardson/, 1906 г.