Глава 30

Пьер листал ленту в телефоне, когда эти двое вновь нарушили его душевный аскетизм. Серафима импульсивно вспомнила, что она драгоценная девушка и устроила Антуану сеанс благодарения.
- Антуан, ты душка! Само очарование! Знаю, мужчине, даже своему парню так не говорят, но я искренне хочу выразить тебе мои самые глубокие эмоции.
Антуан покрылся розовыми пятнами, как кактус старой девы на подоконнике из нулевых. Пьера в очередной раз внутренне вытошнило, но жаль, что не натурально в рожу этому аристократичному денди.
- Ты, не исключено, подозреваешь, что проигрыш в споре с этим бараном помог тебе получить моё расположение и симпатию, но это не так. Сбилась со счёта, сколько раз я его отшивала, но тут требовалась мужская рука, а, вернее, решительное слово моего жениха. Да, ты не ослышался: я согласна стать твоей невестой.
Неосмотрительно думать, что Пьер верил всему, что говорит или показывает женщина, поэтому внешне он и ухом не повёл, во всяком случае, Серафима же на это и рассчитывала. Ну нет, этот отрывок пусть читается на других подмостках.
Высокоинтеллектуальную перепалку, как про себя назвал обоюдные знаки внимания жениха и невесты (скорее бы уже поженились и уплыли в круиз по Средиземному морю, а то дышать мешают свежим воздухом!) Пьер, были безжалостно уничтожены появлением Арлекина.
- Доброе утро, мисс Дисномия. Приношу свои искренние извинения за вчерашнее, недостойное поведение моего брата.
И тут Пьера впервые обожгло, ударило молнией, сразило током 220 вольт. Антуан и близко не вызывал в нём таких чувств, не говоря уже об изгнанном Вальтере, но и Серафима Хаумеа о них неподдельно и сердечно не скорбела…
Для Серафимы акт возмездия Вальтеру со стороны Арлекина стал спусковым крючком, пусть и не был согласован, а сильно сглажен и ретуширован. Она пришла к заключению, что жребий брошен, выбор сделан и вознамерилась довести дело до конца. Кто ж виноват, что через три дня был день её рождения, а родители не нашли ничего умнее, как пригласить не только Антуана, её настоящего жениха, но и плюсом сына маминой подруги, Пьера Пьяшика, только теперь оправдывающего своё прозвище, но об этом потом. Здесь не сериал на Домашнем, борьбы и лекций на тему «Я Вас убью!» в сарайке я не обещаю, но весело и интригующе будет непременно…
Серафима нашла Бартоломью Каппо в преподавательской, где он разбирал скопившиеся бумаги на своём столе. Девушка твёрдо прервала его методичное занятие естественным и прямодушным вопросом:
- Мы можем поговорить?
Как бы Бартоломео ни хотелось избежать коварства и любви, но природа так или иначе берёт своё, и он дал молчаливое согласие.
- Боже мой, я ни разу в жизни не тратила столько сил и энергии на мужчину! Арлекин, у Вас совершенно нет сердца!
Казалось бы, в её словах тлел и сворачивался в папирус лишь пафос и кажущийся юношеский максимализм, но, если разобраться шире, она на самом деле страдала и чувствовала себя отвергнутой. Что предпринять юной девственнице, желание которой разжаловала сама природа?
Бартоломео, не являющийся истовым и аутентичным Арлекином, из скромности не пошёл в отказ, но начал изъясняться на пальцах, как умел, то есть пустился в пространные рассуждения о том, почему они не могут быть вместе.
- Серафима, мы совершенно не подходим друг другу. У нас нет ничего общего: Вы – огонь, а я – вода…
- Мы оба принадлежим к водной стихии, между прочим. Знаю, что Раки деликатны и мнительны, но осторожность Ваша граничит с трусостью…
- Я сделал бы всё, чтобы мы поженились, но есть непреодолимое препятствие для нашего сближения…
- Мои родители? Мы можем не предоставлять им никакой информации о наших дальнейших действиях…
- Господь с Вами, Серафима, так нельзя, это же грех, кощунство, наконец!
- Так Вы – подлинный христианин?
- Да, но дело даже не в этом. Предмет нашего окончательного расставания – Пьер Бароль.
Серафима сардонически, зловредно захихикала, опираясь в этот момент локтями на стол позади себя. В следующую секунду она уже взгромоздилась на учительский стол и свободно болтала ногами в колготках и клюквенной юбке минимальной длины. В вырезе белой блузки с односторонним кружевом виднелся белоснежный полупрозрачный бюст.
- Вы бредите, мой дорогой!
- Я был бы счастлив, если бы это оказалось не так, рад бы ошибаться, но мой небольшой жизненный опыт говорит, увы, что я прав…
- И с чего Вам это в голову взбрело? Бредятина!
- Да он не спускает с Вас глаз, следит за Вашим мнением, отвечает лишь на Ваши вопросы и наряды меняет согласно Вашему вкусу! Вы ему прозвище Дрозд придумали, Пьяницей нарекли, а он ходит тенью следом и дышит Вам в затылок…
Каким бы комичным сейчас не казался ей Арлекин, но, смешно, что он был прав во всех аспектах, все его обвинения не требовали доказательств, а были изначально догмами, постулатом.
Пьер в этот момент добежал до преподавательской, намереваясь отдать журнал их преподавателю, который он забыл в силу своей постоянной привычки думать о чём-то своём. Ну, и заглянул в щелку двери. Пьер был порывист, смел и не ведал о манере постучаться, прежде чем войти куда-то, одним словом, пёр напролом. Хоть одна повадка от военного отца ему досталась: казарменная нахальность.
- Но я хочу… Вас… Не забуду тот день, когда встретилась с Вашими дождливыми, октябрьскими глазами, какое смятение поднялось в моей душе, как заныло сердце... Оно и теперь плачет, ведь ему не хватает исключительно Вашего роста, голоса, Ваших вечно сгорбленных плеч, Вашей сутулости, Вашей врождённой, именно в дар доставшейся низкой самооценки… Арлекин, Вы мой идеал! Я боготворю и обожествляю только Вас! Мечтаю о многом, но в отношении Вас у меня единственная не материальная мечта: скажите только три слова, что тоже любите меня… И я обещаю ждать Вас… сколько потребуется, хоть и до последнего вздоха… Не буду женой, не испорчу репутацию, согласившись ходить в любовницах, не стану надоедать…
В просвет злосчастной, не запертой второпях двери виднелся единственно силуэт Серафимы - она вся была ослеплена июньским солнцем, - её дивные, изящные ножки, а из-под юбки отчётливо голубели тоненькие стринги. Над ней с той самой вежливостью, которая грубит и унижает спустя пару лет при воспоминании о той сцене, наклонился Бартоломео Каппо, в серо-голубом, таком тесном, словно корсет, костюме и что-то произнёс.
Не услышанное Пьером было жалобное слово «Простите…» Он уже и не увидел, как девушка скользнула со стола, как бабочка с увядающего цветка и отошла к окну. Нет, она не плакала, просто сжалась, чтобы не видеть, не слышать этот мир, не знать о нём больше никогда…
Пьер отошёл от двери и прислонился к стене у кабинета, задрав кудрявую голову и закрыв тоскующие о чём-то непостижимом глаза. Волосы вспотели, но он не замечал телесного дискомфорта. Никогда в жизни он не испытывал ничего похожего. Да что это, что же это такое с ним происходит?.. Боль в сердце размозжила, нервы растягивались и кололи то тут, то там, где вздумается… И жить хотелось, и умереть, раствориться, как атом, и всего-то из-за того, чему он только что невольно стал свидетелем…