Ев. от Странника, гл. 3. Предснежники. Ляйт верс

          Дискляймыр: Данное произведение ничего общего с действительностью не имеет, ибо является пересказом снов и галлюцинаций пациентов психиатрических клиник. Ничего не рекламируем и не продаем. Романтизируем исключительно шизофрению.

                ******

   Три друга – Панк, Вано и Масакра встретились рано утром и потопали вместе по шпалам. Железная дорога, словно живая, терзаемая кровью бесконечных составов, стальная блестящая жила, тянулась от моря до моря и притягивала к себе, как магнит, города деревни и села. То, что находилось вдали от нее, прозябало в забвении, медленно дичая, спиваясь и вымирая.

      Опустение, впрочем, скоро не пощадит никого, но пока, – миром правили вода и железо – элементалы враги, способные ужиться разве что в наших венах. Два таких непохожих источника жизни. Две тропы для ленивого странника, но и также – два совершенно разных пути. А еще две границы, разделяющие пространство и даже судьбы многих людей. Широкая и чистая, степенная, но своенравная живая река и тонкая, беспокойная, порой до тревожного, пахнущая креозотной смертью железка, пересекались в том самом месте, где жили Панк и Вано.

      Километровый железный, опирающийся на бетонные опоры, жутковатого облика мост был признан стратегически важным объектом еще до лютого момента, скажем так, его возведения; иль наведения, как говорил Мефистойфель*. В любом случае, как и сама дорога, построен он был каторжанами, на их же костях. Металлические конструкции для этого шедевра Лукавого Зодчего снимались даже со строящегося Дворца Советов в Москве. Но это уже совсем другая история. Тогда же, как и по сей нерадостный день, по обе стороны реки у моста стояли сторожевые будки. В них сидели нагломордые охранники с карабинами и… пропускали, не глядя, практически всех, кому надо было туда иль обратно. Так дела обстояли уже очень давно, но на этот раз ребят остановили.

      — Что случилось? – спросил Вано. – Нам надо в поселок.
      Охранник, ухмыльнувшись, как полицай, двинул стволом карабина в сторону хмурой реки.
      — На лодке езжайте, – рявкнул он. – Сегодня ночью Нахуйблjядь застрелился.

                ******

      «Нахуйбядь», звали мужика из деревни Ыжман, населенной местными аборигенами. Один раз друзьям довелось наблюдать подобную сцену: Народ сидел на скамейке у магазина, из которого вышла девочка лет семи с бутылкой портвейна в руках. Один из страдающих на скамейке мужиков спросил девочку:
      — Танюш (Та'нюш – ударение на первом слоге), Батя-Ха дома?
      — Нет, папа и Нахуйблjядь на реку пошли. Это мама просила купить, – сказала девочка и обняла пузырь, словно мать, пытающаяся защитить своего грудного ребенка.

      Белокурый голубоглазый ангел с косичками и бутылкой портвейна, так похожий на истинную арийку с плаката немецкой пропаганды времен Великой Отечественной войны, гордо удалился, прижимая к юной груди пузырь дешевого пролетарского пойла.

      Клички, одна другой краше, давали в деревне не в бровь, а в глаз. Чего только стоят такие прозвища, как: Юма (не место мормонов, но юму – по-коми "сладенький", – так назвали молодого парня из-за раннего облысения и корки на голове, возникшей после того, как на него вернулась порча сделанная кому-то его матерью), Абзал (он же Налим), Джамбул, Колчак, Магеллан, Пепел, Чип, Батя-Ха, Росомаха (девушка), Дик-Мальто (Чокнутая Маша, но и нарицательное для любого придурка), Солист и Делегат (два предполагаемых гомосека), Чубчик, Кастро, Нато, Ла'зо, Чапай, Лукич, Муна (Иди отсюда), Трак (потому что тракторист),  Аминь-Таня (Колдунья, мать Юмы), Пиночет и даже Гитлер, – пожилой мужчина, запросто застреливший своего сына, когда тот пытался влезть домой через форточку.

      Батю-Ха, так назвали из-за одной единственной фразы, – он любил повторять: «У меня, ха, дети красивые». Как получил свое прозвище Нахуйблjядь, думаю, не составит труда догадаться.

                ******

      — Не звездишь? – спросил Панк наглую заплывшую морду.
      — Какое звездишь. Звонил ночью в гарнизон, сказал, что у него черти вокруг будки бегают. А позже, пока его менять шли, снял сапог и разрядил карабин себе в подбородок. Весь потолок мозгами забрызгал.
      — А мотор дашь?
      — Какой мотор? Веслами переедете.
      — Ладно, пошли, – сказал Сергей. – Хули с ним спорить.

      Перебравшись на нужную сторону, пацаны вышли на поле, где уже давно была скошена вся трава и, следуя за Масакрой, стали тщательно изучать содержимое подстриженных тракторной сенокосилкой осенних лугов.

      — Луг теперь уже не тот, —
      Пожелтело поле.
      На озёрах скоро лёд
      Встанет поневоле.
      Облака бегут быстрей.
      Небо стало ниже.
      Зачирикал воробей
      Чуть грустней на крыше.
      Всё мокрее с каждым днём
      Все в лесу дорожки,
      Хариусом-серебром
      Прыгают рыбешки.
      Разливаются ручьи,
      Вырастают лужи.
      Прячут жопы муравьи,
      Перед зимней стужей.
      Пробирается медведь
      Сквозь лесной валежник.
      Чтобы в цвете сны смотреть,
      Скушал он предснежник, – продекламировал Масакра. – Смотрите, вот они! – обрадовался он, показывая на маленькие фиолетовые тюльпаны, прячущиеся среди травы, и незаметные неискушенному взгляду.

      Начался сбор букетов, плавно переходящий в их поедание. Есть тюльпаны-предснежники было немного противно. Они были горькими, пахли землей, собственно цветами или одеколоном, и имели еще какой-то свой специфический вкус, прямо говоря, не слишком приятный. Еще предснежники оказались гораздо прочнее других осенних цветов, поедаемых заодно друзьями, и жевались подобно прошлогодней траве. Благо, их необязательно было сильно прожевывать, главное – раздавить зубами, и проглотить штук тридцать-сорок.

      — Штук тридцать-сорок, для начала достаточно, – сказал Масакра, запивая порцию тльпанов водой из ручья.

      Набрать каждому удалось примерно столько, чтоб всем хватило.

      — Это хороший ритуал, – продолжал Масакра. – Съесть букет на том месте, где их нашел. Теперь вы должны быть осторожны. Ведите себя тихо и скромно. Не делайте всяких гадостей и думайте о хорошем. Настройтесь на радость, не сомневайтесь, не бойтесь.
      — А иначе? – спросил Панк, с неким вызовом, но не услышав ответа.

      Вано понял, почему Масакра не стал ничего говорить. Ему нравилось больше искренне удивляться и бескорыстно радоваться, чем учить кого-то и обременять себя некой властью сенсея. А теперь пришла пора, как раз, восторгаться и окунуться в таинственный трип. Тот, кто делает это с чистым, неотягощенным грехами и терзаньями сердцем, – тот неуязвимым для происков мелких бесов. Разные страсти, сомнения-мнения, природная глупость, излишние суеверия или полное отсутствие веры во что бы то ни было, но, особенно, – страх и вина, способны открыть дверь совсем не туда, куда бы хотелось, и тогда трип превратится в жестокую пытку.

      Существовало еще несколько аксиом для этого ритуала, о которых поведал Масакра: «Не есть цветы одному, особенно в темное время суток. Не курить вместе с этим махорку и не гадить, подобно многим туристам, на том месте, где их собираешь». Все эти правила относились, конечно же, к молодым и неопытным ботаникам, но были весьма разумными и придуманными неспроста.

      Букет – штука тонкая. Создание его сродни религиозному или, если хотите, шаманскому метафизическому экстазу. И тот, кто пренебрегает правилами или относится к тюльпанам с явным неуважением и предвзято, – вряд ли получит хороший экспириенс. Скорее всего это будет, – как у большинства неудачных любовников, – короткое, бредовое, ничем не примечательное умопомешательство, сопровождаемое иногда сомнительной эйфорией и, принимаемое профанами за «галлюцинации», частичное угнетение работы центра цензуры сенсорного восприятия действительности, находящегося в нашем мозгу.

      В этом состоянии на человека несведущего и несмышленого «чудесным образом» обрушивается неотфильтрованный поток информации, чаще – зрительного плана, – который он оценивает, как искажения и даже некую «неординарную реальность», хотя на деле, то что он видит, – и есть настоящее. Пожелав продвинуться дальше, профан рискует получить так называемый «бэд трип». Но это – суть к лучшему, как для мицелия, так и для него самого. К тому же, весьма весомую или, скорее, главную роль играет личность самого психонавта. Его генотип, внутренний мир, умственное развитие, готовность к авантюрам и способность противостоять тем силам, которые его будут испытывать на этой опасной тропе познания Нави.

      Немаловажно, причем не только лишь для тюльпанов-предснежников, – где, как и с кем вы занимаетесь этим. Дело даже не в личной симпатии и антипатии. Однако в компании некоторых людей, благодаря их особой ауре, возникают самые удивительные и незабываемые видения.

      Место. Что сказать об этом профану? А человек знающий и так все поймет без прикрас, – «Nullus enim locus sine genio est»*. Кроме локуса и локации, сама обстановка и ритуал, если такой присутствует, могут сыграть весьма существенную роль в неординарной реальности.

      Музыка. Надо ли говорить, что это материальная алхимическая субстанция, – суть портал в иные миры. Сам Хендрикс однажды признался в том, что «одержим бесами». Хоть воспроизведенная запись нужной нам композиции или живая мелодия, пение, варган или бубен, и не являются необходимыми факторами, но силу их и возможностей сложно переоценить. Впрочем, иногда, чтобы услышать природу или голос гения места, посторонние звуки следует исключить. Порой шелест листьев может рассказать больше, чем иная книжонка, а кто-то из душ неприкаянных только и ждет момента, чтобы заговорить. Другое дело, – когда под воздействием иных галлюциногенов музыка сама начинает звучать в голове или в ритмичные волны проникает потусторонняя речь.

      Облачение и аксессуары, символика, амулеты, магические девайсы… Тут уже, познавателю, если он решил заняться делом серьезно, лучше сперва прочесть парочку фолиантов о высших талисманах и соответствии их информационной емкости назначению действий соответствующих эгрегоров. Если просто, то не ждите от распятия помощи в совершении злодеяния, а от перевернутой пентаграммы чего-то хорошего... если вы не «настроены на эту волну».

      В любом случае, не стоит ничего делать не знаючи, а любая мелочь, незначительная в повседневности, может стать катализатором неприятных событий; будь то не пришитая пуговица или неверно подобранная побрякушка.

      Пример: посох с мечом, украшенный некими рунами или трость со шпагой, высший символ религии или кустарно выполненный амулет, заклинание или молитва, стиль в одежде или ее отсутствие… В неординарной реальности все это имеет куда больший вес, нежели в обыденном мире.

      Ну и, конечно же, стоит учесть фазу Луны. Это испытывал на себе каждый реальный исследователь альтернативного пространства. Полнолуние, само по себе, уже делает мир ярче и пропитывает все своим волшебством. Те, кто дышит Луной, те, кто ее на самом деле чувствуют, получают в эти дни самый удивительный опыт, видят самые великолепные и настоящие, заслуживающие внимания сны.

      В принципе, это не все то, о чем говорил Масакра, точнее сказать, обо всем этом он не говорил; возможно, даже, говорил совсем не об этом, но уж не обессудьте, – понесло рассказчика. Да и пригодится, я думаю, многим.

      Уже выйдя на берег к лодке, Вано почувствовал первые признаки тюльпанного недомогания. Сначала напала легкая зевота, потом волнами начало накрывать. Краски сделались ярче, а мир вокруг стал необычно-красивым и тревожно-таинственным. Появилось ощущение присутствия чего-то сверхъестественного в окружающем пространстве и внутри открывающейся взору вселенной собственных мистических переживаний. Пока переплывали реку, время слегка замедлилось.

      Темные осенние воды вытягивали случайную грязь, возвращая умиротворение, покой и ощущение тайны. Вода была, безусловно, живой и несомненно разумной. Казалось, еще немного, и из глубин появится силуэт русалки; она возьмется изящными ручками за борт и станет морочить голову.

      Однако тюльпаны-предснежники показывали настоящий мир, а не создавали образы из фантазий, цепляясь за когнитивные и сенсорные иллюзии. Посему, раз уж не было рядом на этот момент никакой русалки, то никто ее и не увидел. А быть может, просто не удостоился ее внимания.

      Возвращая весла назад, Швед отшатнулся, – лицо охранника выглядело, как жуткая пародия на человека. Он превратился в мерзкого гоблина – отталкивающее существо. Если бы Панк тогда мог увидеть сам себя глазами своих друзей…

      Минут сорок спустя волшебство достигло своего апогея. Было здорово. Все вокруг расцвело множеством ярких и необыкновенных сияющих красок. Цвета, которых в природе не существует, – возможно, только для человека, – возникали то тут то там, поражая своей красотой. Новый мир, такой сочный, живой и прекрасный, радовал до самой глубины души, но вместе с тем, и весьма настораживал. В воздухе, пропитанном электричеством, казалось, повисла магия, и присутствие темной потусторонней энергии давило на мозг.

      С живыми существами тюльпаны поступали тоже весьма неординарно. Одни люди казались ужасно привлекательными, другие же превращались в уродливых монстров. Но происходило все это как-то очень естественно, почти обыденно и очень правдоподобно.

      Увидев на заборе кота, Вано понял, что может рассматривать его очень долго. Необычайного расцвета шерсть переливалась, светилась и излучала видимые лучи энергии. Невероятно живописная аура животного потрясала воображение. Чувствовалась такая божественная красота, сила и мощь в его облике, что хотелось выразить свое восхищение. Пси-поле, видимое как прозрачная дымчатая поволока, являлась продолжением каждого волоска усов-сенсоров, что располагались не только вокруг носа кота, которого теперь и котом-то назвать язык просто не поворачивался. Он выглядел словно фантастическое, суть запредельное, но в тоже время, несомненно реальное мифическое существо.

      Все это вовсе не было галлюцинацией, – предснежники лишь показали познавателю то, чего он раньше не видел. «Возможно, Карлос Кастанеда реально описал ту собаку. Но Мескалито явно показал ее с долей своеобразного юмора», – подумалось тогда впечатленному дурню.

      Птицы тоже выглядели совершенно иначе. Они имели необычайно пеструю и восхитительную расцветку. С помощью любых современных компьютерных технологий и голограмм вряд ли удастся отобразить их истинный облик. Даже воробьи – серые и неприметные, – превратились в настоящих красавцев. Странным являлось и то, что теперь Сергей точно мог отличить самцов от самок и замечал в движениях птиц не просто хаотичный поиск пищи, но продуманное многими веками эволюции, разумное поведение, где каждое движение стало языком танца и этикета. Теперь он знал, как именно нужно видеть! Он снова стал младенцем, гостем в этом удивительном мире, ребенком, у которого впервые открылись глаза.

      Масакра неожиданно сделался совершенно нормальным. Перед друзьями предстал спокойный и симпатичный, уверенный в себе улыбающийся парень, без каких бы то ни было отличительных черт душевнобольного или признаков некой «неполноценности». Пожав пацанам на прощание руки, он вскочил на автобус и поехал… к своей девушке, о существовании которой неожиданно вспомнил.

      Вано со Шведом присели на лавочку в парке и стали строить планы на будущее. Впервые за долгое время между ними возникли существенные разногласия. Панк собирался, набрав в магазине «Момента», залезть на чердак и устроить токсическую фиесту. Сергею же это показалось не слишком удачной идеей, но весомых аргументов в пользу своего сопротивления он привести не мог. Просто чувствовал, что пусть и прикольные, но все же, какие-то детские мультики, – это не то, что ему сейчас нужно; да и, вообще, токсикомания – слишком недостойное времяпрепровождение. В итоге каждый, оставшись при своем мнении, отправился восвояси.

                ***WD***

      *У каждого места есть свой дух (гений).

      *«Я навожу мосты над хлябью». Черт, по народному поверью, является строителем мостов.

      *Металлические конструкции для моста через Печору снимались даже со строящегося Дворца Советов в Москве. Несмотря на то, что металлические конструкции были заказаны на Котласском мостостроительном заводе, на строительстве наблюдался их большой дефицит. Нехватка нужных конструкций приводила к тому, что вместо металлических сооружений использовали временные деревянные фермы Гау (названные так в честь американского инженера Гау).