Письмо

Мне было около четырнадцати, когда я уронила бабушкину шкатулку. Небрежно подняла и посавила на прежнее место в серванте.

- Что тебе там нужно было? - Мама как обычно разозлилась, будто я разбила семейную реликвию. Я только махнула рукой, мол, ведь не сделала ничего из ряда вон.

В этот момент в комнату вошла бабушка. Она ничего не сказала, только подошла к серванту, провела рукой по шкатулке, проверила, закрыт ли замок.

- А что там? - Спросила я как бы между прочим. Не то, чтобы мне действительно было интересно. Просто сколько себя помнила, бабушка разрешала трогать все, даже хрусталь, но не шкатулку.

- Мое сокровище.

Ответ бабушки меня, признаюсь, немного обидел. Она всегда называла сокровищем нас, свою семью. Что такого могло храниться в той злополучной шкатулке, что сравнилось бы с нами?

Ответ мне удалось узнать только много лет спустя. Мне было больно. Тяжело видеть столько слез у мамы, отца, чьи отношения с бабушкой никогда не были похожи на стереотипные перебранки тещи и зятя. Тяжело было ходить по старому дому, в котором еще ощущался запах ее любимых пирожков с вишней. Еще тяжело было выслушивать соболезнования от людей, которые никогда не любили ее так, как я. Что вы можете мне сказать? Чем утешите? Знаете ли вы, сколько раз за последние годы я говорила ей, как сильно люблю ее? Теперь уже никогда это количество не достигнет достойного числа.

Я спряталась в гостиной, едва услышав голос тети Тамары за спиной. Очень уж не хотелось вновь слышать какие-то истории их с бабушкой нелегких отношений ее высоким, противным голоском.

В этот момент меня почему-то обуяла злость. Странно, как порой наши чувства играют с нами злую шутку. Еще мгновение назад меня распирала такая душевная боль, что казалось, будто сердце разорвется надвое. Теперь же мне срочно понадобилось побить подушку,чтобы выпустить пар. Совсем, как в подростковые годы.

В конце концов я спрятала лицо в несчастную, настрадавшуюся подушку и разрыдалась.

И вот, среди какой-то невероятной бури эмоций, на глаза мне попалась шкатулка. Она все также стояла в серванте, на той же полке, окруженная все теми же хрустальными ангелами. Во мне вновь загорелся какой-то странный огонь. Что же там было? Что же бабушке было все это время так важно? Я решительно подошла к серванту, готовая разбить злополучную шкатулку. Ведь мне не было ведомо, где находился ключ.

Но, к моему удивлению, она оказалась открыта.

Медленно, будто во сне, я осела на давно выцветший советский ковер. Раскрыла крышку. И достала небольшую пачку пожелтевших листков.

"Родная моя,

Пишу тебе из Новодемидовки. Тут так тепло днем, как холодно ночью. Ужасно душно. Комары замучали. Лишь одна мысль греет мне душу - еще немного и колхоз даст справку. А там уже и паспорт получу, и приеду к тебе в город, и уже начнем что-то думать о будущем.

Знаешь же, что не люблю писать. Слова трудно подобрать. Но ничего, осталось чуть-чуть потерпеть. Или я замучаю Семена,главу нашего, окончательно.

У нас все хорошо. Только Варя засопливила что-то. Ты, надеюсь, не забываешь шарфы и шапки носить? Не болей там.

Игорь".

Руки сами собой задрожали. Это были письма от дедушки разных годов. Даже обрывки на газетной бумаге - письма с фронта. "...Только две вещи и держат мой дух: товарищи мои, что прикрывают мне спину, а когда и хлеба не жалеют, да вы, мои дорогие. Люблю вас всею душею. И в обиду не дам, будьте покойны".

Я читала его письма, пока дверь не открылась. Меня будто холодной водой окатили, так глубоко я была сосредоточена. На пороге стоял папа с покрасневшими глазами.

- Тебя уже все потеряли.

Как-то сами собой вновь проступили слезы. Почему-то, читая эти письма, я явно ощутила, будто дедушка с бабушкой вполне себе живы. Вот, он же пишет ей... Как прошло уже почти шестьдесят лет? Нет, время не властно над этими словами. В них заключена какая-то страшная сила, ограждающая их от забвения.

Я протянула их отцу. Он присел подле меня по-турецки. Одной рукой держал письма, другой - обнимал меня. Я положила голову ему на плечо и под родное, тихое бормотание уснула.