Калинов мост - Часть 2. Глава 2

ГЛАВА 2

Ранним утром Евдокия Васильевна Тамбовская была уже на ногах, убираясь на своём подворье со скотиной, а потом, на скорую руку собрав нехитрый завтрак туриста, попив чайку с бутербродами с колбасой, бежала на работу. От дома до животноводческой фермы путь её пролегал по тропинке вдоль речки Ильинки, через висячий мост, названный в честь основателя села Николая Калинова, который, как гласила легенда, триста пятьдесят лет тому назад со своими товарищами, возвращаясь с военной службы, приглядел эти дивные места. По другой версии эту землю им подарил сам царь Алексей Михайлович за отличную службу. Поселился здесь Николай Калинов на правом берегу речки, вдоль которой росли вековые сосны-великаны. Натянул он тогда со своими товарищами с правого берега на левый висячий мост, и стали люди ходить по нему в лес за грибами и ягодами, на охоту за дичью. С годами этот лес весь вырубили, и в начале двадцатого века жители села Калинов Мост перебрались на левый берег, на возвышенное место, где было суше и раздольней. Тридцать лет тому назад через речку Ильинку в километре от висячего моста построили большой, широкий, современный железобетонный на сваях мост, где ездили машины и трактора. А висячий мост напротив животноводческих помещений, часто ремонтируемый, остался, напоминая об основателе села Калинов Мост.
Евдокия, проходя по висячему мосту, на мгновение остановилась, вспоминая свои девичьи годы: первый поцелуй и первое её свидание с Василием Мироновым на этом месте. Как давно это было... Когда-то на этом месте речки они детьми купались, плавали, играли в догонялки, ныряли со страхом в глубину, доставая ил. На всей протяжённости речки Ильинки, протекающей по территории села Калинов Мост, колхоз «Красная волна» до 1985 года каждый год возводил три земляные запруды для проезда машин. Весной их бурной водой сносило, а к лету снова вставала плотина и ребятишки, довольные, купались, загорали на берегу их любимой речки Ильинки. Купались и они тогда с Василием. Прошли годы. Они подросли. Потом Васю забрали в армию. Дуся его ждала, да только Миронов поверил людской молве, послушал людские сплетни об её измене. К Евдокии тогда настойчиво приставал Иван Пронин, она отвергала его и избегала, но люди сделали своё грязное дело. Миронов поверил людским разговорам, перестал встречаться с Дусей, а после окончания института, устроившись в соседнее село на работу инженером-механиком, женился на Антонине. Евдокия погоревала, а после уступила Пронину в надежде на взаимность, а Иван поиграл с ней и ушёл к другой. Новые попытки выйти замуж венчались провалом. И каждый раз очередной ухажёр, клянясь в любви и верности, переспав с Евдокией, пропадал из поля зрения. Дуся их встречала с надеждой на взаимность, жалела горемык от их злых и ненавистных жён, а получив утешение, они снова возвращались к ним, оставляя Евдокию Тамбовскую со своими бедами и проблемами.
Жила она сейчас одна. Отец умер три года тому назад, а маму Евдокия похоронила в прошлом году. Осталась она одна-одинёшенька на этом белом свете, единственная дочь Василия и Марии Тамбовских, коротать свой бабий век.
Добротный дом, построенный её отцом, и большой сарай для скотины стояли на бугре средь больших тополей и берёз. Внизу, под склоном, из-под огромной берёзы журчал родник, убегая в речку Ильинку. Покойный отец Евдокии, Василий, на месте родника поставил дубовый сруб в виде колодца с дверкой, повесив рядом ведро для набора воды. Люди часто приходили сюда за водой, кто в надежде на исцеление, веруя в святость Божьего замысла, а кто просто набрать холодной, чистой как слеза, родниковой воды для питья и для заварки чая. Сами жители вот уже двадцать пять лет пользовались проложенным по селу водопроводом, используя в домашнем хозяйстве артезианскую воду, подаваемую из двух водонапорных башен, стоящих на краю села. Колодцы давно уже побросали, и неремонтируемые деревянные срубы, сгнив, падали. Образовавшиеся ямы засыпали песком и глиной или просто землёй.
Родник появился в 2008 году, пробив себе дорогу из-под корней берёз. Этот родник для многих стал символом духовного возрождения села, как и для священника православной церкви села Калинов Мост отца Владимира, который освятил сей источник, и верующий народ потянулся к истокам своей земли. Для кого-то он стал пророческим знаком вымирающей деревни: мать Земля, видя горькие плоды человеческих рук, оплакивает беды русского народа божьими слезами, изливая их на свою израненную грудь.
Евдокия Васильевна, пройдя по висячему мосту, направилась в сторону четырёхрядного коровника. Утро было ясное, немного прохладное, но яркое солнце дарило своё тепло, вселяя надежду на тёплый первомайский день.
По дороге на ферму Евдокию догнал Васильков.
– О, наш славный доктор Айболит! Доброе утро, Николай Иванович, – улыбаясь, поприветствовала Тамбовская Василькова.
– Доброе, доброе, Евдокия Васильевна! Вы сегодня прямо цветёте! Аль праздник какой?! – с иронией в голосе спросил Николай Иванович.
– Ну а как же, сегодня Первое мая, праздник всех трудящихся!.. А я что-то не вижу твоей супруги?
Нина Николаевна, жена Василькова, по образованию ветеринарный врач, работала у них в хозяйстве оператором по искусственному осеменению животных и часто ходила со своим мужем на работу. Красивая она была женщина, и мужской пол часто уделял ей внимание, но Нина была порядочной женщиной, воспитывала двоих детей: дочку, такую же красавицу, всю в маму, и сына, похожего на своего отца, Николая Ивановича. Васильков свою жену ревновал и часто ей дома устраивал сцены ревности. Нина терпела его скандалы, говоря: «Коль ревнует – значит, любит». Любил Васильков свою жену безумно, жалел её, помогал на работе и дома, делил с ней и горе, и радости.
– Задержалась немного, Евдокия Васильевна, телёнок дома заболел, отпаивает теперь дубовым отваром. Минут через двадцать будет. А я вот своим больным несу, – Васильков, показывая на пятилитровую канистру с тёмно-коричневой жидкостью, приподнял её и продолжил разговор: – Много больных телят на ферме, Евдокия Васильевна. Лекарств не хватает. Вот отпаиваю чем могу. Тяжело работать, невыносимо. Морально тяжело. Видишь, что болеют, а помочь порой ничем не можешь. Когда и лекарства не помогают. Бедные животные.
– Как и люди, Николай Иванович. На дворе двадцать первый век, а люди по-прежнему страдают от болезней. Да и к тому ещё новые, устойчивые формы приобретают различные вирусы в отношении применяемых людьми лекарственных препаратов. Возьми один свиной грипп, вот чего в этом году набедокурил, всех врачей на ноги поставил. А сколько умерло от этого гриппа! Да, жизнь жестокая штука. Жизнь – это борьба, Николай Иванович, и за неё надо бороться.
Они подошли к воротам фермы и не успели войти в помещение, как им навстречу решительной, размашистой походкой вышла Наталья Никитина, телятница из родильного отделения.
– Здравствуйте! Евдокия Васильевна, у нас ЧП. За ночь с четвёртого отделения пропало шесть голов телят.
– Вот тебе и праздник, – промолвил Айболит.
– Сторож был? – спросила Тамбовская у Никитиной.
– Мы первые пришли с Верой Таниной, на ферме никого не было.
– Опять Кузьмич пьяный дома валяется, – промолвила зло Евдокия, – надо звонить председателю.
Она достала из кармана свой мобильный телефон и набрала на сенсорном дисплее номер Миронова.
– Василий Петрович, доброе утро! Не хотела я тебя сегодня расстраивать, в этот праздничный день, но дело важное, не терпящее отлагательства. У нас ЧП. Приезжай, – и, объяснив ситуацию, выслушала его и добавила: – Хорошо... Буду вас ждать.
Положив телефон в кожаный чехол и спрятав его в карман куртки, Евдокия Васильевна подняла глаза и, обращаясь к Наталье Никитиной, сказала:
– Скоро приедет полиция, и ты, Наташа, позови потом Веру Танину, и всё расскажите им, что видели и чего знаете. А мы с Николаем Ивановичем пойдём пройдёмся, посмотрим телят.
Миронов через час приехал с группой полицейских из районного отдела внутренних дел и повёл их на ферму. Пока сотрудники полиции ходили и снимали свидетельские показания, Василий Петрович, собрав в красном уголке специалистов, сам проводил собственное расследование.
– Евдокия Васильевна, твоего сторожа Василия Кузьмича Селезнёва, как я понимаю, не было. Опять был пьян?
– Да, Василий Петрович, я только что от него, кое-как достучалась. Открыл, еле стоит на ногах, разит от него, как от пивной бочки закисшей. Разговора у меня с ним не получилось. Твердит одно: «Не пойду я больше на вашу работу. Зарплату не платите». Месяц не пил и на тебе – загулял.
– Ну, это ему помогли, – резюмировал Миронов, – у нас есть люди, хитрые на выдумки. Сторож в этот день им был не нужен. Шестерых телят на себе не упрёшь. Это кто-то приезжал на машине, по наводке. Увезли этих телят далеко. Свои не станут себе оставлять столько голов. Возраст телят какой, Николай Иванович?
– Телята месячные. Собирались на днях их переводить в телятник, – ответил Васильков.
– Евдокия Васильевна, найдите нового сторожа, а Селезнёв придёт – переводите в скотники, пускай работает на откорме, отрабатывает нанесённый хозяйству ущерб. Напишите докладную записку на имя членов правления, опишите суть происшедшего, и на очередном заседании правления решим вопрос с Василием Селезнёвым. Это так оставлять не надо. За свою безалаберность и безответственность надо отвечать. Я увижу Кузьмича – поговорю с ним сам. В дальнейшем, предупредите всех, за халатное отношение к своим обязанностям, повлекшее за собой ущерб хозяйству, возмещать убытки будет виновник. Хватит ходить у них на поводу. Если не будет хватать рабочих – будем сокращать поголовье. Пора нам основательно заняться племенным стадом. Николай Иванович, на днях займись выбраковкой поголовья, часть будем сдавать на мясокомбинат.
Праздник был испорчен, и все пошли на обед хмурые и расстроенные. Миронов остановил Дусю:
– Евдокия Васильевна, поехали, подброшу до дома.
– Мне здесь напрямую ближе, Василий Петрович. Через Калинов мост – и я дома, а на машине мы вон какой круг дадим, аж три километра, а я семьсот метров пройду пешочком, проветрюсь, подумаю. День вон какой разыгрался. Теплынь-то какая. Как идёт ваша посевная?
– Слава Богу, Евдокия Васильевна! Погода позволяет. Не жарит, не выветривает. Самое то для сева, почва не пересыхает. Ребята не подводят, работают на славу. Молодцы! Поеду вот поздравлю с праздником. Пока, Дуся. Держи меня на связи, – и Миронов, сев в председательскую «Волгу», уехал. Евдокия посмотрела вслед уезжающей машине и, повернувшись, пошла домой. Хотелось его остановить, окрикнуть, позвать к себе домой, но настроение было паршивое, испорченное с утра, и ей хотелось поскорее домой, прилечь, отдохнуть, забыться на время.
Она дошла до висячего моста и остановилась. На краю доски сидел старый дед Пантелей Игнатов, подставив своё лицо майскому солнцу, греясь, он сидел и думал о чём-то своём. За свои девяносто прожитых лет ему было что вспомнить и о чём поговорить. А поговорить он был любитель и, несмотря на преклонный возраст, выражал свои мысли разумно и говорил ясно. Участник Великой Отечественной войны, призванный на фронт в 1944 году, он мало рассказывал про свои подвиги, хотя имел и награды: один орден и с десяток медалей. Когда заводили разговор о войне, он мрачнел и говорил: «Страшно там, на войне. Очень страшно. Не надо нам более такой войны». А вот про крестьянскую жизнь он рассказывал часами, часто вспоминая свои годы работы в колхозе в качестве заведующего хозяйством, или, выражаясь простым языком, Пантелей Игнатов всю свою жизнь работал завхозом в колхозе. История села и становление хозяйства его всегда интересовали. Он любил поговорить на эту тему и даже сейчас, встречая рабочих кооператива, с беспокойством спрашивал: «Ну, как там ваши дела?» На этот вопрос пришлось отвечать и Тамбовской, которую дед Пантелей встретил на краю моста, улыбаясь.
– Здравствуй, Евдокия Васильевна! Аль кто обидел? Что-то ты грустная? Ну, как там ваши дела?
– Здравствуй, Пантелей Матвеевич! Работаем потихоньку. Дела идут не так хорошо, как хотелось бы. Проблем много. Вот ещё сегодня у нас ЧП произошло, – и Евдокия рассказала про кражу телят.
– Ай, ай, ай... чего охальники делают. Совсем обнаглели. И управы на них никакой нет. И в наше время были всякие охальники, но тогда законы были строгие. Сажали за любую украденную мелочь. Скотины-то много сейчас в хозяйстве?
– Восемьсот голов.
– Да, маловато. В моё время, когда я работал в 1985 году, в хозяйстве было 2000 голов крупного рогатого скота. Двести голов поросят. Кур держали неведомо. Овец две тысячи с лишним голов. А отец мой рассказывал, да и я сам потом архивные документы смотрел, в 1917 году в нашем селе Калинов Мост крестьяне держали у себя на подворье: 385 голов коров, 1400 голов овец, 200 лошадей и 80 голов поросят. Да и население тогда было 1400 жителей. А сейчас только 500 человек. Двадцать голов коров держат – и тех не хотят пасти, по домам спрятали, подкормку им возят. Тридцать лет тому назад в сельском стаде насчитывалось 120 коров. Приходилось на два стада делить. Хотя тогда были тяжёлые времена, но люди работали. Жить хотели. Семью надо было кормить. Сейчас в магазине всего навалом и дома у всех еды через край, а люди работать не хотят. Зажрались. От сытой жизни человека в сон клонит, и работать его не заставишь.
Долго ещё рассказывал Пантелей Игнатов про свою тяжёлую колхозную жизнь, про то, как они раньше работали, как жили, чем гордились и чего желали – не то что нынешняя молодёжь, которая работать не хочет, а ведёт праздный образ жизни. С чем-то в его разговоре Евдокия Васильевна соглашалась, кивая ему в знак одобрения, а что-то игнорировала и, чтобы не обидеть старика, просто молчала, слушая его и думая о своём. Не хотелось вот так просто взять и уйти, обидев Пантелея Матвеевича, который жил один, похоронив два года тому назад свою жену и сына, попавших в автомобильную аварию. Одно сейчас его радовало в этой жизни – общение с людьми. Он два раза в неделю, закинув на плечи свой армейский рюкзак, приходил с конца села в центр, в магазин, покупал себе хлеба и молока и подолгу разговаривал с мужиками. Наговорившись, шёл к себе домой на «Кавказ», проходя пешком два километра, летом и зимой, в свои девяносто лет. Кавказом звали конец села – за холмистую местность, где дома были раскиданы по буграм. Там-то и жило семейство Игнатовых. Оттуда Пантелей и ушёл на фронт бить фашиста. После победы над врагом вернулся домой, построил себе избу, женился и стал подниматься на ноги.
Их мирную беседу прервала Вера Танина, проходящая мимо, возвращаясь с обеда на работу.
– Вера, а время-то сколько? – спросила Тамбовская.
– Да уж два часа, Евдокия Васильевна!
– Ой, Господи, а я засиделась тут с Пантелеем Матвеевичем, разговорилась. Побегу, пожалуй, домой, пообедаю, – вставая, сказала Евдокия и пошла по висячему мосту в сторону родимой обители.
 
***

Вере Таниной в этом году исполнилось двадцать семь лет, а семьи до сих пор у неё не было. В девках нагуляла сына от приезжего студента-практиканта, который, побыв у них в селе месяц, уехал неведомо куда, не оставив ей ни своего адреса, ни номера телефона.
Жила Вера с матерью, одна воспитывая восьмилетнего сына.
Семейная жизнь не складывалась. Женихи обходили её стороной. Молодые ребята Веру сторонились, да и сама она любила мужиков намного старше себя и предпочитала женатых. Тянуло её на семейных, как муху на мёд. Иногда подруги советовали ей: «Вера, гляди, какой парень молодой. Вот тебе и жених». Танина морщила лоб, поджимала губы и с недовольством отвечала:
– Какой он жених?! Молоко ещё на губах не обсохло, – и хаяла его с ног до головы.
«Наверное, ей нужен робот, а не человек», – говорили подруги.
Хозяйка она была никудышная, готовила, стирала и убиралась дома за неё мать-пенсионерка. На своём подворье живность не держали, картошку не сажали, ленились и каждый год покупали её у соседей.
Удивительно было то, что она полностью отдавала себя не только особам мужского пола, но и работе, ухаживая на ферме за телятами, как за своими детьми. Удивлялись её коллеги: «Возится со своими телятами, как с детьми. Своему сыну Вадику столько времени не уделяет».
Воспитанием Вадика в основном занималась мать Веры – Лидия Степановна, женщина боевая, энергичная с виду. На словах она строила фабрики и заводы, а на деле ленилась банку огурцов закатать на зиму. Жили они на пенсию и на то, что зарабатывала Вера в кооперативе.
Встретила однажды Вера Владимира Чернявина и влюбилась в него по-настоящему, окунувшись в свою любовь с головой. Подойти к нему сама не решалась, всё искала повода. Володя работал на тракторе, подвозил корма на фермы, вывозил навоз из-под наклонных транспортёров. Бывали случаи, когда транспортёры ломались, и, пока слесаря занимались ремонтом, Владимир коротал время, прохаживаясь по доильному залу, шутил с доярками, сидел в комнате отдыха, листая журналы. Приметив эти частые прогулки Чернявина по ферме, Вера решила идти на штурм, придумав свой план действий. Она ждала, когда Володя снова зайдёт на ферму. Случай не заставил себя долго ждать. Танина, увидев Чернявина, прохаживающегося по доильному залу в ожидании погрузки навоза, подошла к нему и спросила:
– Володя, здравствуй! У тебя есть молоток?
– Здравствуй! Есть. А зачем он тебе понадобился?
– Дверь надо сделать у шестого бокса в родильном отделении. Телята сломали. Не поможешь? Гвозди у меня есть. Они там лежат.
– Помогу. Великое там дело – четыре гвоздя забить. Пойду молоток принесу.
Пока Володя ходил за инструментом, Вера прибежала на своё рабочее место и, скинув грязный чёрный рабочий халат, надела чистый голубой халатик и стала поить своих телят. Пришёл Владимир с молотком в руке и, подойдя к сломанной двери, стал забивать гвозди в расшатавшуюся дверную петлю. Вера подбежала и стала ему помогать, придерживая дверь, подходя всё ближе и ближе, дыша всё глубже, слегка наклоняясь вперёд. Полные её груди выступали из-под халата, на котором специально была расстёгнута «молния». Вера, сделав вид, что этого не заметила, продолжала стоять и, застенчиво улыбаясь, смотрела на Владимира. Потом, как бы споткнувшись, она вскинула руки и, обняв его, стала оправдываться:
– Ой, Володя, извини, споткнулась, чуть не упала, – а сама ещё крепче прижалась к нему, наблюдая за его реакцией.
Володя от вида полуобнажённого женского тела, пахнущего терпким ароматом мускуса, обомлел, растерявшись, опустил руки по швам и молчал. Вера сильнее прижалась к нему и, поцеловав его страстно в губы, положила голову ему на плечо и тихо сказала:
– Володя, ты знал бы, как я тебя люблю! Ты чувствуешь, как бьётся моё сердце?! Я просто сгораю. Нет сил моих больше терпеть! Я так тебя хочу. Возьми меня, мой милый! Не томи меня и мою душу.
Владимир взял её на руки, зайдя в комнату отдыха, закрыл за собой на защёлку дверь и, положив Веру на диван, стал снимать с себя грязную, испачканную в мазуте, рабочую куртку...
Закружилась голова у Володи Чернявина от такой сексапильной Верочки, знающей толк в любовных утехах. Её изящная, атлетическая фигура, сильные, крепкие руки и ноги, длинные чёрные волосы и карие глаза свели в одночасье Чернявина с ума. Вот именно её карие глаза восточной женщины, излучающие невидимую силу, гипнотически притягивали к себе, в объятья своей хозяйки, которая своей страстью будила в нём зверя, и он, утопая в животной истоме, забыл про окружающий его мир. А его мир вокруг них лежал в своей грязной, бесстыдной человеческой форме, и лишь бетонные стены и потолок красного уголка – комнаты отдыха животноводов прикрывали их срамоту от чужих глаз и ушей.
Полюбил Чернявин Веру пламенно и горячо. Да и как не любить Веру Танину, такую сексуальную, страстную и желанную. Они часто встречались, таясь и прячась от людских глаз. Скрывали свои отношения и на всеобщее обозрение не выставляли. У Володи росли дети, и он, уважая свою жену Светлану, скрывал свою животную страсть. Да разве можно что-то долго прятать и скрывать, особенно в деревне, где каждый на виду? Чернявину казалось, что про их отношения с Верой никто не знает, а где они встречаются, там их никто не видит. Да только людей не обманешь. Влюблённого человека видно за версту. Глаза влюблённых людей выдают их чувства. Не спрятать блеска любящих глаз. Эти глаза сияют, как звёзды, пробиваясь сквозь толщу облаков. Они находят друг друга за тысячи километров. И нет для любви преград. Лишь одно возникает препятствие на пути человека – это смерть. Вот что может его остановить, но ничто другое, пока жив человек.
Владимир Чернявин был старше Веры на шестнадцать лет. Мужчина видный, статный. Окончил техникум, отделение механизации сельского хозяйства. Отслужил в армии, в ракетных войсках, и вот уже восемнадцатый год работал в кооперативе на тракторе, а в период уборки многолетних трав и кукурузы на силос – на кормоуборочном комбайне. Жена, Светлана Николаевна, работала в школе учительницей начальных классов. Растили и воспитывали троих детей. Большое внимание им уделяла Светлана, отдавая себя без остатка. Владимир постоянно пропадал на работе, и только зимой он включался в воспитательный процесс своих ребятишек: двоих сыновей и дочки восьми лет. Вполне благополучная семья, живущая в достатке, в большом уютном доме, напичканном бытовой и электронной техникой, с машиной в гараже. Светлана была хозяйкой своего дома: убирала и стряпала, варила варенья и готовила всякие заготовки на зиму, закатывая банки с огурцами и помидорами, различными салатами, компотами и соками, пюре и джемами, заставляя банками все полки в подвале дома. Делала замечательные настойки на самогоне, которые ценил Чернявин, из сливы и смородины, вишни и черноплодной рябины. Гнала она свою самогонку, чистую, как слеза, и крепкую, как водка. Владимир, угощая своих гостей, часто нахваливал свою хозяюшку и говорил: «Посмотрите вот. Вот это самогонка! Хрустальная, как слеза! А крепкая какая! Попробуйте! А в кино видели, что нам показывают?! Одну муть белёсого цвета». Самогонка была на самом деле крепкая. Да вот только семья не крепчала, Володя расшатывал её прочный фундамент, нарушал идиллию благоденствия. Хорошо – Светлана Николаевна, понимая своего непутёвого мужа, прощала его, а сама, изредка наплакавшись, забывалась в домашних делах, в шуме и озорстве своих детей и ребятишек в школе. Она прекрасно понимала философию жизни. Не бывает идеальных людей, как не бывает и семей без проблем. Проблема у Светланы Николаевны была одна, с которой ещё можно жить. И этой проблемой была любовница Владимира – Вера Танина. Светлана решила разумно: «Нагуляется кобель и назад домой прибежит. Вот только не надо его травить. Кобель иногда становится волком».
– Да чёрт с ним. Пускай лучше гуляет, чем пьёт, – утешала Светлану старенькая мама, бывшая экономистка колхоза «Красная волна», повидавшая на своём веку столько горя через своего мужа, алкоголика и тунеядца, – а Володя твой не пьёт. Работает. Зарабатывает неплохо. Всё домой несёт. Дом большой построил, хоть в футбол в нём играй.
Владимир Чернявин работник был хороший и специалист толковый. С техникой был на «ты». Разбирался в сложных механизмах и другим помогал, подсказывал, когда просили.
Хотя Светлану и утешали, но женское сердце от боли рвалось и трепетало. Душа изнемогала. И лишь работа, дети, домашние дела и часто сам кающийся Чернявин, стоявший на коленях и просящий прощения, стирали всю жизненную грязь – и жизнь продолжалась.
А Чернявина всё тянуло к Верке, как паршивого кобеля на гулящую сучку. Вот и сейчас он, сидя в своей машине, сгорал от нахлынувших чувств и звонил своей Веруне.
– Здравствуй, Верунь! Ты где?.. А, на ферме. А я вот жду тебя в посадках, на старом месте. Придёшь?.. Ладно, я жду.
Берёзовые посадки находились в трёхстах метрах от животноводческих помещений. И Вера, часто задерживаясь на работе, а иногда пораньше приходя с обеда на ферму, бегала в эти посадки днём, или оставалась вечером, на романтические свидания на лоне природы со своим возлюбленным.
Володя Чернявин встречался с ней средь белоствольных русских берёз, под тихий шелест зелёных листьев, вот уже который год. Не мог он забыть свою Верку, её горячих объятий и страстных поцелуев, тепло её рук и обжигающий взгляд её карих глаз. Он сходил от неё с ума и ничего не мог с собой поделать. Как ни говори, а в человеке затаённо, где-то в глубине души, лежит до поры до времени его животная страсть, и вот она, однажды проснувшись, толкает человека на безумные поступки во имя любви.

продолжение см. здесь: http://proza.ru/2025/10/23/1310