Калинов мост - Часть 3 Глава 2

ГЛАВА 2

Первые солнечные лучи, пробиваясь сквозь толщу ветвей деревьев, растущих перед домом Степана Каверина, проникали через оконное стекло и тихо ложились на пол, на кровать, на обклеенную красивыми, с зеленоватым оттенком, обоями стену. Тихо шелестели листья под дуновение слабого южного ветерка. Щебетали птицы, прыгая по веткам, наперебой горланили петухи, нарушая сон Степана.
Он давно проснулся и лежал с открытыми глазами, глядя в окно на колышущиеся зелёные листья старой грушовки, на озорных воробьёв, дерущихся между собой, думая о внезапно нахлынувшем на его долю несчастье. За последнее время он спал мало и просыпался с первыми петухами. Семейная драма, разразившаяся в его доме, не давала ему покоя. Его жена Татьяна, не раз ему изменявшая, на днях уехала в неизвестном направлении, оставив ему записку: «Прости и прощай. Меня не ищи. Я оставляю тебя навсегда». Эту записку Степан нашёл на столе поздно вечером, вернувшись с работы домой. Что ему оставалось делать и думать?! Он не знал. Ибо сколько их было, таких записок, Степан уже не помнил. Татьяна иногда, поссорившись с ним, пугала его таким образом – писала эти записки, уезжая к матери в город, давая повод для ревности и тяжких раздумий. И тогда Степан, часто думая о ней, о возможных её изменах, принимал для себя решение о разводе, но вскоре Татьяна появлялась на горизонте, прося прощения, оправдываясь и клянясь перед всеми существующими богами о своей невинности и верности своему любимому Стёпе. И под очарование её милых глаз и ласковых кошачьих объятий его Капризули (так Степан ласково называл свою Татьяну) – душа его таяла, и он прощал её женские капризы. Любил он эту заразу – Таню, любил безумно и всё ей прощал, говоря словами героя одного стихотворения:

Любят не за что-то... Любят вопреки...
Не на душу смотрят, смотрят вглубь души...
Любят не за фразы... Любят между фраз...
Не заменят стразы блеска милых глаз...
Любят без награды, не жалеют сил...
Два влюблённых рядом, счастье их внутри...
Пусть кому-то это кажется смешным...
Любят не для тела... Любят для души...
Через километры, через годы, дни...
Через непогоду... Любят вопреки!

И он её любил не за что-то... а любил вопреки!.. Не за душу, а за глубину души!.. Прощая ей многое, он готов был и сейчас простить ей эту очередную блажь, но Татьяны не было дома и это уже тяготило его и тревожило. Хотя он знал, что она, нагулявшись, снова вернётся домой и снова будет просить у него прощения, умоляя не бросать её ради родимых и любящих её детей: шестнадцатилетней Даши и двенадцатилетнего Максима, которые не хотели уходить от отца и оставлять свой родной дом.
Даша, в свои шестнадцать лет, была девушкой не по своим годам разумной и трудолюбивой, красивой, высокого роста, с длинными чёрными волосами, которые заплетала в косу до пояса. Как две капли воды она была похожа на свою красавицу маму: те же карие глаза, чёрные, как смоль, густые волосы, и та же маленькая родинка на правой стороне лица. Она хорошо училась в школе и постоянно помогала по хозяйству дома. Вот и сегодня, после очередного побега своей мамы за романтическими приключениями, она встала рано и, подоив корову, возилась на кухне у газовой плиты, готовя завтрак для своего брата Максима и так ею любимого отца, постоянно прощающего их непутёвую маму.
Степан, встав чуть свет, убрался во дворе, накормил скотину и, привязав корову на длинную верёвку к забитому в землю колу, оставив её пастись на луговине, вернулся домой. Есть ему не хотелось, но плывущий по дому ароматный запах только что испечённых пирожков с яблоками разыграл аппетит и затянул Степана на кухню. Да ему к тому же не хотелось обижать Дашу, которая, встав с утра пораньше, наготовила им пирогов. Ради неё и спокойствия в доме он не стал показывать своё тяжёлое душевное состояние и, скрыв свою грусть, прошёл на кухню с улыбкой на лице, поприветствовав красавицу-дочку, сел за стол завтракать.
– Даша, спасибо за вкусные пирожки! Не стоило тебе так рано вставать, беспокоиться за меня. Я и чайку бы с бутербродами попил и на работу, а там бы меня обедом накормили...
– Папа, я знаю, что тебе очень нравятся мои пирожки. Вот я и решила тебя порадовать. А выспаться я успею. Впереди два месяца каникул – только отсыпайся, – улыбаясь, парировала Даша и села напротив отца за стол. – Вы сегодня выезжаете в поле, на сенаж?
– Да, дочка, сегодня мы будем убирать козлятник на сенаж. Погода с утра хорошая. Главное – чтоб не подвела техника. А техника наша уж старенькая. Всё латаем, латаем... гнилое всё, считай. Одно заваришь сваркой – другое следом трещит. Новых комбайнов мы уже не дождёмся. Вот и довольствуемся тем, что имеем. Этот Миронов ещё, выскочка, взял колхоз, думал – раз, и все ему мигом помогут. А как сунулся – и обжёгся. Куда полез?! Наивный какой-то. Кто тебе сейчас без поддержки сверху поможет! Если нет у тебя друзей высокого ранга, то и не суйся руководителем хозяйства. Никто тебе и руки не протянет сверху. А он сейчас себя мучает и нас мучает. Всё бегает со своими патриотическими чувствами. Село, видите ли, гибнет, и колхоз рушится. А кому они нужны, этот колхоз, село?.. Людям деньги нужны, зарплата достойная, а он бегает всё с одной поговоркой: «Ребята, это же всё для нас!» А для кого конкретно – непонятно. Какой-то детский сад! Вот и играем. А здесь надо серьёзно производством заниматься. А прежде чем им заняться – надо в него деньги вложить да людей заинтересовать. Чтоб стимул какой-то был, в виде хорошей зарплаты. Вон как у Негоднова. Сначала всё построил, а теперь производит. Зарплату достойную платит своим работникам. И комбайны новые у него, и трактора, и машины. На уборке сенажа у него новый, современный кормоуборочный комбайн «Клаас Ягуар». Вот это сила! Вот это комбайн! Шесть «Камазов-сельхозников» с большими наращёнными бортами, с прицепами возить от него не успевают. А у нас в колхозе пять единиц техники: два «Камаза» без прицепов и три «Газона» с кузовами с большую корзину, да и те стоят, ждут своей очереди. А мы вдвоём с Чернявиным, работая на двух комбайнах, не успеваем их загрузить. Шофёры от скуки журналы почитывают. Я проезжаю мимо их стоящих машин, и меня обида гложет за мой старенький комбайн «ДОН 680». А как он ещё сломается – то и стоим целый день. И второй наш комбайн, Владимира Чернявина, такой же старый и ломается часто. То он стоит на ремонте, то я ремонтирую свой. Вот и получается у нас в хозяйстве: комбайна кормоуборочных два, а в основном в поле убирает многолетние травы на сенаж – один. Вот такие дела, Даша, в нашем «горе-государстве».
Степан, сказав эти слова, подумал и про свою семью, тоже – «горе-государство». Его отношения с женой Татьяной, с его Капризулей, нельзя было назвать хорошими, а тем более – идеальными. И жили они в последнее время в одном доме как два товарища, терпели друг друга ради детей. Хотя Степан и любил Татьяну, но её похождения с каждым разом всё больше и больше терзали его душу. Он всё прекрасно понимал и не идеализировал этот мир, и уже не стремился перевоспитать свою Татьяну ни морально, ни физически. Хотя когда впервые она ему изменила, он хотел подействовать на неё старым дедовским способом, но и этот метод не дал результата. Он, взяв тогда свой армейский ремень и привязав Татьяну за руки и ноги к спинке железной кровати, жестоко, с остервенением, отхлыстал её по голой заднице. И, возможно, забил бы до смерти, если бы не прибежавшая на Татьянины дикие крики и просьбы о помощи плачущая пятилетняя Даша...
– Пап, а ведь Василий Петрович – добрый человек. И намерения у него добрые. Только вот люди в наше время почему-то стали слишком злые и корыстные, эгоистичные и циничные. Плетут какие-то интриги, козни строят, пакостят друг другу и при этом ещё сами удивляются: «Почему это люди такие?!» А надо к людям с добром – и они к тебе по-доброму, – немного смутившись своим словам, наклонив голову, сказала Дарья.
– Да, Даша, человек он неплохой. Добрый человек, хороший, образованный, начитанный, но слишком сердобольный. Таким людям трудно быть руководителями. Руководитель должен быть жёстким и оценивать свои возможности. Он должен быть прагматиком, а не романтиком. А наш Василий Петрович всё витает в облаках и думает, что все люди должны быть добрыми. А в жизни всё не так. Здесь всё по-другому. Всё строится на деньгах. Да и в магазин мы идём – несём деньги. Хлеб нам не дадут за нашу доброту, и никто нас не оденет за наши добрые глазки. За всё в этом мире надо платить. Не всё так просто, дочка, в нашем жестоком мире. Не всегда на твоё добро ответят добром: кто-то просто в своих корыстных целях попользуются твоей добротой, да и, к тому же, могут тебя унизить и обидеть, показав этим своё превосходство над тобой. Надо знать, кому помогать. Поэтому и неудивительно, что все трудовые взаимоотношения строятся на оплате труда. Человек сделал свою работу – ты заплати. Ты этим самым ему выражаешь своё уважение. Заплатив ему достойную зарплату – ты ценишь его как специалиста, как человека, знающего своё дело. И этому человеку, которому хорошо заплатили и оценили по достоинству его труд, будет приятно, у него появится стимул к работе и большое желание работать дальше. А ты обрати внимание, какое у нас отношение к человеку в селе. Почти свинское. Зовёт один другого помочь погрузить вилами тележку навоза, а потом он ему за это бутылку вонючей самогонки и шмоток сала с хлебом: «На, Имярек, тебе за работу. Я тебя уважил». Не уважил он его и не отблагодарил, а унизил. Так и наш председатель: собрал людей – вы работайте!.. Спасибо вам, Имяреки, спасибо! А за работу вам нате – мизерную зарплату. Это уважение?! Это свинство, с моей точки зрения. Миронов неосознанно унижает этим людей. Да, я понимаю: большего он нам не может предложить, но если ты не можешь заплатить человеку приличную зарплату – зачем тебе надо было лезть в это дело? Да к тому же всё, что мы заработаем, – получим через год. А инфляция тем временем съедает наши денежки. И хорошо, если мы всё это получим деньгами, а можем получить зерном или телятами... А если наш кооператив обанкротят – и того не увидим, и другого. Хорошо вот – мы выживаем за счёт своего приусадебного хозяйства, а так давно бы загнулись... Люди, подобные Мироновым, лезут не в своё дело, не оценивая свои возможности, нарубят дров, а итог для народа – плачевный. Достойная зарплата – вот главное составляющее в жизни человека. Понимаю: деньги – это грязь, но и без них мы – никуда. Как ни говори, а они нам греют сердца, дочка, – улыбаясь, вставая со стула, сказал Степан и продолжил: – Ну ладно, мне пора, поеду на работу.
Рабочий день Степана Каверина в кооперативе начался на удивление спокойно. Залив на заправке в свой комбайн двести литров дизельного топлива, он по наряду агронома Овсова выехал в поле и вот уже, подбирая валки многолетних трав, загрузил пятый «Камаз» сенажной массой. Он уверенно крутил баранку своего старенького «зелёного крокодила» (так он называл свой зелёный кормоуборочный комбайн «ДОН 680»), поглощающего в своё нутро и измельчающего в «мелкую капусту» полувяленый козлятник. В кабине комбайна было душно и жарко. И по этому поводу Степан Каверин костерил про себя Миронова за нехватку денежных средств на заправку фреоном кондиционеров их с Чернявиным комбайнов. А сколько раз они с Владимиром говорили и просили Миронова привезти им специалистов из Новодворска для заправки кондиционеров, но председатель всё кормил их обещаниями. Невдалеке от него работал комбайн Чернявина, но неожиданно для себя Степан потерял его из виду. Оглядываясь по сторонам, он увидел его стоящим на краю поля. «Опять что-то у него сломалось», – подумал Степан и внимательнее стал смотреть на подборщик, поглощающий широкий валок травы, изредка бросая взгляд то на тихо едущий рядом с комбайном «Камаз» Александра Майорова, в кузов которого из длинного хобота комбайна мощным потоком летела измельчённая трава, то на пульт управления своего «зелёного крокодила». Послышался аварийный сигнал. На пульте управления загорелась сигнальная лампочка датчика металлодетектора – сработал магнит, и измельчающий аппарат комбайна и подборщик отключились. Степан резко нажал на педаль муфты, перевёл скоростной рычаг в нейтральное положение, остановив этим движение комбайна и дав возможность двигателю ещё немного поработать на больших оборотах, заглушил мотор. Он спокойно вылез из кабины и, спустившись по лесенке, направился к заваленному травой подборщику. Откидав траву в сторону, Степан вытащил из подборщика три железные консервные банки.
– Ну какие же у нас люди скоты, набросали по всему полю всякого хлама, ты посмотри, Санёк, – оборачиваясь к подошедшему к нему водителю «Камаза», Александру Майорову, сказал Степан и продолжил: – Хорошо – магнит сработал. Хотя для этого комбайна эти банки – как тряпки. Вот если бы что-нибудь посерьёзнее: потяжелее и побольше какую-нибудь железку – и если был бы отключен магнит, то разворотило бы всё нутро режущего аппарата, весь барабан этого комбайна.
– Да уж, люди у нас совсем оскотинились, – возмущённо сказал Майоров и, нагнувшись, стал помогать Каверину собирать валявшиеся под подборщиком ржавые консервные банки, пластиковые и стеклянные бутылки из-под пива, полиэтиленовые пакеты, складывая их в мешок.
– Положи пока этот мешок к себе в «Камаз», потом выкинем, – сказал Степан и, облокотившись о переднее колесо комбайна, закурил сигарету. Он немного помолчал, нервно затягиваясь и пуская дым, вспоминая случай из своей жизни. Работал он тогда ещё на кормоуборочном комбайне КСК-100, на котором не было металлодетектора, тогда они на комбайнах «ловили» все железки. И, обращаясь к Майорову, спросил:
– А ты не помнишь, Санёк, тот случай, когда мы убирали кукурузу на силос в 1990 году и мне в барабан попался привязанный к стеблю гусеничный палец?..
– Как же не помню, конечно, помню! Я тогда на «Газоне» работал, – закуривая сигарету, сказал Майоров.
– А я тогда почти весь комбайн разобрал, чтоб измельчающий аппарат и барабан поменять. Тогда металлодетекторы не стояли. Да и я сам тогда не знал тонкостей производства и хитросплетений народа села Калинов Мост. Это уж мне потом агроном Овсов сказал, что народ наш – мстительный и пакостный, и если мы не будем оставлять за их огородами кукурузу на подкормку для их скотины, загонку шириной хотя бы двести метров, то эти «пальцы» они будут вешать мне каждый день. И я целыми неделями буду ремонтировать свой комбайн. А я тогда всех этих тонкостей не знал. Поэтому после того случая я каждый год с краю поля, ближе к селу, оставляю им загонку. А теперь что ещё им не хватает?! И поле от села в семи километрах, и валки скошенной травы вдоль посадок оставил. Нате вам, возите себе на подкормку, а они весь мусор свой везут сюда, на поле. Все поля засрали. Куда ни глянь – одни полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки. Да уж, народ наш гнилой, а всё на Запад, на Америку смотрит. А нам до них – как до Луны. Никакой культуры! Одна срамота и скотское отношение к жизни. Ладно, Санёк, поехали собирать хлам, – и Степан, улыбаясь, полез в кабину своего комбайна.
И так в течение дня Степан раз семь останавливал свой комбайн, и водители помогали ему собирать пластиковые бутылки, небольшие железки, разбросанные по полю. К концу рабочего дня, устав от жары и духоты, стоящей в кабине, и беготни, собирая каждый раз по сигналу металлодетектора железки, попавшие в подборщик, он психанул от усталости и постоянного предупреждающего сигнала датчика и выдернул провод из разъёмного штекера, питающего магнит.
Он, уставший физически и морально, к концу рабочего дня потерял всякий интерес к своему комбайну и, злой на всех и вся, крутил баранку «зелёного крокодила» рефлекторно, как по наитию, без энтузиазма. И вот в эти моменты, когда человек начинает вести себя самонадеянно, включается «закон подлости», ведущий за собой множество проблем. Неожиданно раздался оглушительный грохот, приведший Степана в чувство, и он резко остановил комбайн, заглушив мотор. «Вот и доигрался», – первое, что пришло ему в голову. Он потянулся к штекеру провода датчика металлодетектора и вставил его в разъём, возобновив питание магнита, понимая всю бесполезность своих действий, но спасая себя этим от ответственности за содеянное. «Чему быть – того не миновать. Если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается – закон Мерфи», – сказал про себя Степан и вылез из кабины. Забравшись вместе с подошедшим к нему водителем Иваном Прониным на подборщик, они стали рассматривать раскуроченный барабан, и, сняв защитную крышку, Степан вытащил гусеничный «палец», обёрнутый в резину, в отрезанный кусок велосипедной камеры.
– Вот это да-а!.. – промолвил Иван Пронин. – Вот это уже теракт. Это сделал кто-то специально. И «палец» сунули в резину, чтоб магнит не сработал.
«Он бы сработал, если был бы включен», – подумал про себя Степан, но промолчал про это, а вслух сказал:
– Вот это номер! Кому это надо было?! И положили-то «палец» на валок, на скошенную траву. Если бы он лежал на земле, то подборщик бы его не поднял. Это сколько же теперь надо денег на ремонт и сколько мы времени потеряем на восстановление комбайна?! Надо звонить Миронову. Иван, у тебя есть его номер сотового?
– Его нет. Есть Овсова. Сейчас я ему позвоню.
К стоящему комбайну стали съезжаться остальные шофёры, ожидающие своей очереди для загрузки. Сломанный комбайн Владимира Чернявина стоял на другом конце поля. А пока Владимир устранял небольшие неполадки, они подъехали к Степану узнать причину его остановки, а подойдя поближе и удовлетворив своё любопытство, отходили в сторону, матерясь и возмущаясь. Их возмущению не было предела. Дела шли из рук вон плохо, и это угнетало их и тревожило.
Минут через тридцать подъехал председатель на своей «Волге» с инженером Овсовым. Они молча подошли к комбайну и долго смотрели на раскуроченный барабан, на погнутые ножи и на протянутый Степаном гусеничный «палец».
– Магнит был подключен? – спросил Миронов, вертя в руках обёрнутый в резину и замотанный шпагатом «палец».
– Включён, – тихо промолвил Степан.
– А если был включён, то почему он не сработал? – зло, еле сдерживая свой гнев, спросил Василий Петрович.
– Не знаю. До этого работал. Ребята вон тому свидетели. Я раз семь останавливался из-за него. Три мешка хлама собрали. Вон у Майорова в кабине лежат.
– Понятно всё с тобой, Каверин. Ты просто взял и отключил его. Тебе надоело бегать из-за него. Вот и пошёл по лёгкому пути. На всё вам насрать. Не ваше это, колхозное... Вот и кладёте вы на всё, идиоты! А потом ищете зарплату, – переходя на возмущённый тон, крича и махая правой рукой перед носом Степана, говорил Миронов.
– А ты на меня не кричи. Я к тебе в рабы не записывался. Ты мне зарплату за полгода не отдал. Платишь только избранным, а остальным – шиш. Просили мы тебя с Чернявиным заправить нам кондиционеры фреоном, а ты нам опять – шиш. Иди и садись сам в такую жару на комбайн. В кабине температура доходит до шестидесяти градусов, как в бане. Мозги плавятся. А вы работайте, ребята, это же для себя! Вот иди и садись, и работай, а я срать не хотел на тебя, выскочка. Колхоз он решил поднять. Вот и подымай, но уже без меня, понял, фраер ты долбаный, патриот хренов, Дон Ламанче, – и Степан, развернувшись, пошёл по полю в направлении села.
Он шёл, и обида комом подкатывала к горлу. Ему хотелось плакать, но не было слёз. Во рту пересохло, и он, спустившись в овраг к роднику, умылся и, напившись холодной воды, пошёл дальше, всё думая о происшедшем. Да, он виноват, но кто же знал, что так получится. Всё против него: и дома не поймёшь что творится, его Капризуля извела все нервы, и эта работа... Нет, надо всё бросать и начинать новую жизнь.

***

Сбитый с толку эмоциональной речью Степана Каверина, Миронов стоял молча, вертя в руках злополучный «палец», не находя слов. Молчали и все стоящие рядом водители машин, инженер Овсов и подъехавший к ним на своём комбайне Владимир Чернявин. Первым молчание прервал Чернявин, только что подошедший, не зная о случившемся.
– А чё случилось-то?! – удивлённо спросил он и продолжил: – А куда Степан пешком пошёл?
Все молчали. Миронов молча протянул ему гусеничный «палец» и рукой показал на раскуроченный барабан.
– Да-а!.. Вот дела! Давненько у нас такого не было. Но этот «палец» мог поймать и я на своём комбайне. Это кто-то мстит вам, Василий Петрович. Кому-то тошно, что мы вышли в поле на заготовку сенажа. Да, народец у нас паршивый, коль так свои обиды вымещает...
– Но на подборщике же стоял металлодетектор, Володя, и он срабатывает на железо, – тихим голосом сказал Миронов.
– Не факт, Василий Петрович! Посмотрите, как они обмотали «палец». В два слоя резины... Магнит мог и не сработать. В нашей жизни всякое бывает. И техника отказывает. Не то что человек. Не надо быть таким уверенным во всём. А вдруг где-нибудь провод пробило и контакт отошёл. Вот и датчик не сработал. Всякое может быть. Вот у меня на днях случай был. Зашёл домой, прошёл к себе в комнату, щёлкнул выключателем. Свет хотел включить. А света нет. Во всех комнатах есть, а в спальне нет. Стал разбираться. Всё проверил. Два часа возился. И что вы думаете, в чём была причина?! Провод световой, идущий к люстре, был пробит. Вы представляете? Провод, идущий по потолку. Двадцать лет он там висел, закреплённый, с двойной изоляцией. Хороший и надёжный провод по оценкам электриков: не слабенький, не китайский, а наш, российский. А ему вот надо было именно в тот день, когда у меня была куча дел, выйти из строя. И мне пришлось менять в том месте провод. Вот такие дела, – резюмировал Владимир и отдал «палец» Миронову. – А вы, как я понял, наорали и обвинили во всех грехах Степана. Ему и так тяжело. Мужик один ведёт хозяйство. А на днях ещё его Капризулю на романтику потянуло... Ну ладно, поехали, ребята, загружаться. Комбайн я свой сделал, вот только надолго ли его хватит... И упаси меня Боже от таких «пальцев» на поле и от таких подонков, кидающих их нам в валки и привязывающих к стеблям кукурузы. – Владимир, махнув рукой, зашагал к своему комбайну.
Мужики разошлись по своим машинам. Иван Пронин на своём «Газоне», подстроившись под хобот комбайна Чернявина, изрыгающего сенажную массу, медленно ехал рядом с ним. Миронов с Овсовым ещё долго стояли возле оставленного Степаном комбайна, решая, что же делать и как им быть. Опять нужны деньги на запасные части и время на ремонт. И кто теперь сядет на комбайн? Конечно, никто не сядет.
– Ладно, Сергей Николаевич, давай заводи комбайн, отгоняй в гараж, а завтра решим, что нам делать с ним. А я пока подумаю, кто сможет нам помочь в этом деле, кто согласится поработать на этом комбайне... Слушай, а может, ты поработаешь на нём, Сергей Николаевич? Я заплачу, сколько попросишь. Подумай над моим предложением. А завтра, если желаешь, выходи на работу. Мы тебе и оклад главного инженера сохраним. Поработаешь месяц-другой на заготовке сенажа и силоса.
– Хорошо, Василий Петрович, я подумаю, – сказал Овсов и направился к комбайну Степана Каверина.
А Миронов, сев в свою машину, ещё долго сидел, не уезжая, положив руки на руль, и ругал себя за сегодняшний неразумный поступок. Не стоило ему кричать на Степана, не стоило. Степан по-своему прав. И Миронова в этом есть вина. Разве можно работать в такой духоте на комбайне? А он всё тянул с заправкой кондиционеров. А вся беда в нехватке денег. Изысканные им денежные средства он постоянно пускал на самое необходимое – срочное, не терпящее отлагательств. А кондиционер разве не нужен? А разве не нужна людям зарплата?! Ведь отсутствие оного влияет на моральное состояние людей. Ради этого люди живут и работают. Ради денег. Всё на этом свете делается ради денег. Одному лишь Миронову кажется, что люди должны его понять и потерпеть немного. Но время неумолимо бежит вперёд. Человеческая жизнь пролетает незаметно. Сколько можно ждать Степану Каверину, Владимиру Чернявину и остальным людям, работающим под его началом. Они, работая, ждут от него зарплаты. Он должен думать об этом постоянно и делать своё дело. Затем они его и избрали. Миронов пытался понять и осмыслить сущность нашего бытия, но его философская концепция патриота и романтика не укладывалась в реальную действительность процветающего дикого капитализма, не признающего сентиментального отношения к жизни, а требующего циничного прагматизма. Миронов не хотел идти этим путём, но система ломала его, толкая иногда на циничные поступки. От этого он сильно переживал. Для него моральные и этические законы по-прежнему были на высоте. Он не хотел через них перешагивать, а реальная, существующая действительность толкала Миронова на эти поступки. И Василий Петрович неосознанно переступал через себя, оставаясь заложником сложившихся обстоятельств. Мир был жесток и безжалостен и требовал решения насущных проблем. А проблемы катились на Миронова, как снежный ком, и он, боясь этого устрашающего «шара», спасал себя, стараясь спасти и других, но это у него получалось плохо. Поэтому и люди, поняв его и безысходность сложившейся в кооперативе ситуации, всё больше озлоблялись на Миронова, считая его виновником всех бед и проблем. Часто потом сам Миронов задумывался над нависшей проблемой и винил себя за то, что сунулся в это дело, надев хомут руководителя кооператива. Он не в силах был изменить сложившую ситуацию и не мог сейчас бросить хозяйство на произвол судьбы. Он всё откладывал на потом, всё на потом, хотя мог бы облегчить свою участь, согласившись на банкротство хозяйства ещё в апреле. А сейчас ему приходилось тянуть непосильный груз навалившихся на него проблем. Люди не понимали его намерений и роптали на него. Часть работающих потихоньку уходила к Негоднову. Ему сейчас они были очень нужны.

продолжение см. здесь: http://proza.ru/2025/10/28/1147