Кант и Вечное Возвращение

              Данный текст является продолжением публикации "Ф.Ницше и "Ворон"
              Э.По":http://proza.ru/2025/08/09/1023
              Но может рассматриваться и как вполне самостоятельный.


      Поэма Эдгара По «Ворон» послужила одним из источников формирования у  Ф.Ницше концепций европейского нигилизма и Вечного Возвращения. Такова высказанная мной версия.
    Что касается именно Вечного Возвращения, то я обратила внимание на перекличку «формулы»  ВВ «Еще раз!» с «вороньим» «Невемо!» («Ни разу больше!»), на то, что у Ницше это «Ещё раз!», как и «Невемо!» у По, является ключевой фразой и в конце книги «Так говорил Заратустра», кстати, тоже являющейся поэмой, повторяется рефреном. 
     Однако, если Ницше и заинтересовался поэмой По, то, конечно, не ради того, чтобы вступить в идейное противостояние с американским поэтом и писателем.  У Ницше был иной противник – Иммануил Кант, и он использовал всё, что могло помочь ему в борьбе с этим «врагом».   
       Ницше позиционировал себя в качестве антипода Канта. Его тексты, афоризмы построены на противостоянии с этим «пауком разума» (философия которого - венец рационалистически-моралистической традицию мышления, представленной Сократом и «платоническим христианством». По Ницше, естественно).   
     Критическому  мышлению самого «философа подозрения» присуща одна особенность: он фиксирует внимание не на собственно философских высказываниях, а на каких-то деталях внешности, биографии (исторических анекдотах) или вроде мы малозначащих высказываниях своего противника. И потом из этой детали, которая, казалось бы, не имеет  прямого отношения к философским воззрениям объекта ницшевской критики, выводит их истинный (по его мнению) смысл.*  Эта особенность напоминает художественный приём, к которому прибегал Л.Н.Толстой, когда через внешнюю деталь, через её настойчивое повторение давал психологический портрет своего персонажа. 
    И если уж Ницше «зацепился» сознанием за какую-то деталь, то результатом  этого становилось только одно - возникновение его собственной оригинальной концепции, прямо противоположной смыслу, выявленному посредством упомянутого «цепляния».
     Такой «трюк» Ницше проделал с Сократом и христианством. Результат -  его концепция реактивной воли к власти и ресентимента. Аналогичным образом он расправлялся и с Кантом.
     Собственно против Канта сам этот подход и был направлен. Кант стремился к объективности мышления – разумности, независимой от случайности человеческой психофизического устройства («человеческой природы»). А Ницше за объективностью разума вскрывает субъективно-психологические мотивы самих философов - создателей философских учений. Чтобы уже в них увидеть проявление (действие) фундаментального основания (силы) – воли к власти.
    Воля к власти -  тоже объективность, но иная, чем у Канта, поскольку  она нерасторжимо связана с субъективностью «человеческой природы».  (Типами «человек» и «сверхчеловек», которыми, согласно Ницше, представлена «человеческая природа»).      
     Так за что мог «уцепиться» Ницше у Канта, если говорить о Вечном Возвращении как об антикантовской идее? 
     В личном общении Кант как-то признался, что никогда бы не хотел вновь прожить жизнь. Кто-то, может, и не придал бы этому признанию Канта большого значения – во всяком случае, с философской точки зрения.  Но только не Ницше.

                .......               

     Кант сожалел о допущенных в прошлом ошибках, вынужденных лишениях и ограничениях. Он хотел бы, чтобы пройденный им жизненный путь был иным, но не хотел бы прожить жизнь ещё раз ни при каких условиях, выражая надежду,  что остаток его дней, пусть и неполноценный, будет лучше.   
     С определённого момента (конец 70-гг. 18-го века), достигнув нужного уровня - как в отношении внешних обстоятельств своего существования, так и в отношении создаваемой им философии,  Кант ничего не хотел менять в своей жизни. Все уговоры друзей сменить Кёнигбсргский университет на более престижный университет в Галле, сопровождавшиеся обещанием Канту титула надворного советника и взываниями к его долгу перед обществом и учащейся молодёжи, наталкивались на его решительный и непреклонный отказ.
     Наоборот, Кант просил  «направить их доброе отношение» к тому «на то, чтобы предотвратить всякое нарушение» его положения. И объяснял свою позицию следующим образом: «Выгода и признание на большей арене не имеют <…> для меня большого значения. Мирная, соответствующая моим   потребностям жизнь, заполненная попеременно трудом, спекуляцией (т.е. преподаванием, философией –Е.К.) ) и общением, при котором моя легко возбуждаемая, но в остальном свободная от забот душа и моё капризное, но не больное тело пребывают без напряжения в постоянных занятиях, - всё, чего я желал и что получил. Всякое изменение внушает мне страх, пусть даже оно ведёт к величайшему улучшению моего положения, и мне представляется необходимым следовать этому инстинкту моей природы, если я хочу ещё несколько удлинить нить, которую парки прядут для меня очень тонкой и хрупкой» (письмо Канта к Маркусу Герцу)(1)      
     Э.Кассирер следующим образом объясняет кантовские опасения перемен, нередко становившиеся объектом насмешек: «С того момента, как у Канта сложилась концепция этого произведения (имеется в виду «здание» кантовских «Критик»), его жизнь не имела для него больше отдельного самостоятельного значения и стала только субстратом для той духовной  задачи, которую ему надлежало одолеть».(2)
      И действительно -  чтобы выдержать мыслительное напряжение, Кант, обладавший некрепким здоровьем, подчинил себя методически строгому образу жизни и продуманной диете, а всякие уклонения от них воспринимал как угрозу для достижения поставленных мыслительных задач.
     Образ жизни, который удалось установить Канту и который его устраивал так, что он не хотел ничего в нём менять, нельзя назвать совершенно аскетическим. У него были «радости стола» и дружеского (приятельского) общения. Но всё, включая заботу о здоровье ( в особенности о пищеварении), служило только одному - философскому мышлению. Кант сознательно превратил себя, свой организм в хорошо отлаженный механизм для мышления, так сказать в философскую машину.
    В кантовской аргументации своей позиции обращает внимание его ссылка на «инстинкт природы».
    Кассирер сравнивает этот инстинкт с даймонием – с   внутренним предостерегающим голосом, о котором рассказывал Сократ как о том, что удерживает его от совершения поступков, опасных с точки зрения телесного и морального благополучия. Кант «подчинился без всяких колебаний внутреннему закону, и можно в самом деле быть уверенным в том, что «инстинкт его природы», на который он ссылался, был тем даймонием великого человека, который отчётливо и уверенно определял внешний образ его жизни соответственно чисто фактическим требованиям его творения» (3).
     Не мог пропустить мимо своего внимания упоминание об «инстинкте природы» и Ницше. Более того, закрадывается подозрение, что здесь, в этой ссылке Канта на свой «инстинкт природы», следует искать истоки главного постулата философии Ницше. Постулата о воле к власти как именно «инстинкте» - инстинкте активной воли к власти (воли к росту) и инстинкте реактивной моли к власти (воли к самосохранению).
     Ведь тот или иной тип человека, согласно Ницше, создаётся тем или иным инстинктом жизни. «Сверхчеловек» - активной волей к власти. «Просто человек» (человек как вид) - реактивной волей к власти. А Сократ и Кант в интерпретации Ницше – это идеальные воплощения реактивной воли к власти, мыслители, которые своей философией оправдывали свой же тип человеческой природы, следуя инстинкту этой природы.

            .......

     Но не противоречит ли великий философ основным положениям своих «Критик», когда, ссылаясь на инстинкт, присущей его индивидуальной человеческой  природе,  выражает намерение следовать этому инстинкту? А как же произведённое им самим принципиальное различение «мира свободы» и «мира природы», «нравственного порядка» как должного подчинения природы свободе и «природного порядка» как нарушения должного соподчинения, как, по сути, беспорядка, при котором природа захватывает власть над свободой.   
     В свете такого  различения и трактуют сожаления, которые высказывал Кант по поводу своей жизни. Он сетовал, что  не всё в его прошлом было подчинено закону свободы, что были в его прошлом  поступки, совершённые из природной необходимости, и именно эту, скажем так - природную, часть своей жизни он и хотел изменить, если бы такое было возможно.   
     Несоответствие  одного кантовского высказывания другому можно было бы объяснить тем,  что письмо, содержащее аргумент «от природы», столь расходящийся с привычной кантовской «критической» позицией, было написано до появления «Критики чистого разума», в то время, когда философ ещё только работал над этим трудом. Что Кант ещё не выработал строгого методического разграничения «мира свободы» и «мира природы». Если бы не одно «но».
     Построение здания кантовских «Критик» завершается (о чём почему-то часто забывают) не «Критикой практического разума», а «Критикой способности суждения». Задачей этой последней «Критики» было показать «основание единства сверхчувственного, которое лежит в основе природы, с тем, что содержит практическое понятие свободы», т.е. Кант намеревался выявить единый сверхчувственный субстрат, который лежит в основании как «мира природы», так и  мира «свободы».
    А это означает, что в итоге своих философских размышлений Кант выходит на иное понимание природы.
    Природа теперь не рассудочное понятие - понятие, созданное рассудком за счёт диктата над чувственностью и её, чувственности, ограничения, которым оперирует  классически-научное познание, и даже не вне-чувственное понятие (некоего целого), созданное из рассудочного материала теоретическим разумом, которым оперирует метафизика. А именно природе в таком понимании Кант противопоставлял свободу и нравственность, соединяя их посредством подчинения одного другому (используя понятие порядка).
    Теперь природа есть нечто равнозначимое, равноценное свободе, совпадающее с ней (свободой) на уровне сверхчувственного основания. Теперь природа такое же сверхчувственное понятие, как и свобода. И их отношения не могут строиться по принципу «властной вертикали». т.е. соподчинения.
    А ещё это значит, что  кантовское письмо, в котором он ссылается на инстинкт своей  природы,  говорит о том, что философ пришёл к  сверхчувственному понятию  природы  (в соответствии со «способностью суждения») не вынужденно, чтобы «залатать» обнаружившуюся пропасть-дыру между теоретическим и практическим разумом, а вполне последовательно и планомерно.   
     Собственно с апелляции к природе и чувственности в трудах Ж.-Ж. Руссо, оказавшего на Канта неизгладимое впечатление, всё и началось. Я имею в виду критическую работу Канта. Это общеизвестный факт. Но на выявлении ограниченности  просветительского понимания природы, аукнувшейся на практике «ужасами» Французской революции, кантовская работа с понятием природы ведь не остановилась.   
     Отказавшись от апелляции к природе в её просветительском понимании (узкорациональном и абстрактно-метафизическом), Кант даёт санкцию на апелляцию к природе в подлинно философском смысле.
     И что же получается? А то, что, по Канту, природа, действующая в человеке как бессознательный (точнее, сверхсознательный) сверхчувственный инстинкт, имеет ту же направленность, что и свобода-нравственность.   
    Когда Ницше «подозревает», что Кант, разрабатывая систему «критической философии»,  на самом деле вовсе не критичен, а только оправдывает инстинкт своей природы (свой «тип» человеческой природы), он во многом прав. Но Ницше не был бы Ницше, если бы не совершил в отношении своего великого предшественника некое философское сальто-мортале.
Вечное Возвращение 3
   
          .......

      Главный разоблачитель мистификаций разума, Ницше и сам был великим мистификатором. Сознательным или бессознательным – другой вопрос.
      Влияние, которое оказал на него А.Шопенгауэр (кантианец), Ницше,  переосмысливший шопенаэуровскую волю к  жизни в свою волю к власти,  не скрывал. И говоря об истоках ницшевской  «философии жизни» (она же философия  воли к власти, философия ценностей)  только ленивый не помянет Шопенгауэра.
      А вот о  Шиллере, о шилллеровской эстетической концепцией, опирающейся на кантовскую «Критику способности суждения»,  в связи с Ницше не часто можно услышать. Хотя оснований для проведения параллелей здесь более, чем достаточно.
      Ещё хуже обстоит дело с Кантом. Веря Ницше на слово, в Канте обычно видят исключительно объект ницшевской критики. А, между тем, никому Ницше столько не обязан, сколько этому философу. Разве что дотошный В.Виндельбанд ("К столетнему юбилею Канта")усмотрел в формировании мышления в ценностных понятиях  прямое следствие и развитие «Критики способности суждения».
       Ницше высказывался о Канте  так, как будто никакой «критики способности суждения» в помине не существовало. Он яростно обрушивал на него свой философский «молот», обвиняя в «грехе» обесценивания жизни, как будто не было кантовской попытки выявить единую основу природы и свободы, жизни и  разума (попытку, проистекающую, естественно, из кантовской уверенности в её существовании) (4).
       Кант в изображении Ницше – апологет разума, оторванного от жизни и обесценивающего жизнь. И когда он признаётся, что, посвящая свою жизнь философии, он следовал инстинкту своей природы, то в глазах Ницше это значит одно  - что Кант «проболтался», выдал свою главную тайну. А тем самым и тайну всех доныне (т.е. до Ницше) живших философов.
     Превознося разум и добро (как совпадающее с разумным, сознательным) и соответственно отбрасывая всё неразумное, инстинктивно-бессознательное (как злое), философы, начиная с Сократа-Платона не выходили за пределы инстинкта.  Наоборот, они следовали инстинкту - извращённому инстинкту своей человеческой природы (своего человеческого «типа», совпадающего с человеком как видом). А именно инстинкту реактивной воли к власти, инстинкту «больной» «слабой» жизни, стремящейся, ради своего выживания-самосохранения, взять власть над жизнью «здоровой», «сильной». Ибо здоровая жизнь любит сильное и сильных и  отбрасывает, обрекая на смерть всё слабое, всё то, что мешает её дальнейшему росту (через человека и его сознание). И т.п, и т.д.
    Но тогда нежелание Канта прожить свою жизнь ещё раз есть не что иное, как проявление инстинкта «слабых». Т.е. той самой нигилистической силы (силы «слабости»), которая влечёт европейское человечество к гибели и которой Ницше считал своей задачей противостоять.   
    Если «слабость» - в нежелании повторить жизнь, то  подлинная «сила» - в прямо противоположном желании, желании бесконечного повторения своей жизни. Поэтому воля «сильного» есть «воля круга». И соответственно поэтому итоговой  формулой воли к власти у Ницше оказывается Вечное Возвращение .
       Человек, исполненный воля к власти («сверхчеловек»), является и объектом Вечного Возвращения, через которого оно проявляется–действует как единственная подлинная реальность (и никакой кантовской сверхчувственной реальности, никакого «мира иного»!), и субъектом Вечного Возвращения, поскольку желает его, выстраивая свою жизнь сообразно такому желанию – желанию повторить её во всём, без исключения.               
               
                Продолжение следует

1.Кассирер Эрнст. Жизнь и учение Канта, Университетская книга. СПб, 1997, с.106.
2. Там де, с107.
3. Там же         
4 Между тем, в «Рождении трагедии из духа музыки», раннем произведении Ницше, послужившем основой для формирования его философии воли к власти, или философии ценностей, нельзя не заметить отголоски самых известных положений кантовской «Критики способности суждения».