Кант и Вечное Возвращение

              Данный текст является продолжением публикации "Ф.Ницше и "Ворон"
              Э.По":http://proza.ru/2025/08/09/1023
              Но может рассматриваться и как вполне самостоятельный.


      Поэма Эдгара По «Ворон» послужила одним из источников формирования у  Ф.Ницше концепций европейского нигилизма и Вечного Возвращения. Такова высказанная мной версия.
    Что касается именно Вечного Возвращения, то я обратила внимание на перекличку «формулы»  ВВ «Еще раз!» с «вороньим» «Невемо!» («Ни разу больше!»), на то, что у Ницше это «Ещё раз!», как и «Невемо!» у По, является ключевой фразой и в конце книги «Так говорил Заратустра», кстати, тоже являющейся поэмой, повторяется рефреном. 
     Однако, если Ницше и заинтересовался поэмой По, то, конечно, не ради того, чтобы вступить в идейное противостояние с американским поэтом и писателем.  У Ницше был иной противник – Иммануил Кант, и он использовал всё, что могло помочь ему в борьбе с этим «врагом».   
       Ницше позиционировал себя в качестве антипода Канта. Его тексты, афоризмы построены на противостоянии с этим «пауком разума» (философия которого - венец рационалистически-моралистической традицию мышления, представленной Сократом и «платоническим христианством». По Ницше, естественно).   
     Критическому  мышлению самого «философа подозрения» присуща одна особенность: он фиксирует внимание не на собственно философских высказываниях, а на каких-то деталях внешности, биографии (исторических анекдотах) или вроде мы малозначащих высказываниях своего противника. И потом из этой детали, которая, казалось бы, не имеет  прямого отношения к философским воззрениям объекта ницшевской критики, выводит их истинный (по его мнению) смысл.*  Эта особенность напоминает художественный приём, к которому прибегал Л.Н.Толстой, когда через внешнюю деталь, через её настойчивое повторение давал психологический портрет своего персонажа. 
    И если уж Ницше «зацепился» сознанием за какую-то деталь, то результатом  этого становилось только одно - возникновение его собственной оригинальной концепции, прямо противоположной смыслу, выявленному посредством упомянутого «цепляния».
     Такой «трюк» Ницше проделал с Сократом и христианством. Результат -  его концепция реактивной воли к власти и ресентимента. Аналогичным образом он расправлялся и с Кантом.
     Собственно против Канта сам этот подход и был направлен. Кант стремился к объективности мышления – разумности, независимой от случайности человеческой психофизического устройства («человеческой природы»). А Ницше за объективностью разума вскрывает субъективно-психологические мотивы самих философов - создателей философских учений. Чтобы уже в них увидеть проявление (действие) фундаментального основания (силы) – воли к власти.
    Воля к власти -  тоже объективность, но иная, чем у Канта, поскольку  она нерасторжимо связана с субъективностью «человеческой природы».  (Типами «человек» и «сверхчеловек», которыми, согласно Ницше, представлена «человеческая природа»).      
     Так за что мог «уцепиться» Ницше у Канта, если говорить о Вечном Возвращении как об антикантовской идее? 
     В личном общении Кант как-то признался, что никогда бы не хотел вновь прожить жизнь. Кто-то, может, и не придал бы этому признанию Канта большого значения – во всяком случае, с философской точки зрения.  Но только не Ницше.

                .......               

     Кант сожалел о допущенных в прошлом ошибках, вынужденных лишениях и ограничениях. Он хотел бы, чтобы пройденный им жизненный путь был иным, но не хотел бы прожить жизнь ещё раз ни при каких условиях, выражая надежду,  что остаток его дней, пусть и неполноценный, будет лучше.   
     С определённого момента (конец 70-гг. 18-го века), достигнув нужного уровня - как в отношении внешних обстоятельств своего существования, так и в отношении создаваемой им философии,  Кант ничего не хотел менять в своей жизни. Все уговоры друзей сменить Кёнигбсргский университет на более престижный университет в Галле, сопровождавшиеся обещанием Канту титула надворного советника и взываниями к его долгу перед обществом и учащейся молодёжи, наталкивались на его решительный и непреклонный отказ.
     Наоборот, Кант просил  «направить их доброе отношение» к тому «на то, чтобы предотвратить всякое нарушение» его положения. И объяснял свою позицию следующим образом: «Выгода и признание на большей арене не имеют <…> для меня большого значения. Мирная, соответствующая моим   потребностям жизнь, заполненная попеременно трудом, спекуляцией (т.е. преподаванием, философией –Е.К.) ) и общением, при котором моя легко возбуждаемая, но в остальном свободная от забот душа и моё капризное, но не больное тело пребывают без напряжения в постоянных занятиях, - всё, чего я желал и что получил. Всякое изменение внушает мне страх, пусть даже оно ведёт к величайшему улучшению моего положения, и мне представляется необходимым следовать этому инстинкту моей природы, если я хочу ещё несколько удлинить нить, которую парки прядут для меня очень тонкой и хрупкой» (письмо Канта к Маркусу Герцу)(1)      
     Э.Кассирер следующим образом объясняет кантовские опасения перемен, нередко становившиеся объектом насмешек: «С того момента, как у Канта сложилась концепция этого произведения (имеется в виду «здание» кантовских «Критик»), его жизнь не имела для него больше отдельного самостоятельного значения и стала только субстратом для той духовной  задачи, которую ему надлежало одолеть».(2)
      И действительно -  чтобы выдержать мыслительное напряжение, Кант, обладавший некрепким здоровьем, подчинил себя методически строгому образу жизни и продуманной диете, а всякие уклонения от них воспринимал как угрозу для достижения поставленных мыслительных задач.
     Образ жизни, который удалось установить Канту и который его устраивал так, что он не хотел ничего в нём менять, нельзя назвать совершенно аскетическим. У него были «радости стола» и дружеского (приятельского) общения. Но всё, включая заботу о здоровье ( в особенности о пищеварении), служило только одному - философскому мышлению. Кант сознательно превратил себя, свой организм в хорошо отлаженный механизм для мышления, так сказать в философскую машину.
    В кантовской аргументации своей позиции обращает внимание его ссылка на «инстинкт природы».
    Кассирер сравнивает этот инстинкт с даймонием – с   внутренним предостерегающим голосом, о котором рассказывал Сократ как о том, что удерживает его от совершения поступков, опасных с точки зрения телесного и морального благополучия. Кант «подчинился без всяких колебаний внутреннему закону, и можно в самом деле быть уверенным в том, что «инстинкт его природы», на который он ссылался, был тем даймонием великого человека, который отчётливо и уверенно определял внешний образ его жизни соответственно чисто фактическим требованиям его творения» (3).
     Не мог пропустить мимо своего внимания упоминание об «инстинкте природы» и Ницше. Более того, закрадывается подозрение, что здесь, в этой ссылке Канта на свой «инстинкт природы», следует искать истоки главного постулата философии Ницше. Постулата о воле к власти как именно «инстинкте» - инстинкте активной воли к власти (воли к росту) и инстинкте реактивной моли к власти (воли к самосохранению).
     Ведь тот или иной тип человека, согласно Ницше, создаётся тем или иным инстинктом жизни. «Сверхчеловек» - активной волей к власти. «Просто человек» (человек как вид) - реактивной волей к власти. А Сократ и Кант в интерпретации Ницше – это идеальные воплощения реактивной воли к власти, мыслители, которые своей философией оправдывали свой же тип человеческой природы, следуя инстинкту этой природы.

                Продолжение следует   

1.Кассирер Эрнст. Жизнь и учение Канта, Университетская книга. СПб, 1997, с.106.
2. Там де, с107.
3. Там же