Альтруистка Часть 3 Глава 18

Первый снежок срывался с серого Кяхтинского неба. Нельзя было угадать, в какую игру играют порывы ветра и с какой стороны они обрушатся на тебя в следующее мгновение, - толкнут ли в бок, в спину или злостно ухватятся за края платка и начнут стягивать его головы с каким-то совсем уж злобным улюлюканьем. Ты стараешься держаться, не выходить из себя, даже пару раз улыбнешься непогоде, словно задабривая её, говоря, да ладно, пошалили и хватит, мы же с тобою - взрослые и уравновешенные люди… Но тычки и смешки не утихают, не прекращаются, и тут уж самый воздержанный потеряет самообладание и начнет клясть осеннюю неурядицу на чем свет стоит. 

Оля чувствовала, как у неё окоченели пальцы, - вот бы протянуть их теперь к огню, приплясывающему за печной заслонкой, почувствовать, как снова разгоняется заиндивевшая кровь и, словно весенняя вода, ломающая льды, начинает тыкаться вперёд и пульсировать в каждой отогретой жилке.

Ей не нравилась эта игра ветряных потоков, разбушевавшихся, как неугомонные дети, и позабывших все правила приличия. Они хватали снег с неба урывками, как сладкую вату, которую тут же засовывали в свои бездонные рты - чтобы себе побольше, а другим поменьше, - и начинали жевать, жевать, жевать в круговерти своих невидимых челюстей. А вот к непрожаренному блину солнечного диска, похоже, ни у кого не было аппетита, - так он и болтался на холодной сковородке неба без какой-либо пользы. Без него серая ночь просто сменилась бы на ночь чёрную - вот и все дела!

Раздетые редкие деревья словно в отчаянии тянули к оловянному небу свои корявые руки, беззвучно вопрошая, кто осмелился совершить над ними такое кощунство? Где зелёные шелка, где парча, где золотые серьги и монисты, - всё вероломно украдено, их обобрали до нитки!

Холод и ветер поубавили решимости Олимпиады, остудили первоначальный пыл. Казалось, она у цели, через несколько улиц, пройти, пролететь через которые - ничего не стоило ее резвым, молодым ногам, она откажется у заветного дома и в заветных объятиях Иннокентия… но Оля отчего-то двигалась все медленнее, петляла по прямым Кяхтинским проспектам, как будто кто-то невидимый выставлял руку у неё на пути.

Вот уже несколько недель девушка жила думами об этой Кяхте - и после путешествия по бесконечным дорогам, когда ее соседями были лишь верблюды, неказистые лошадки с короткими ногами да буряты и китайцы-поводыри, от которых она пряталась под тёмной накидкой, Кяхта - русская земля - оказала на Олимпиаду благостное действие, несмотря на погоду.

Она услышала русскую речь - и поняла, что никогда прежде не радовалась ей так, как сегодня. Кяхта радушно принимала представителей разных национальностей, на улицах взад-вперёд сновали  разносчики товара с ярко-выраженными монгольскими чертами, узкими прорезями глаз и лицами, похожими на блюдечки, торопились суетливые приказчики, скакали хмурые казаки. Негласный закон Кяхты и Майманчена - торгового города, где заседали китайские торговцы, - находящегося в ста двадцати саженях отсюда, - обязывал вести торговлю на русском языке. Китайцам, очевидно, легче давался язык северного соседа, а русские купцы попытались, помучились, поломали язык, - да и бросили это неблагодарное дело. Своим языком они считали «мягкую рухлядь»: соболь, песец и горностай «говорили» на китайском куда лучше их владельцев.

Русская речь, пусть и ломанная, искаженная особенностями местного диалекта и акцентов, каким-то успокоительным напевом влилась в сознание Олимпиады. К ней, говорящей на двух иностранных языках и всю жизнь прожившей на чужбине, в душу вдруг ворвалось странное: «Я - дома!» Она уже второй раз въезжала на территорию Российской империи, - но тогда, в путешествии с родителями, она не почувствовала и толики того восторга, что обуял ее теперь. Олимпиаде необходимо было соприкоснуться со своей исторической родиной, чтобы понять, насколько крепко Россия на самом деле держала ее все это время.

Эта северная страна, со всеми превратностями погоды и характера, при всей своей неустроенности, нужде, необходимости в понукании, знала какой-то секрет, который привязывал к себе человеческую душу. Этот секрет давал что-то такое, какое-то великое откровение бытия, которого при всей ухоженности, красоте природы и трудолюбии народа невозможно было встретить больше ни в одном уголке мира. И как бы ни старалась Олимпиада урезонить себя доводами разума, нахождение в «немытой» России делало ее счастливее.

И ей были милее и ближе истинные строки Михаила Лермонтова, а не те, которые так искусно и заговорщически приписывались его авторству.

Но я люблю - за что, не знаю сам -
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень…

Путь к дому купца Лушникова Оле безошибочно показывали все похожие, - Алексея Михайловича знала вся округа. Путь этот пролегал мимо Гостиного двора, - выбеленного здания квадратной формы, с просторным внутренним двором, где велась торговля под открытым небом. В толще же стен, покрытых деревянной крышей в два наката, содержались гостиница, чайные, кондитерская и множество лавочек, круглогодично предлагавших мелкий товар в розницу. Оля с удовольствием прошлась бы по всем лавчонкам, - нравилось ей даже не покупать, а просто разглядывать блестящие баранки, игрушки, коробочки с чаем и сахаром, россыпи самоцветов, бусы из стекляруса, соседствовавшие с сушеной рыбой и выбитыми платками и скатерками. Все это бурное зрительное удовольствие и сейчас увлекло бы Олимпиаду, если бы живот ни потребовал положить в него что-нибудь съестного, тем более что в последнее время это случалось нечасто, урывками. Что ж сделаешь, таковы тяготы пути, особенно в этой пустынной местности, где любая заминка грозит голодом.

Человек здесь ищет человека, как нигде, - не может высокомерно обособиться, иначе неминуемая смерть! Только такие «оазисы», куда каждый несет плоды своих трудов, являются гарантом выживания в суровых условиях. Об этом особенно приятно было думать, открывая дверь булочной, витрины которой призывно украшали протянутые бусы из сушек, подносы с ватрушками и тарелки с расстегаями. Оттуда доносился приятный аромат чая с молоком и сахаром - говорят, сибиряки любят его употреблять именно так.

- Ma foi! Tu es toujours la? Tu n’es pas partie? * - Олимпиада не смогла сдержать радостного и вместе с тем - удивленного возгласа, когда дверь булочной растворилась перед самым её носом (так, что пришлось даже отступить на полшага назад) и на пороге появилась Жанна, её француженка, с которой делили они около года назад тяготы путешествия по здешним краям.

Та посмотрела на Олимпиаду сначала неуверенно, но потом, несмотря на все изменения во внешности, признала в ней давнюю знакомую и от радости буквально запрыгала на месте, схватила холодные ладони Олимпиады в свои ручки, на которых красовались перчатки из тонкой шерсти - и стала потрясать ими в воздухе.

- Non! Je ne suis pas partie, j’ai du rester ici a cause de…! Il y a beaucoup de choses qui se sont passees, je dois tout te raconter, d’autant plus que c’est un peu “ta faute” que je suis coincee ici a jamais! Je veux croire que c’est a jamais… * - тараторила француженка, раскрасневшаяся от радости.

Оля не могла не отметить, как, в отличии от неё самой, Жанна поменялась в лучшую сторону, похорошела. Когда они только узнали друг друга, впечатление от неё у Оли было, как и от всех её соотечественниц: прямая, без жеманства, без кокетства, целеустремленная и эмансипированная особа, не позволявшая никому открыть перед ней двери. Теперь она была в сопровождении слуги, который не только, покряхтывая и отдуваясь, нёс на руках многочисленные покупки, но ещё и должен был услужливо придерживать дверь перед своей госпожой. Олимпиада не могла не поразиться такой перемене. Если раньше Жанну впору было сравнить с сушеной рыбой, не блиставшей роскошью и продуманностью туалетов, отличавшейся худобой и совершенно не изящными манерами, - то теперь перед ней предстала хорошенькая девушка с полными щечками, разгоревшимися от радости, кокетливо блестящими черными глазами, не как раньше, а добротно одетую в полушубок с меховой оторочкой по вороту и по плечам и в русский платок кремового оттенка с мелкими цветочками и премилыми кисточками по кайме.

Но самое главное - от неё пахло счастьем! Так пахнет поле перед живительной грозой. Так пахнет свежеиспеченный каравай. Казалось, что всё серое, ненужное, напускное отвалилось от неё, - и Жанна засияла, явив самые лучшие проявления своего возраста и своей женской природы. Ей неимоверно шел весь этот русский костюм, эта многослойная юбка, распускающаяся складками книзу, этот полушубок, украшенный гладью, - они подчеркивали девичью фигуру, начинавшую округляться и подходить, как сдобное тесто.   

- Но ты можешь мне говорить русский, Оля! Это быть для меня хорошее упражнение, - сказала Жанна, и обе девушки прыснули со смеху. Француженка понимала, что делает много ошибок, да ещё и этот акцент, от которого не так-то просто отделаться, но она ничтоже не сумняшеся шла вперёд и нимало не стеснялась.

- Нет уж! Давай по старинке! - улыбнулась Олимпиада.

- «По старинке»? Qu’est-ce que c’est que “по старинке”?

*
- Неужели! Ты и здесь? Разве ты не уехала?
- Нет! Я не уехала, я вынуждена была остаться из-за… Ох, так много всего случилось, о чем я должна рассказать тебе, потому что это немного и «твоя вина», что я застряла в этом краю навсегда! Мне хочется верить, что это навсегда!


Продолжить чтение http://proza.ru/2025/11/01/1319