Опасно для мозга. От Екатии, гл. 78

    

                18+

       Редакция сего бреда настойчиво утверждает, что настоящая страница не занимается пропагандой каких-либо преимуществ в использовании отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов или прекурсоров, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, в том числе пропагандой использования в медицинских целях наркотических средств, психотропных веществ, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, подавляющих волю человека либо отрицательно влияющих на его психическое или физическое здоровье. Страница имеет исключительно мемориальную а также условно-художественную и бескультурную ценность, предназначена для использования в научных или медицинских целях либо в образовательной деятельности. Ведите здоровый образ жизни. Используйте свой мозг продуктивно и по назначению!      
               


                Ев. от Екатии, гл. 78. Многоуровневая игра


                Два стиша тут пропускаем...


                Стих 3. Visitatio Fatae Silvae Papaverum


       Каждый шел к Фее Маковых Слез своею дорогой. Странник был очарован её красотой и теми дарами, кои она ему поднесла, еще в жизни. Ко всему прочему, он был настолько глуп – или мудр, – что довольствовался тем, чего было вокруг в изобилии, не мечтая о большем. Он видел королеву в каждой своей новой даме и мог каждой из них совершенно искренне восхищаться, самолично вознося их на пьедестал, – так, словно видел их даймонэсс за несовершенною плотью. Он любил свой, не слишком уютный деревянный домишко, хоть и не раз бывал во дворцах. Любил северный комариный Кикерикексен и наслаждался им, хоть и провел не один год на берегу Аксинского Понта. Он не умел завидовать, и достигал желаемого так легко, будто боги хотели его погубить. Чем она могла его соблазнить? Разве, только – собою.

       Однако представ перед ним в одном из самых чудесных обличий и явив ему идеал красоты в образе дамы, чем-то похожей на Мортицию Аддамс, она не дала прикоснуться к себе, показав в качестве объяснений примерно такой же свиток, какой он подписал в гостях у Ткача. Развернув его, дурень прочел приблизительно следующее:

       “Безумство… тонкие духи
Преследуют лакричной нотой;
Цветы багульника и мхи,
Туман, тревожною дремотой.
Я слышу аромат мечты
И чувствую, как где-то в сердце
Мне шепчет демон:
       — Я и Ты, –
Не спрятаться, не отвертеться.
Не сможешь ты меня предать,
Стать экзистенцией унылой;
Заставь свой разум вновь сиять
И в смерти черпать свою силу.
Здесь все чужое, – оглянись,
Вернись, – лишь в снах моих ты дома;
Ведь что такое эта жизнь? –
Тоска меж молнией и громом.
А я – тот самый яркий свет,
Что порождает запах шторма,
Немой изысканный ответ
И сумрачная мыслеформа.
Вся норма – мерзкий примитив, –
Мещанства близорукий трупик;
Бесспорно, стать таким решив,
Мир загоняешь в кубик-рубик.
Тоска и пламя моих грез
В тебе сильнее жажды жизни;
Неужто ты решил всерьез,
Что сам – вина своей харизме?

       — Ах, дорогой элементал,
Не спорю, мы с тобой навечно;
С тех пор, как я тебя познал, –
Стал Преисподней сам предтечей.
И, умирая каждый день,
Рот искривляя в апогее,
Степенно обратился в тень,
В часть запределья, что лелею.
За гранью сферы бытия,
Так жаждущей невинной праны,
Все Люциферы, – Ты и Я, –
Творцы страданий и нирваны.
Я не хочу тебя терять,
Мы призраки, – наш мир нам снится;
Но. Буду лучше навещать
Я сам любовь в её темнице
Раз в год, а после тосковать,
В надежде и тебе присниться;
Ты можешь мне сестрицей стать,
А не любовницей и жрицей”.

       — У меня тогда тоска была жуткая, – сказал дурень, понурив голову. – Все аптеки вокруг обежал, но нашел лишь таблетки от кашля. Сгрыз пару пачек, чутка полегчало. Ко***ин, конечно, не мак… Даже неудобно об этом говорить перед вами.
       — Пред кем именно из нас? – спросила Маковица Мортиция. – К*****н легко восстановить до д*****на. Эффект от зелья этого такой же практически, как и от о***ма. Пару лет в моих объятиях могу гарантировать. Может, и дольше.
       — Даже не вздумай, если не хочешь гнить заживо. Со мной можешь не заморачиваться. Я простая, как три копейки, – добавила невесть откуда взявшаяся Маковица блондинка, явно намекая на то, что даже будучи сестрою, она не против с ним переспать.
       — О, да у тебя фантазия разыгралась, как я погляжу, – в зал вошла Рыженькая Маковица. – Можем сжечь договор, если хочешь. Все мои гости нарушают свои зароки. Игне?..
       — Нет. Не реноватур ни разу. Будь я калекой каким, – тьфу три раза, – можно было бы замутить. Да и то, – билетики в ваш мир недешево стоят, а эйфория первых мгновений вскоре проходит. Каждая из вас… Само совершенство. Но вот, – ту же Нину взять. К ее красоте я очень быстро привык. Как бы она ни старалась, – сначала носик пудрила и подкрашивалась, например, а уже после – вставала с постели, – совместный быт приземлял ее для меня с каждым днем. Понимаю теперь, почему к*****н марафетом называли когда-то.
       — Не только поэтому, – заметила Маковица Мортиция. – По арабски это слово означает: “знание, ловкость, проворность, сноровка…”. Запомни, – не повредит. И ты реальности наши не путай. Мы не можем разонравиться. Впрочем, к делу. Итог?
       — Раз уж этот мой стиш возымел действие, то пусть так и будет. Да, я тут – словно дома. Едва попробовав, будто вспомнил и понял, – это мой родной мир. Но мне дорого и то место, где я родился во плоти и крови.
       — Люди мнят себя чем-то божественным, но по сути своей – те же элементали, – сказала рыжая Маковица, поправляя пышную алую юбку а ля рок-н-ролл. – Нравится? Мода этой эпохи лучше всех предыдущих. Она самая женственная. 
       — Очень нравится, – ответил дурень, любуясь. – Да, мы все на земле – углеродная форма жизни. А в формуле м****ия процентный вес углерода...
       — 71,558, – таков процентный вес углерода в формуле C;;H;;NO;, – не выдержала мучений Маковица-блондинка.
       — Постой… Наш мозг сам вырабатывает мо***ноподобные соединения. Или это вранье?
       — Не вся разумная жизнь на земле углеродная, – строго заметила Маковица-блондинка. Выглядела она теперь как шикарно-стильная дама-доктор. Даже фонендоскоп на ее шее был позолочен в тон серьгам. – Мозг человека, действительно, способен сам вырабатывать м******подобные соединения – эндогенные о*****ды, такие как энкефалины и эндорфины. Эти вещества являются частью встроенной системы защиты организма от боли, а также, от тяжелых переживаний или невзгод. Они становятся активными после физической и психологической нагрузки. И чем сильней стресс, тем больше шансов приблизиться к истине. Тебе скоро представится случай испытать это все наяву. Кроме того, эндогенные о****ды помогают регулировать энергетический баланс организма. Алхимически – мы более чем родня. Но вот ментально…
       — Ментально нас сблизила нас именно эта эклога, – сказала Маковица-Мортиция. – Раз в год, значит? А весеннее обострение тебе не любо, кузен?
       — Весною – чистой кровь держать
Желательно, – вдруг пригодится;
Что лучше, – спать иль созидать,
Не зная, что же приключится? – выдал дурень, хоть и не собирался ничего рифмовать.
        — Лаборатория-кровать?
Найти придется не блудницу;
Легко игру богов принять,
Сложнее – воровать пшеницу, – парировала с улыбкой Маковица-Мортиция, а после этого встала и подошла к небольшому антикварному бюро, выполненному в изысканном викторианском стиле. – Ца-ца-ца… В доме, который построил дурак. Конец девятнадцатого века, – сказала она, заметив интерес дурня.
       — Ручной работы тут уже как бы не много. Обычный стол с выпендрежем… Но как шикарно смотрится. Еще и на колесиках! Резиновых… Вот они предусмотрительные, – со смехом в голосе констатировал Странник.
       — Сшитый каучук. Следов не оставляют. Красное дерево довольно тяжелое, а паркет воском покрыт, – вставила свое слово рыжая Маковица. – У прежнего хозяина оно в кабинете стояло, и он его вечно двигал то к восточному окну, то к западному, а нередко на него и посетительниц усаживал. Для вдохновения. Принц эстетов, – добавила она с ноткой иронии.
       — А он разве не того? Его ведь судили за любовь отнюдь не к женскому полу, – дурень брезгливо поморщился, глядя на так понравившееся ему бюро.
       — Чепуха это, шалости. Тут он был совершенно нормальным, а нам соврать невозможно, – рыжая Маковица запрыгнула на столешницу. – Хочешь посчитать мои юбки?
       — Кыш, – Маковица-Мортиция прогнала распутницу и достала из ящичка чернильницу непроливайку с павлиньим пером. Пока она писала ответ, подпись Странника передвинулась ниже. – Ничего не хочешь добавить? 
       — А зачем? – Странник прищурил тот глаз, которого однажды чуть не лишился. – По вашим словам, я могу в любой момент передумать. Однако ваш зов буду слышать лишь осенью, верно?
       — Если я подпишу, – ответила Маковица-Мортиция. – Однако тогда, для исполнения зарока, ты обязан будешь найти меня в жизни. Но ты об этом забудешь. Согласен?
       — Логарифмы какие-то. Согласен, – ответил Странник с улыбкой. – Отличная сделка*.
       — Марфа, проводи его к дамам, – сказала Маковица-Мортиция бесстрастным тоном и поставила свою подпись. – Последнее слово всегда за мной, – добавила она, улыбаясь.

       Дурень не удивился тому, что блондинку она назвала Марфой*, и последовал вслед за нею по длинному коридору за неприметною дверью. Вдоль всего коридора горели шикарные газовые рожки и висели портреты каких-то людей. Впрочем, франта Уайльда среди них Странник узнал, как и Бодлера, и Михаила Булгакова. Коридор то и дело расходился в разные стороны, то становясь просторным и светлым, то вдруг сужаясь за очередною развилкой. Когда они в очередной раз свернули налево, то наконец-то вышли в просторный и светлый зимний сад. Огневушка выглядела вполне бодрой и отдохнувшей, чего нельзя было сказать о Матильде и дьяволице. Обе они были измождены до предела – едва могли пошевелиться.

       — Через часок отправимся, – сказала дураку Огневушка. В ее глазах читалась радость, которую Странник отнес, конечно же, на свой счет.
       — Да я не устал, как бы. Что целый час делать?
       — Да, Хильди, я рада тому, что ты сразу не плюхнулся в лужу и пришел ко мне чистеньким. Отмокать не придется, – Огневушка хихикнула и чмокнула дурака в щеку. – Но ты прав, – ждать не будем. Если задержимся, то сами прискачут. Я им обеим нужна.
       — Погоди. Так куда мы поскачем?
       — Именно туда, откуда приехали. В туман! – Огневушка взяла дурня за руку и потащила его самый дальний конец зимнего сада. Там в искусственном пруду на огромных кувшинках сидели бурые жабы. – Так-то они в пустыне живут, но им тут комфортно, как я поняла, – с этими словами Огневушка прыгнула в пруд и, поймав одну жабу, тут же лизнула ее. – Держи, – крикнула она, бросив рептилию Страннику. – И ко мне залезай. Там ведь озеро было, а вода – лучшая дверь в Зазеркалье.
       — Можно подумать, что мы сейчас в нормальном мире, – проворчал дурень, с неохотой перешагивая бордюр. – Эти жабы, надеюсь, не такие же мощные, как их родичи из Зеленого моря?
       — Не попробуешь, – не узнаешь, – Огневушка заулыбалась как-то натянуто, и плюхнулась в воду. Опасаясь, что та захлебнется, Странник выкинул жабу и отнес Поскакушку поближе к пологому краю пруда.
       — Идиот, – простонала она. – Лови теперь жабу или лижи всех подряд, а то разминёмся.
       — Тьфу, блин. Вечно с вами все непросто, – дурак хлопнул себя по лбу и обернулся.

       На его счастье, только две жабы находились в воде. Изловив сначала одну, Странник засунул ее за пазуху и начал охотиться за другой. Когда ему наконец-то удалось поймать жабу, то его уже сильно шатало. Вероятно, яд первой впитывался через кожу. Снова выругавшись, дурень все же лизнул и вторую рептилию и отключился.


                Стих 4. Rediens Ultra Nebulam


       — Не накупался еще? – проворчал Беза, глядя на то, как дурак пытается выбраться из воды. Едва он вставал, как тут же падал обратно. – Ноги не держат? Где так набрался? Меня оставили, а сами с рыжей наклюкались. Разве это по дружески?
       — У тебя там куча бухла оставалась, – ответил Странник. – А я трезв абсолютно.
       — Как тогда, когда к девчонкам на правый берег поплыл? Если б не остров, отнесло б в Няр-Манян.
       — Тогда – да, – тогда я вина на берегу нафигачился, – дурень икнул и почувствовал, что действительно пьян. – И меня на обратном пути уже вынесло на Середовой. Просто сразу назад поплыл. Девки-то совсем юными оказались.
       — Да в бухле разве дело? – Беза снова насупился. – Водка пьется для разговора, для веселия доброго.
       — Вот-вот, а ты абсент хлебал в одну харю, – Странник решил не мучиться и выполз из озера на четвереньках.
       — Чикалона того я рецепт прочитал у Маркиза. У него он вкуснее, – не горький. Я б тебе рассказал, но и сам не запомнил. Одно точно, – настойку полыни перегонять сперва следует, а потом уж на травах с анисом настаивать. То, что в бане когда-то ты пил, – не абсент. Вот попробуй-ка этот, – Беза протянул дураку бутылку с приятно пахнущей изумрудной настойкой.
       — Блин, куда мне, на ногах не стою, – ответил Странник, кое-как присаживаясь на топляк рядом с Безой.
       — Пей, дух места почуешь. Гриню помнишь Лидовского?
       — Как не помнить. Рашпиль его берегу, – ответил дурак и сделал глоточек. – Ммм, а ведь вещь!
       — А то. Гриня на берегу у такого вот топляка повалился на том самом месте, где ты Печку переплывал, а когда ему пить предлагали, ответить не мог, – Беза протянул дурню кусок сахара. – Так он рот открывал и в рот пальцем показывал, чтоб наливали. А ты и говорить, и сидеть тоже можешь. Глотай, как положено.
       — Хех, – ответил Странник и сделал еще пару глотков ядреного пойла. – Дух места…
       — Ага… Также, как у места – свой дух, – и у тебя он имеется. Дух твой видит и прошлое, и грядущее тоже.
       — Во всех вариантах? – Странник почувствовал, что слегка протрезвел.
       — Все корни Вчера и все веточки Завтра, – ответил Беза многозначительно.
       — Как у прошлого может быть много корней?
       — А врет память. У тебя не так разве?
       — Да бывает, – дурень поежился и начал стягивать с себя мокрые брюки, а когда полностью разделся, то его неожиданно понесло. – Наша память нередко выдает то, “чего не было”, или перерисовывает наше прошлое по своему усмотрению, – сказал он, подражая той самой манере, с которой Огневушка пыталась читать ему “лекцию”. – Включая старый фантастический фильм и наблюдая его визуальную примитивность, порою диву даешься, – не веришь тому, как мог прежде видеть в этих смешных декорациях нечто невероятное. Перечитывая старую книгу, видишь ее по-другому, часто разочаровываясь. Эффект Расёмона, как и Манделы, я исключаю, оставив лишь Своё Личное Изменение.

       Как бы ни старался человек считать себя чем-то монументальным и сколько памятников самому себе он бы ни возводил, – его личность варьирует. Она изменчива также, как и ее восприятие мира. Маракра неслучайно учил меня наслаждаться собой где бы то ни было, вместо того, чтобы наслаждаться чем-то вне самого себя. Его личность статична в двух ипостасях, – Он нормальный и Он же – свихнувшийся. Но если Масакра в нормальном состоянии знал о своих изменениях, то его окружали всегда только люди, которые не обращают на это внимание…

       Ох ты ж… Что за дурь этот абсент? – после риторического вопроса дурня снова накрыло видение-аугенблик, перенесшее его с берега озера к морю. Кто-то рядом усердно рубил топором то самое дерево, на котором они с Безой сидели. Подскочив, дурак увидел трех мужиков с топорами. Самый здоровый из них повернулся и строго сказал: “Иди, Аск, отсюда. Когда Эмбла проснется, тебя рядом быть не должно. Любовь без выбора – рабство”.

       Вслед за этим откуда-то с гор в море ринул грязный поток, несущий в себе все, что встретил по ходу движения – от обломков домов до деревьев, животных и даже людей. Кто-то выжил, но многие захлебнулись в стремнине. Глядя на этот хаос, здоровяк произнес:
       — Folket i nord ble plantefolk. Og i hodet ditt, tremann, vokser det sopp*.

       Слова эти были сказаны на совершенно незнакомом и непонятном дураку языке, но ему живо представились люди в образе разнообразных растений. Кто-то – кедр, кто-то – дуб, увенчанный лаврами и приносящий дары-плоды, пока жив, только Велесу в образе кабана. Кто – кустистая верба, кто груша… Все нужны и полезны, все по-своему хороши. Ну а то, что осталось от его чудо-ясеня, он сам же и распилил на станке – вместе с мозгами.

       После – сам себя вырезал, режа пальцы и ломая каленый дорогой инструмент. А потом, – напялил дедову шляпу соломенную и потопал херней заниматься, под дружное осуждение и недоумение его леса-болота. Стружка на голове, а в котелке том – опилки. Трам-тарам-тарам-тарам. Два в одном, – Винни-мудила и Буратино – антропоморфный лошара. А теперь деревянный юнец Огневушкой увлекся…

       Увидев сей мыслеобраз, как мультик, Странник тут же взглянул на свои руки, – обычный тест для него. Узрев плоть существа теплокровного и привычное уже пси-поле вокруг, – успокоился малость и даже заулыбался, оглянувшись по сторонам.

       Солнечный день, запах сосен, лесное чистое озеро, маленький песчаный пляж под обрывом… Поскакушка на другом берегу  сняла все, кроме трусиков, и плещется в теплой воде. Мечта да и только.


       — Аугенбликнуло? – спросил Беза, хитро щурясь и улыбаясь.
       — Как из пулемета, едрить-колотить. Будто гвоздь из башки ржавый выдернул кто-то. Это и был дух места?
       — В душе не ябу, – ответил Беза и приложился к бутылке.
       — На даймона моего этот бугай точно не был похож, да и говорил как-то странно.
       — Их много – отражений этих твоих. Кто-то умнее и лучше тебя, кто-то, как Венэн твой, – черт. Куда свернешь, к тому придешь. Для кого-то и ты сейчас – даймон. Только не возгордись и поучать никого не начни.
       — Не все делайтесь учителями, ибо подвергнетесь еще большему осуждению? – дурак ухмыльнулся. – Куда мне.
       — Люди трех типов бывают. Дураки-неучи, придурки-ученые и студиозусы. Ты ведь студиозусом считаешь себя?
       — Хотелось бы. А в чем разница между дураком-неучем и студиозусом?
       — Студиозус не лезет других поучать, но уже имеет на вещи свой взгляд и с придурком-ученым может поспорить. А дурак-неуч лезет к другим с тем, чего нахватался, как сучка блох, и своим теперь мненьем считает. Мнит и блеет. Блеет и мнит. Но чаще тявкает. А студиозус – тот чует, что сам он пока – ноль на палке. Так и будет считать до конца. И удивляться. Ибо он новое что-то всегда отыщет себе. 
       — Так что тогда получается, я сам – отражение чье-то? – Странник внезапно посерьезнел. – Даже если отбросить всю эту мистику-чертовщину, – вывод очевиден. Отобрать у меня все то, что с детства в голову вдалбливали, что прочел, и – трындец, – ноль с палочкой-вектором. Да и сейчас, – куда член притянет, туда и бреду, как в бреду. 
       — Люди не рождаются говорящими и читающими, а ты всему этому научился когда? Уже в четыре годика сам перо заточил, карандаш в воде растворил и каракули выводить начал осмысленные. Кто учил тебя этому?
       — Да увидел где-то в кино, – дурень пожал плечами. – А чернила из химического карандаша меня дядька научил делать.
       — Без вопроса не рассказал бы он это тебе. И все видели перья гусиные, но почему-то только тебе взбрело в голову сотворить эту дичь. Ты хотел это сделать. И сделал, а все смеялись. Не помнишь?
       — Смутно как-то…
       — А что написал тогда, помнишь? – Беза хитро прищурился.
       — А вот это отчего-то я помню: “В роскошной просторной спальне на старинной родовой кровати, утопая в шелках и перинах безмятежно почивала очаровательница Бессара графиня де Круссиль…”. Смешно, блин.
       — Элизабет де Руссиль ее звали, а не Круссиль, – Беза хихикнул. – А дальше? Потешь.
       — “Уже рассвет ласкал нежным лучом солнца грозные шпили шато Монтенон, приютившего ее, но мадам Элизабет никак не желала расстаться с терпким эфиром утренней полуреали. Белокурые пряди волос спящей, огибая белоснежную шею, ниспадали на ея внушительные округлости, идеальная форма которых была ясно видна-различима под прозрачным кружевом пеньюара…”, – дурень прервался, вспомнив, что далее шло чуть ли ни порно. – А потом другой дядька нашел у меня эту тетрадку и сжечь в печке заставил. О, блин, я вспомнил, когда “её” писать нужно, а когда “ея”!
       — Ой дурила… У тебя тогда яички в мошонку еще не спустились, – констатировал Беза с ухмылкой. – Вот он, седьмой твой вод на киселе. Сеятель пустынный. Раскидал семя по свету вместе с частью мозгов. Тот, кто с ведьмами якшается, прежним не остается. У них каждый “Ох” – ритуал, символизьм. Полотенцем сначала писю свою вытирают, а после уж – голову.
       — Это я видел, когда с местной в баньку ходил, – Странник немного смутился. – Для здоровья так делают. И на венике сидят в парилке…
       — Врут. На венике сидят, чтоб летать легче было, а манянь сперва трут, чтобы в голову соображалку свою перенести. Ведьмина вагина сильней любой дубины. Ферштейн?
       — Ага. Пойдем к ним? Вон, – Маркиз в моей шкуре вернулся и Ядвигу принес. Нас они с Огневушкой не видят, не машут.
       — Да сиди ты. Имя шлюшки запомнил, а рыжуху ревнуешь. Пусть Йорган там с ними возится. Встреча с Франсиком для тебя – решающий миг. Ежели не махнетеся шубами, значит обоим еще куча дел предстоит.
       — Примерить не хочешь? – раздался голос самого Йоргана за спиной у сидящих на топляке Безы и дурня. Он бросил перед Безой пару лаптей и достал папиросы. При виде пачки “Герцеговины флор” у Странника потекли слюнки.
       — Мне своя обувка нравится, – ответил Йоргану Беза, протянув ноги и любуясь своими синими кедами. – Своего Олыся* куда дел?
       — Керка-Ань* у меня. Встречи жаждет. Но на нет и суда нет, – сказал Йорган, закуривая. – О чем толковище? Среды дух тут чую.
       — Шел бы ты Маркиза строить, а к нам не лез, – проворчал в ответ Беза, протягивая, тем не менее, Йоргану бутылку. А когда тот забрал ее, Беза со скоростью звука переобулся и убежал, напоследок крикнув Страннику издалека, – Стереги мои чоботы!


                Стих 6. De incremento personali et solitudine


       — Чоботы-чоботы с бугая, не боятся холода и дождя, – передразнил его Йорган. – Не мог тебя Ольгерд без пригляда оставить. Придурка послал этого. Так о чем вы с ним разглагольствовали? Он же мозги последние пропил.
       — О духах места и даймонах, – ответил Странник. – А еще – я себя деревянного видел.
       — Архетип Даймона проявляется в нас, – сказал Йорган, присаживаясь рядом на старый топляк, – но имея свое имя, свою волю или безволие, мы отдаляемся от него.
       — Я не хочу отказываться от своего я, – ответил Странник, не думая. – Кем бы он ни был.
       — А дураку и не нужно этого делать, – Йорган достал свою трубку и закурил. – Безусловно, даймон более совершенен. Однако же в амальгаме миров он может предстать в облике нелицеприятном и в беседе быть демоном. Слияние отражений даймона и его ‘спящего’ воплощения-существа поражают такую химеру. Существо с примитивным мышлением, подобно Крошке-еноту из мультика, может узреть Врага в собственном отражении.
       — Получается, что и Даймон изменчив?
       — Мысли шире.
       — Мне видится только два варианта, – ответил Странник, подумав. – В одном из них Даймон – я в будущем, – и тогда он действительно зависим от любого моего решения, шага. В другом варианте – их много. И у каждого Даймона – куча своих, более совершенных или просто других.
       — Второй вариант можешь сразу отсеять. Ты пока не дорос до его понимания. Впрочем, можешь учесть и запомнить на будущее.
       — Почему не дорос? – Странник насупился. – Все очень просто. Мое личное представление о моем Даймоне будет притягивать меня к тому архетипу, который я себе и нарисую, образно говоря.
       — В случае с Нортоном это саботало? Разве ты не почувствовал, что даже и ауру его себе раньше представить не мог. Разве он не был тогда для тебя чем-то немыслимым, инородным? Вовсе не иностранным и не инопланетным, но действительно потусторонним?
       — Было такое. Жутко даже вспомнить. Но это казалось и прекрасным одновременно.
       — Не казалось. Без нужды ничего не меняется, а самость твоя – и подавно. Разуму, как телу, – плеть нужна нужна и новизна. Ибо горб растет от одной и той же пахоты, – и на спине, и в мозгу. Духу же – закалка потребна. Да не такая, как у того дровосека, что видел ты тут. Сам-то он глаз отдал за знание и с бабами-ведьмами под Луной не гнушался плясать. Он тот призванный, что избран был.
       — Как по Матфею, – усмехнулся дурак. – Юнг писал, что развитие личности повинуется не желанию, не приказу и не намерению, а только необходимости. Личность нуждается в мотивирующем принуждении со стороны судеб, исходящих изнутри или приходящих извне. А еще говорил, что развитие личности от исходных задатков до полной сознательности, – это харизма и одновременно проклятие. И первое следствие такого развития – суть сознательное и неминуемое обособление отдельного существа из неразличимости и бессознательности стада. Одиночество, в общем.
       — От которого не избавит никакое успешное приспособление и никакое беспрепятственное прилаживание к существующему окружению, – ни семья, ни общество, ни положение-титул. Да, развитие личности – это действительно – счастье, за которое можно дорого заплатить. И это отвращает от развития всех, слабых духом, – Йорган заломил мундштук папиросы и повернулся ко Страннику. – Но ты разве страшишься? И сейчас, – разве чувствуешь себя одиноким?
       — Иногда чувствую. Но мне нравится мое одиночество. Мне в нем не скучно. Вот только как из него воззвать к даймону?
       — Молитву Даймону можно услышать от дам во время оргазма, когда они восклицают: “Майн гот”. Формула “О, майн гот”, на пике безумия страсти действительно приближает их к идеалу. Однако лучи от этой ‘звезды’ идут во всех направлениях. У каждого даймона действительно есть свой даймон, как и множество его воплощений-личин, – папироса Йоргана потухла, но он не стал ничего делать, а просто продолжил рассказывать, будто впав в транс, – Однако же, – путь человека – суть Древо Жизни Его, – чаще всего подобно части кустистой изгороди в парке, что неустанно подстригают садовники. У лелеющих, но содержащих в строгости дух, невероятных японцев оно как “Бонсай”. В этом ключе всех нас легко представить растениями, – от сорняков-паразитов до плодоносящих деревьев в саду, от кустов или сакуры в парке до козьей ивы у речки и диких кедров в лесу.

       Викинги, которых ты видел, чувствуя это, верили в то, что сам Один вместе с братьями Вилли и Ве вырезали их из ясеня, а женщин – из вяза. Они считали себя “Буратинами” и гордились подобным концептом, но не стыдились его. Это им помогало долгое время быть господами, завоевателями. Но мир не любит тех кукол, что пляшут без нитей. Плачевно все кончилось. Теперь им даже охотиться запрещено у себя на земле. Эх, Земля…

       Земля, по сути своей и по воле богов, это Лаборатория духа – вечный эксперимент, в котором одни, выживают, борясь, а прочие – адаптируются, приспосабливаясь, как мелкие грызуны. Над выживанием возможны вспышки жизни – суть проблески сознания. Человек реально разумный вовсе не отказывается от навыков воина, выживальщика и грызуна. Однако цель его – Созидание, – воплощение собственных идей и проектов, изобретений или исследований. Даже будучи масонами или членами любой другой организации, церкви, группы, сообщества, – по-настоящему важным для человека с зачатком Сознания является Его Личный Храм – голова. Вокруг этой Башни он воздвигает свой замок, неприступный для прочих. В него он впускает только самых достойных гостей.

       — Да ты прям поэт, – дурень запнулся, – не знаю, как вас по батюшке величать.
       — Владимирович, – Йорган поправил усы. – Но ты мне не выкай. Я учеников не беру и ни о чем не рассказываю. Намекнуть могу, разве.
       — Прям, как Моррисон… Погоди. Аранец, могильник, Русанов… Ты не его ли сын часом? 
       — Хватит трепаться, – ответил Йорган, вставая. Без Ядвиги Маркиз вернуться не сможет, как без тебя Попрыгушка. Пойдем.
       — Я хочу вплавь до того берега махнуть, – протрезвиться малёха. Прихватишь одёжку? Сырая еще…
       — Никуда тут не денется, как и кеды кота твоего, – ответил дураку Йорган. А потом добавил, – Позовут, – не ныряй. 


                ***WM***


*Игне натура реноватур интегре – ИНРИ – В огне природа обновляется вся. Алхимическая формула.
*Марфа – сленговое название м****ия. 
*Мужчина – Аск, ясень. Женщина – Эмбла, вяз.
*Народ Севера стал людьми-растениями. А у тебя в голове, деревянный человек, грибы растут.
*Аугенблик – здесь и далее, – короткое видение-вспышка, способное, тем не менее, содержать в себе массу информации, подсказок, или некий инсайт.
*Олысь – эдакий северный домовой, могущий и котом становиться, и выполнять некоторые функции Бэса. Также он, подобно Велесу, охраняет скот и заведует богатством. Стережет подземные и горные сокровища, а также клады. Обожает драгоценные камни и серебро. Лаптями или пушистым гнездом приманивают Олыся в дом. Детям коми дают играть с золотом и серебром с этой же целью. Своенравен.
*Керка-Ань – примерно то же самое женского пола. Имеет много других имен в зависимости от того, где живет, и чем занимается.

         В жизни у Странника случилось все так, как и предвещала ему Маковица-Мортиция...