Последний Снег

В этом городе солнце светит слишком ярко — будто пытается прожечь тебе зрачки и стереть остатки сна. Первые обжигающие лучи пробиваются сквозь пыльное лобовое стекло старого «БМВ» и попадают прямо на лицо Алексу — человеку, которого когда-то называли «хорошим писателем». Тем самым парнем, что еще десять лет назад хрипло смеялся с обложки журнала, когда его называли «Уайлдом нового поколения».

Теперь всё это звучит как насмешка.

Он просыпается в своём автомобиле — вонючем, душном, пропитанном потом, табачным дымом и чем-то ещё о чём лучше не вспоминать. На переднем сиденье валяются окурки, мятые бумажки, фляжка без крышки и почти пустая бутылка виски — дешевая, американская, но всё ещё дерзко пахнущая свободой и отчаянием.

Алекс чувствует всё сразу — и это, чёрт возьми, самое страшное.
Тошнота, боль в висках, зуд под кожей, будто тело протестует против самого факта существования. Его мутит, но он сдерживается, упрямо вцепившись пальцами в руль. Ему нужно убедиться, что он живой. Ему нужно чувствовать, хотя бы ради того, чтобы потом снова всё потерять.

Он открывает дверь — жаркий воздух врывается в салон, пахнет бензином, пылью и чем-то сладковатым, что всегда витает в утренних мегаполисах. Алекс выдыхает, надевает солнцезащитные очки, и делает последние три глотка — убийственные, прожигающие глотку, окончательно добивающие то, что от него осталось.

Эта «БМВ 7 серии» — 2006 года, серебристая, с треснутым лобовым стеклом. Когда-то это был автомобиль победителей. Машина тех, кто подписывает миллионные контракты, назначает встречи и спит с самыми роскошными девушками этого города. Тогда, в прошлом, она олицетворяла успех — кожаный салон, навигация, музыка, скорость.

Теперь — просто старая железная коробка, дышащая пеплом, потом и одиночеством.
Отражение самого Алекса.

Он усмехается. Почти беззвучно.
— Иногда, чтобы жить вечно, — говорит он хрипло, — достаточно просто умереть.

Пальцы дрожат. Радио трещит. Он щёлкает по кнопкам, выхватывая обрывки утренних голосов: хип-хоп, фолк, джаз. Кто-то бодро желает городу доброго дня. Девичий голос просит поставить песню Элтона Джона — «Если ты встретишь её, поздоровайся».

Алекс усмехается снова. Глупо и грустно. Элтон Джон по радио — в идеальном аду для бывших романтиков.

Он выходит из машины. Асфальт горячий, как чугун. Воздух дрожит.
Этот город не знает жалости. Он живёт на кофеине, косметике и лицемерии. Здесь улыбаются даже трупы, если за это платят. Город актёров, певиц, политиков, проституток, сценаристов и пьяниц. Настоящий рай для писателя — особенно того, кто уже не верит в слова, которые пишет.

Причина, по которой Алекс провёл вчерашнюю ночь с бутылкой, — новый контракт.
Тот самый тип бумаг, что пахнут свежей типографской краской и безысходностью.
Теперь он — сценарист какого-то убогого сериала с идиотским названием «Секс и приключение под жарким солнцем».
Звучит как реклама дешёвого коктейля, который тебе наливают в пластиковый стакан на пляже, где песок липнет к коже, а бармен улыбается слишком фальшиво.

Всё ради денег.
Простая, тупая, предельно честная формула.

Десять лет назад, когда его впервые опубликовали, Алекс сидел на барном стуле в чёрной рубашке и улыбался фотографу, говоря в камеру, что презирает сериалы и ток-шоу без смысла. Тогда он смеялся над сценаристами, которые пишут за деньги. Над зрителями, что жрут любой контент, как консервированный суп из супермаркета. Говорил, что никогда не будет одним из них. Что лучше голодать, чем продаться.

Смешно, как время ставит людей на колени.
Сейчас Алекс — тот самый парень, над которым он когда-то издевался.
«Иногда приходится опускаться на самое дно. Особенно если это дно покрыто золотом», — думает он, глядя на свои ладони.
Они дрожат. Вены проступают, как старые дороги на потрёпанной карте.
Он пытается найти оправдание. Списать всё на усталость, на кризис, на проклятую индустрию. Но правда проста: он предал себя. И теперь ему тошно — неясно только, от чего больше: от виски, от лжи или от самого факта, что он всё ещё дышит.

В кармане — мятая пачка Marlboro Red.
Он достаёт последнюю сигарету, пальцы чуть дрожат.
Огонь зажигается со второго раза. Пламя короткое, хищное.
Первый вдох — как глоток горячего воздуха из пекла.
Главная проблема сигарет в том, что они убивают слишком медленно.
Если бы табак действовал как пуля многим бы стало жить значительно легче.

Когда-то, в другие времена, он бы записал эту мысль в свой старый кожаный блокнот.
Тот пах бумагой, пылью и надеждой. Теперь он где-то в коробке под кроватью, в пыли рядом с наградами и письмами.
Писать больше не имеет смысла. Всё, что он мог — он уже написал.
А остальное умерло вместе с ним, просто тело всё ещё продолжает делать вид, что живёт.

Иногда наступает момент, когда надо просто признать: лучшие времена остались позади.
И не просто остались — ушли, как уезжает поезд, пока ты стоишь на платформе с рюкзаком и бутылкой воды.  Полным надежды и уверенным в том, что у тебя ещё есть время, что вся жизнь впереди. 

Алекс уже всё решил.
Этот день станет последним.

Слава — его единственное наследие.
Его единственная женщина. Холодная, уставшая, но всё ещё хранящая запах успеха, как старый парфюм на чужом шарфе.
У других — семьи, собаки, дети, любовницы.
У него — лишь имя, вытатуированное на нескольких книжных полках.

Любовь?
Да, она когда-то была. Или казалась.
Он влюблялся, его любили. Но всё это было не про него — как если бы жизнь снимали в другом павильоне, а он случайно заглянул на съёмочную площадку.
Каждый раз, когда он добивался девушки, уходил первым.
Любовь, в его понимании, должна была быть пожаром, а не уютным камином.
Он не мог делить ни кровать, ни зубную пасту, ни телевизор.
Быт убивает почище алкоголя.

Он принадлежал к той породе людей, что мечтают о любви, но не умеют жить ею.
Одиночество стало для него не наказанием, а профессией.

К людям он никогда не тянулся.
Знал одно правило: все, кого подпустишь слишком близко, однажды сделают тебе больно.
Он усвоил это слишком хорошо.
Так что его друзьями стали вещи — бутылка виски, пачка сигарет и старая потрепанная годами книга. Всё, что не задаёт вопросов и не ждёт ответов.

Если говорить о карьере, то всё началось просто.
Как он сам когда-то говорил:
«Я просто написал один короткий роман. Семьдесят страниц. Людям понравилось. Тогда я написал ещё. Так всё и началось.»

Первый роман стал хитом. Его экранизировали. На премьере он стоял под вспышками камер, пил шампанское и верил, что всё только начинается.
Потом был второй, третий, ещё один — всё превращалось в успех, пока однажды не превратилось в пустоту.
Вдохновение ушло тихо, как женщина, которой надоело ждать.

Критики начали точить зубы.
Издатели — отказываться.
Агент — переключился на молодых, на тех, кто ещё верит в чудеса и скидки на Amazon.
Алекс смотрел, как его книги оседают на полках, покрытые пылью и распродажными стикерами.

Он не просто изменил карьере. Он изменил себе.
Предал самого дорогого человека — себя прежнего.
Когда-то в одной из книг он написал:
«Если в жизни всё плохо, заведите ребёнка. Тогда у вас появится кого любить, ради кого жить. Может, однажды он заставит вас гордиться, и вы поймёте, что всё было не зря.»

Но у Алекса никогда не было детей.
Ни шанса, ни желания.

И, пожалуй, это делает всё проще.
Уходить легче, когда тебя никто не ждёт.

Конечно, Алекс понимает: просто исчезнуть — недостаточно. Так могут поступить только конечные неудачники.

На заднем сиденье его старой «БМВ» лежит зеленая пластиковая папка — дешевая, купленная в круглосуточном магазине за несколько долларов. Внутри — его последняя книга. «Последний снег».
Он упаковал её тщательно, почти с нежностью. Папка водонепроницаемая — на случай, если всё пойдёт так, как он запланировал, и кровь вперемешку с мозгами зальют сиденье. Алекс не хочет, чтобы текст пострадал. Всё остальное — не важно.

Когда полиция приедет, кто-то откроет дверцу, почувствует запах виски, дыма и смерти, и найдёт эту папку. И вздохнут с облегчением, что этот тип оставил письмо и облегчил им работу. 
Они подумают, что это записка. Прощание. Исповедь. И будут правы.

«Последний снег» — его послание человечеству.
Его билет в вечность. Или хотя бы попытка купить туда проходной.

Он уверен: книга будет успешной. Не из-за того, что она хороша. Просто люди любят читать мертвых. После смерти всё, что ты написал, внезапно становится пророчеством. Критики растерянно листают страницы, ищут тайный смысл, которого нет. Издатели ставят наклейку «посмертное издание» и улыбаются. Литературный агент получит свой процент и скажет в интервью, что ему очень грустно, что он с первого дня в талант этого молодого юноши.

Так всё и устроено.
Только мёртвые приносят прибыль.

«Последний снег» был его запасным планом. Последней фразой в переписке с миром. Книга, которую пишут, когда уже нечего терять. Когда всё сказано, и остаётся лишь поставить точку кровью. История о человеке, который пытался жить и всё время промахивался мимо. История, где каждое слово — маленький отпечаток пальца на запотевшем стекле.

Весь смысл жизни, сжатый до нескольких сотен страниц.
Бесполезные, но честные слова.

Скоро кто-то их прочитает.
Может быть, кто-то даже заплачет.
Но уже не он.

На радио — Nirvana. Курт поёт про глупого, но счастливого парня.
Мир издевается над ним даже сейчас, в последние минуты.
Солнце всё так же яркое, безжалостное. Воздух густой, пахнет бензином и грехом.

Этот день должен закончиться, даже не начавшись.

Он делает последнюю затяжку — дым режет горло, обжигает лёгкие.
На кончике пальцев пепел, липкий, серый, как пыль от старых рукописей.

Алекс смотрит в зеркало заднего вида — видит только небо, ослепительно-синее, пустое, как чистый лист бумаги.
Всё, что нужно для новой истории, если бы у него было ещё одно утро.

Он знает: следующего утра не будет.
Последний взгляд — на самую яркую звезду на этой планете.
Последний вдох — тяжёлый, как признание в слабости.

Мир останется прежним: шумным, фальшивым, в какой-то степени красивым.
Люди пойдут пить кофе, смеяться, подписывать документы.
А он, возможно, наконец-то обретёт покой, которого всю жизнь искал в словах, женщинах и бутылках.

Можете считать это глупостью.
Можете назвать его трусом, слабаком, неудачником.
Можете искать оправдания, заговоры, версии.
Всё это не имеет значения.

На радио всё ещё Nirvana — голос Курта скрипит, будто из другого мира.
Алекс прикуривает снова, хотя сигарета уже догорает.
Он улыбается — еле заметно, будто понял шутку, рассказанную слишком поздно.
Курт тянет: “…and I swear that I don’t have a gun…”

Щёлчок. Металл о металл.
Мир будто замирает на секунду.

Камера отъезжает.
Старый серебристый BMW стоит у обочины, солнце отражается в треснувшем стекле.
Сигарета догорает на асфальте, дымится.

Птицы взлетают.
Музыка обрывается.
Экран белеет, как первый снег.